Илья Рясной
Охота на уродов
Очнувшись от полусна-полузабытья. Туман чувствовал себя так, что лучше бы вообще ничего не чувствовать, а лежать бездвижно и бесчувственно в гробу.
В углу комнаты валялись два раздавленных каблуком одноразовых шприца, которыми пользовались раз пять. Вчера из них лилась в вену живительная влага и по жилам тек кайф. Сегодня кайфа не осталось. А осталась начинающаяся ломка и лютая злость по отношению ко всему на свете.
Он приподнялся на кушетке, прикрытой толстым ворохом старых одеял и покрывал, огляделся на замусоренную тесную комнатенку, в которой прожил все семнадцать лет своей жизни, и заорал севшим и слабым голосом:
— Э, дома есть кто?
Дома никого не было.
— Сука, — прошептал он, опуская онемевшие ноги на пол и с трудом поднимаясь. Пол корабельной палубой ходил под ногами.
Дорога на кухню далась нелегко, он в кровь расцарапал ногу о гвоздь, торчавший из старой тумбочки, задел покатившуюся по полу пустую бутылку водки. Бутылка была нестандартная, из тех, что в пункте стеклотары не принимают, поэтому маманя ее еще не подмела.
Дверца сломавшегося три месяца назад холодильника, служившего теперь шкафом, открывалась туго, и пришлось дернуть за ручку два раза. Из шкафа-холодильника дохнуло застарелой гнилью Туман поморщился и захлопнул дверцу. Плохо! Как же все плохо!
Интересно, была вчера маманя здесь или нет? Кажется, ее не было. Скорее всего, она ночевала у кого-то из своих вонючих хахалей или просто пристроилась уютно под забором — ночи еще прохладные, но ей не привыкать.
— Падла, — он почесал зудящий затылок. И с сожалением констатировал, что нужно выползать на улицу.
Ползти было недалеко — каких-то триста метров.
Он влез в ставшие уже тесными джинсы, с трудом натянул красную, переливающуюся, с желтой английской надписью ветровку, которая была ему мала, жала в плечах, но дареному коню в зубы не смотрят. Точнее, не дареному, а краденому — ведь куртку он с корешами позаимствовал в Москве у хорошо одетого, но, на свою беду, хлипкого очкастого доходяги.
Подъезд мало отличался от квартиры Тумана — тот же мусор под ногами, тот же запах гнили, только колорита добавляли стены, густо исписанные нецензурными фразами и названиями западных групп.
На улице было тепло, май уже прижаривал отвыкших от тепла жителей Подмосковья, но Туману было все равно зябко — его бил колотун, неизменный спутник кайфа. Солнце стояло высоко, значит, дело близится к полудню. Впрочем, Тумана время особо не интересовало, оно не значило для него ничего, поскольку торопиться ему было некуда. Из школы его с позором вытурили еще год назад, а от работы лошади дохнут. Хватило того, что покрутился у хачиков на стихийном рынке у Минской трассы, потаскал неподъемные коробки с ножками Буша, просроченными консервами и соками. Там он был два раза сильно бит из-за разногласий во взглядах на чужую собственность, после чего хачиков люто возненавидел, однако к чужой собственности не охладел.
Ноги сами несли его в нужном направлении. Он вышел к длиннющему, отделанному синим и белым кафелем двенадцатиэтажному дому, охватывающему с трех сторон, как крепостная стена, двор с грибками и каруселями. Первый подъезд, код 254. Щелчок — дверь открылась. Справа ступеньки ведут к лифту — Туману туда не надо. Слева спуск в подвал — в самый раз.
На двери подвала висел тяжелый ржавый замок, пытающийся убедить всех в своей надежности. Но он для лохов. Человек внимательный увидит, что скоба вовсе не прикреплена намертво гвоздями, а держится на честном слове. Поэтому достаточно чуть нажать на дверь, и послышится так хорошо знакомый Туману треск, и откроется проход. Остается только аккуратно приладить дверь на место. Все это проделано сотни раз.
Туман пригнулся, чтобы не удариться головой о трубу, о которой он старался не забывать и все равно время от времени набивал шишки. Дальше, через пять шагов, обычно бывает лужа, не наступить бы. Теперь пробраться под выступами, идущими под низким потолком трубами… И вот впереди замаячил электрический желтый свет.
— Здорово, придурки! — ласково поприветствовал Туман собравшихся в подвале людей, толкая грубую, сколоченную из серых, подвернувшихся под руку досок дверь.
Помещение было квадратное, с низким потолком, площадью метров двадцать. Ребята несколько месяцев назад приволокли сюда со свалки продавленный диван, у мусорных баков нашли старую, обшарпанную резную этажерку. В тех же местах разжились стульями. Тюрьма стянул откуда-то лампу с оранжевым матерчатым абажуром. А Шварц — даром что на вид полный дурак, но ручки у него умелые — умудрился протянуть электричество. Его же руками был сколочен просторный стол. Стены обклеили фотографиями, преимущественно из «Плейбоя» и дешевых полупорнографических журналов. Так что подвал приобрел вполне жилой вид.
— Здорово, доходяга, — кивнул Тюрьма. К полудню в подвал уже подтянулась вся компания.
— Па-па, — колотил ладонью по колену в такт музыке Шварц — похожий на бычка, упитанный, с накачанными бицепсами и трицепсами и мощной шеей. Блаженно закатив глаза, он полулежал на диване, нацепив наушники плейера.
Тюрьма — высокий, нескладный, татуированный с ног до головы, с металлической фиксой и злыми маленькими глазками, высунув язык, дорисовывал непристойную картинку на листе бумаги. К рисованию у него были хотя и неразвитые, но зато ярко выраженные способности, поэтому картинка получалась убедительная. Кикимора — плотная, задастая, с уже оформившимися крупными не по годам грудями и шрамом через подбородок девчонка, зевала, устроившись на сваленных в углу кожаных матах, которые год назад в лунную ночь были вынесены из спортзала родной четвертой городской школы.
Все они с детства росли вместе, учились в одной школе. Это было крепко стянутое каким-то непонятным притяжением подвальное братство, сплоченное дихлофосом и клеем «Момент», мелкими кражами и грабежами, не слишком заботящееся о своем будущем и быстро забывающее прошлое.
— Улетный «герыч» вчера попробовал, — безрадостно похвастался Туман, присаживаясь на мат рядом с Кикиморой.
Та заинтересованно посмотрела на него.
— Раскумариться нечем, — вздохнул Туман. — Ничего не осталось?
— Черняшка у Шварца была, — сказал Тюрьма.
— Ему зачем?
Шварц — единственный в компании не кололся, не нюхал клей, все свободное время он качался. Две гири, которые увезли на тележке прошлой зимой с дачи какого-то москвича, — это Шварцева любимая игрушка. Туман их как-то попробовал оторвать от пола, у него что-то где-то хрустнуло, и теперь он к ним не подходил, стыдясь еще раз продемонстрировать свою физическую ущербность.
— Не знаю, — пожал плечами Тюрьма и вернулся к рисунку, начав тщательно вырисовывать самое интересное место у женщины, при это намеренно его гипертрофируя.
— Э, Шварц, — Туман встал и потряс за плечо приятеля. Тот снял наушники.
— Чего?
— Черняшка где?
— Нет.
— Куда дел?
— Натахе из тридцать пятого дома отдал.
— На хрен?
— Вот именно — на хрен. Она знаешь как языком работает.
— Я думал, ты кореш… А ты мою черняшку этой суке отдал.
— Это моя черняшка была… Я ее купил, — обиделся Шварц.
— Для Натахи?
— Для Натахи.
— Для суки черняшку купил, а другу — от винта? — Туман на самом деле обиделся, хотя, по логике, повода для это никакого не имел.
— Да ладно тебе, — Шварц пожал плечами и опять нацепил наушники.
— Сука! — Туман подпрыгнул и ударил ногой в стенку. Получилось неуклюже — каратист из него был аховый, по ноге пробежала боль. — Бабки есть у кого?
— Ха, — саркастически хмыкнул Тюрьма.
— Не жизнь ни хера! — заводился Туман. — У хачиков денег вагон. У дачников — вагон. А у нас — шиш да ни копья!
Разговор это был старый. И велся не первый год. Заканчивалось все примерно одинаково — компания шла шуршать по дачам или отправлялась в Москву, где можно рвануть сумку или снять куртку с какого-нибудь пацана. Красть Туман любил больше. За рывки его два раза били так, что при воспоминании об этом начинали ныть сломанные ребра. И страх этот въелся в печенки. Лучше всего воровать из дач — зимой, когда ты знаешь, что оставленный хозяевами до теплых времен дом еще несколько месяцев в твоем полном распоряжении. Тогда спокойно, как в магазине, выбираешь товар и знаешь, что платить не надо. Да еще можно приколоться — нагадить посреди комнаты или написать дерьмом на стене что-то веселое, типа «Братья ада».
— Тебе на дозу надо? — поинтересовался Тюрьма, не бросая своего занятия и работая ластиком.
— Ну… Вообще… А тебе чего, бабки не нужны?
— Ну ты скажешь. Как же не нужны. Нужны.
— Ну и где?
— Что где?
— Бабки где лежат?
Тюрьма задумался… В принципе, он часто задумывался над тем, где лежат бабки. К тому же хотелось не жалких копеек, а чего-то более существенного. Чтобы затовариться классно. И чтоб тачка. И чтоб… вообще, как в рекламе…
— Вспомнил, — хлопнул в татуированные ладони Тюрьма. — Знаю, где бабок — как зерна на элеваторе.
— И где это? — полюбопытствовал вяло Туман.
— В Чертанове. Барыга один.
— По наркоте?
— Ага. Он по крупняку работает. Мелким барыгам поставляет… Хачик.
— Хачик, — оживился Туман.
— Ему бабки за зелье тянут со всей Москвы. А чего? Охерачиваем барыгу. Бабки берем. «Герыч» берем. Как короли будем. Представь, Туман. Все тик-так будет.
— Тип-топ, — кивнул Туман.
— Мне бабки нужны, — оживился Шварц, снявший наконец наушники и прислушивающийся к разговору. — Мотоцикл нужен.
— Сильно нужен? — спросил Туман.
— Сильно.
— Значит, кабздец барыге, — хохотнул Туман. И упал на маты рядом с Кикиморой, которая все так же скучающе изучала плакат — «Муммий Тролль» — на стене. Он ухватил ее за колено, притянул к себе.
— Отстань! — она оттолкнула его от себя.
— А по хайлу?
Кикимора зло посмотрела на него.
— Да ладно тебе, — Туман притянул ее снова. — Пошли, — встал и настойчиво потянул ее в закуток, маленькую комнатенку, скрытую от глаз и использовавшуюся для интима.
Она пожала плечами и отправилась за ним.
Ценность наводки, которую дал Тюрьма, была даже не в информации о том, где живет барыга и когда у него должны быть деньги. Важнее всего было знание волшебного слова, которое послужит ключиком к хитроумному замку этой массивной металлической двери, а так за нее без динамита смешно даже пытаться проникнуть.
Барыга проживал в трущобного вида пятиэтажке, затерявшейся среди вознесшихся ввысь новостроек в Западном Чертанове Туман, увидев этот серый, в цементных заплатах и швах дом, сперва даже усомнился:
— В этом клоповнике барыга живет?
— А чего ему, в Кремле жить? — возмутился куда более искушенный в жизни Тюрьма.
Туману почему-то представлялось, что крупный барыга обязан проживать в роскошных двухуровневых апартаментах с зимним садом и фонтаном и ездить на серебряном «мерее», но эти представления были почерпнуты из боевиков о буднях наркомафии. Личные его соприкосновения с торговцами наркотиками ограничивались общением с самым низом, мелкими распространителями, обычно такими же, как он, пацанами, чаще так же сидящими на игле и мечтающими не о серебряных шестисотых «Мерседесах», а о том, чтобы вечером была доза — спасение от ломки и депрухи.
Дверь, перед которой остановилась бравая четверка, вышедшая на охоту, была солидная, металлическая, с бронзовыми ручками, и стоила не меньше тысячи баксов.
— Звони, — велел Туман Кикиморе.
Та встала перед глазком и с силой вжала кнопку звонка.
Никто не отзывался.
Кикимора вдавила еще раз кнопку и держала ее на сей раз куда дольше, так что если в квартире кто-то был, его этот звонок давно должен был достать.
— Кто? — наконец послышалось из-за двери.
— От Вовы Дуги, — произнесла она. — Он договаривался с вами.
— Договаривался, — прозвучало из-за двери. Если бы дверь была на цепочке и барыга сначала бы лучше присмотрелся, кто за ней стоит, или просто попросил показать деньги, с которыми дама пришла за товаром, все сложилось бы иначе, и жизни многих людей мирно потекли бы по другому руслу. Но все произошло так, как произошло.
Звякнули запоры. Дверь тяжело отворилась. На пороге стоял невысокий, широкоплечий, с массивной головой и низким лбом кавказец неопределенного возраста — от тридцати до пятидесяти, под его глазами залегли мешки, щеки были небритые. Из-под майки выбивались курчавые черные волосы. Вообще, он весь был волосатый, мясистый, мускулистый, и своим видом наглядно напоминал, что человек, скорее всего, произошел-таки от обезьяны. Его плотно облегали спортивные брюки «адидас», а на босых ногах были пушистые тапочки. Он мутно поглядел, на Кикимору и спросил почти без акцента:
— Бабки с собой? И учти, девочка, тут продают не меньше десяти граммов.
И получил по голове кастетом. Отступил на два шага. Схлопотал еще раз кастетом, после чего мешком рухнул в прихожей на пол.
Азербайджанец был здоровый, череп имел толстый, но и Шварц был не маленький и бить умел. Особенно когда руку оттягивал увесистый кастет.
Туман запер дверь, когда его приятели очутились в квартире.
— Гнида черножопая! — он пнул поверженного барыгу с размаху в ребра ногой, и сладостное ощущение вседозволенности волной прокатило по его телу. Потом пнул еще. И еще раз.
— Хва, — Тюрьма оттащил его от потерявшего сознание барыги.
Кожа на голове у поверженного хозяина квартиры была рассечена, кровь текла на серый палас и впитывалась в него.
Квартира была двухкомнатная, малогабаритная, стандартная — таких в Москве бесчисленное множество. В ней были обычные стенка из ДСП, диван. На столе в углу столовой стояла видеодвойка «Шарп» и двадцатидевятидюймовый цифровой «Филипс».
— Богатый, падла, — осуждающе произнес Тюрьма.
— Берем, — кивнул Туман на телевизор и видеодвойку.
— Ты чего? Не утащим, — возразил горячо Тюрьма. — Берем только деньги. И «белый».
Они наспех обшарили квартиру. Ни денег, ни героина не нашли. Проверили все более тщательно, вытряхивая на пол содержимое ящиков, выбрасывая постельное белье и одежду из шкафов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10