Но это было как раз то, что требовалось Громову. Ему и самому захотелось вдруг побыть таким же заброшенным и неухоженным. Никому ничем не обязанным. Строгать, когда вздумается, доски — просто так, потому что аромат сосновых стружек создаёт ощущение маленького праздника; прихлёбывать горькое пенистое пиво; печь картошку в камине; читать длинные романы. Если вдруг наскучит перебирать движок безотказной «семёрки», то можно, насвистывая, чистить «смит-вессон», нигде не зарегистрированный и потому особенно родной и близкий.
Когда в голову лезут особенно мрачные мысли о будущем, ты откидываешь барабан револьвера и убеждаешься, что все его каморы заняты патронами.
Рано или поздно курок будет взведён, оружие поставлено на боевой взвод. Никому не дано знать, что произойдёт в следующее мгновение. Так что, наслаждаясь покоем, будь готов устремиться в неизвестность, как выпущенная из ствола пуля.
Чем занять себя до этих пор? А просто жить. Пока это занятие не надоест до смерти.
Глава 6
ХОЗЯИН-БАРИН И ЕГО ЧЕЛЯДЬ
Отправив охранников прибирать в доме после вчерашней попойки, Макс Мамотин ещё разок прошвырнулся по своему наделу, дабы направить трудовой процесс в нужное русло. Неодобрительно понаблюдав, как один из работяг возится с кучей раствора, он покачал головой:
— Ты!… Как тебя там?… Ванька?… Кончай сачковать, Ванька. Лопата у тебя маленькая. А замес нужно производить нормальной, совковой…
— Так я это… — тоскливо возразил работяга. — Иначе привыкший.
— Звездеть ты не по делу привыкший, Ванька.
Отойди-ка. Вот, смотри и учись, пока дядя Макс живой — Он с лихим шорохом проехался лопатой по ржавому железному листу, поддел влажную серую кучу в разводах жёлтого песка, поднапрягся… ещё сильнее поднапрягся… и сердито бросил неподатливый инструмент. — Понял?
— Оно да, конечно, — неуверенно согласился работяга, дожидаясь, когда бледный парняга с полными карманами денег и дряблыми мышцами оставит его в покое.
Ждать пришлось недолго. Брезгливо зажевав внутрь свои яркие губы, Мамотин отправился дальше — показывать и поучать. Он желал, чтобы его участок был как можно скорее обнесён неприступной кирпичной оградой. Высотой в два с половиной метра. По всему периметру. Потом дом, гараж, бассейн. Все как у людей.
Если бы Макс знал, какие планы вынашиваются наверху в отношении облюбованного им посёлка, он бы не думал, что делает такое уж выгодное капиталовложение. Но он находился в счастливом неведении. И из всех живущих на земле собою Макс Мамотин был доволен в первую очередь. Оттого в каждом его поглаживании выпуклого брюшка сквозила непередаваемая любовь и нежность.
— Это кто же тебе фингал нарисовал? — полюбопытствовал он, вальяжно приблизившись к телохранителям.
— Где? — притворился удивлённым Суля, безошибочно нащупав жёлто-зеленое пятно на левой скуле.
— И ободранный какой-то весь, пошкорябанный, — недовольно продолжал Макс. — Не ты ли френда разукрасил, Комиссар-бой?
Второй мамотинский охранник, урождённый Комиссарченко, отрицательно помотал щетинистой головой и выдвинул собственное предположение:
— Он отливать, наверное, ночью ходил. Или проблеваться. Или жидкая срачка на него напала. Вот и хрястнулся мордой в темноте.
На большее фантазии у Комиссара не хватило.
Лично он часть вчерашней ночи посвятил именно этим проблемам. Всем сразу. Одновременно. Совсем измучился, стоя на четвереньках и спеша то наклониться вперёд, то вовремя осесть в исходную позицию.
Суля версию напарника оспаривать не стал, а просто задрал голову и принялся внимательно разглядывать редкие белые мазки облачков на небе. Не мог же он пожаловаться шефу, что его с утра пораньше отметелил мимоходом какой-то хмырь в задрипанных джинсах!
— Ну-ну, — хмыкнул Макс, понаблюдав за телохранителем. — Ладно, понедельник — день тяжёлый, согласен. Но сегодня — чтобы ни в одном глазу! — Он сжал руку в кулак и поднял её повыше, чтобы обоим телохранителям было хорошо видно. — Я сейчас хэв май брэкфест и гоу ту зе офис. Рабочая неделя начинается. Вы — на хозяйстве. Пролетариев погоняйте, и вообще! И чтобы джип к моему возвращению блестел как новенький! Я ради такого счастья в город своим ходом доберусь.
Красноречивые взгляды Сули и Комиссара говорили о том, что они тоже хотят в город, очень. Да только Макс не собирался пускать строительство на самотёк.
— Держите мани-мани, — задушевно сказал он, извлекая из кармана шортов пригоршню смятых купюр, которые должны были подсластить охранникам пилюлю. — Это зарплата за прошлую неделю… а вот этого вам с Рокки хватит на продукты, с кирпичом и щебёнкой… Считайте.
У Комиссара от напряжения весь лоб подёрнулся рябью. Камни грызть ему ещё не доводилось.
— Зачем продукты с кирпичом и щебёнкой, шеф?
— Ну не жрать же их вперемешку, — жизнерадостно загоготал Макс. — Еда отдельно, стройматериалы отдельно. Глядите не перепутайте. Кутузовы… — Он опять засмеялся, отчего его подпрыгивающий живот целиком вывалился из шортов.
— Кирпич, значит. — Комиссар осторожно огладил череп, явно опасаясь поранить ладонь колючками.
— И щебёнка, — добавил Суля. Выражение лица у него было такое, словно этот самый щебень насыпали в мешок, а мешком тем зарядили ему по затылку.
Настроение у Макса внезапно начало портиться.
— Щебёнка и кирпичи, йес, — раздражённо подтвердил он. — Организуете по паре самосвалов, пока меня не будет.
— Где мы самосвалы возьмём, шеф? — В глазах охранников поселилась озабоченность непосильной задачей, поставленной перед ними.
— Где-где!… — Макс кивнул на рабочих. — Народ поспрашивайте… На шоссе поголосуйте… Короче, меня это не колышет. Вернусь в конце недели
— проверю. Так что бдите.
Отбросив с глаз жидковатую чёлку, Макс поволок шаркающие шлёпанцы в направлении дома. У него всегда немного поднималось настроение, когда его удавалось подпортить окружающим.
* * *
— Темнит, гнида, — обиженно буркнул Комиссар» провожая шефа угрюмым взглядом. — И ещё намекает: вы, мол, бздите тут… Сам бздит так, что не продохнуть!
— Хряк, он и есть хряк, — философски заметил Суля, быстрыми, точными движениями пересчитывающий деньги. — Оставил на пару раз выпить-закусить, жмот. А ему ещё кирпич и щебень подавай!
Комиссар беспечно махнул рукой:
— Значит, оплатим по безналу… Потом… Когда-нибудь… Может быть… Гы-ы…
Парни заржали, и молодой оптимизм попытался вернуться даже к Суле, раздосадованному результатами утреннего поединка. Но от смеха щёлкнула челюсть, заставив его поморщиться.
— Ты чего? — участливо спросил товарищ. — И бланш ещё этот… Конкретный, прямо скажу, бланш.
— Ковбой тут у нас под боком объявился, — указал Суля кивком на соседний дом. — Борзый.
— Здоровье у него лишнее? — недобро удивился Комиссар и пообещал уверенно:
— Отдаст. Хочешь, пойдём проведаем твоего ковбоя?
— Не к спеху… Вот Хряк свалит, тогда и включим мужика этого в программу культурных развлечений.
Комиссар поскрёб темя и признался:
— Телки мне больше всяких мужиков нравятся.
— Смотаемся в город, — сказал Суля, продолжая глядеть на ненавистный ему дом, — снимем какую-нибудь соску на вечерок. — Он причмокнул губами.
— С нашими финансами телок только возле вокзала искать, — невесело констатировал Комиссар. — По полтиннику за штуку.
— Чем синеглазок немытых, так лучше пролетариат бесплатно трахать… Дрыном по хребтине. — Суля сплюнул. — Вот же паскуда этот Хряк! Сам оттягиваться в городе будет, а мы торчи теперь на стройке, как проклятые…
Парни никогда не испытывали к шефу того уважения, которое старательно изображали в его присутствии. Да и телохранителями их можно было назвать с большой натяжкой. В первую очередь оба являлись хранителями своих собственных молодых и здоровых тел. Хозяин мог бы ограничиться Рокки, но пёс не умел приносить тапочки, а эти двое умели. И не только тапочки, но и любые другие предметы. Кроме того, смотрелись они достаточно внушительно, чтобы Мамотину в общественных местах не перечили и уступали дорогу. Живые двухметровые декорации обходились ему недёшево, но за любые удовольствия приходится платить, будь то минет проститутки или холуйская улыбочка охранника.
Суля на улыбки был не очень щедр — фиксы, хоть и золотые, не слишком располагали к веселью. Были бы зубы в драке потеряны, а то…
В позднем отрочестве он задумал стать бандитом.
Кличку себе придумал — Сулейман, собрал кодлу.
Поначалу они только карманы алкашам чистили да у припозднившихся женщин сумочки отбирали, а потом и настоящее дело подвернулось. Завёлся в округе один коммерсант, грек по национальности. Кафешку держал, пару чебуречных. К нему-то и вломились юные разбойнички в шапочках с прорезями для глаз. Он один дома был — бабы его с утра по своим бабьим делам разбежались. Наставили ребятишки на него две поджиги, один настоящий обрез и стали дознаваться, где деньги лежат. Грек сразу отдал штуку, а налётчикам показалось мало. Скрутили его проволокой, заткнули рот и приступили к пыткам. Например, утюг в ход пустили — тогда про этот способ даже анекдоты ходили. Потом ногти срывали плоскогубцами. А под конец стали убивать, потому что денег у грека больше не оказалось, а значит, и жить ему было больше незачем. Резали его ножами, найденными в кухонном шкафу, все по очереди. Плакали, блевали, но резали. На прощание дали друг другу разные страшные клятвы и разошлись по домам.
А недели через три всех трех мушкетёров вычислили. Один крендель свою долю взялся просаживать в том самом кафе, которое принадлежало недорезанному коммерсанту. Живучим он оказался, падла. Или кухонные ножи
— тупыми. В общем, не повезло на» лётчикам. Большие сильные мужики выловили их поодиночке и привезли ночью в кафе. Двоих заживо сварили в электрическом чане на кухне, а Сулю в кипяток только по колени окунули — пожалели. Он был тогда светловолос, упитан, щеки носил румяные.
Зачем такой товар портить, сказал грек, остановив жестом своих заступников, и принялся неловко расстёгивать ширинку перебинтованными руками.
Товар все-таки испортили — выбили Суде передние зубы, не поверили его слёзным обещаниям, что кусаться не будет. У проклятого грека оказалось много друзей и родственников, поэтому несколько суток, проведённых в подсобке кафе, запомнились Суде необычайно ярко, хотя, конечно, мемуары на эту тему он писать не собирался. Изуродованные ноги и вставные зубы тоже не давали забыть о печальном опыте.
Суля с ненавистью взглянул на раскалённое добела солнце и спросил у Комиссара:
— Пиво в холодильнике осталось?
— Последние две банки выцепил.
— Тогда водки притащи, что ли.
Комиссар рассудительно ответил:
— Пусть сначала Хряк свалит, потом и отметим его отъезд.
— Ага! — злобно буркнул Суля. — Как же! После него всегда хоть шаром покати. Он лучше гаишникам за перегар сотенную отстегнёт, чем нам хоть каплю оставит.
Комиссар поскрёб ощетинившуюся голову, забравшись пальцами туда, где за надбровным дугами начинался лоб, и сокрушённо вздохнул.
При своей явно уголовной наружности он рос жизнерадостным, компанейским, добрым юношей. Если и бил кого-то, то не по злобе, а из нужды. Когда сигарет или чипсов страсть как хотелось, уже почти двухметровый, но ещё несовершеннолетний, подходил Комиссар к одинокому прохожему на ночном пустыре и вежливо предлагал: дядя, гони монету, а то у меня нет. Дяди не могли отказать трогательному подростку, что-нибудь да подавали. Но однажды — хлоп! Комиссар приоткрыл один глаз, а по голове опять — хлоп! И ещё, ещё.
Толком он тогда так ничего и не понял, кроме того, что было очень больно и обидно. Комиссар сильно изменился после злой шутки, которую сыграли с ним в темноте. Растерял сразу половину природного добродушия, разочаровался в действительности, даже в бога верить перестал.
В отличие от Сули он не с сопливыми дружками пошёл ножичками махать, а прибился к людям вполне серьёзным и конкретным. От той поры, когда Комиссар злодействовал в далёком городе Ростове-на-Дону, осталась у него на память драгоценная цацка, с которой он не расставался.
Разбойничать ему в принципе нравилось, да только опасное это было занятие — сегодня ты кого-то шлёпнешь, а завтра — тебя. Поэтому, поднабравшись опыта, Комиссар пошёл на дело, заранее зная, что оно станет последним. Их банда долго пасла подпольного скупщика ювелирных украшений, а накануне намеченного «скока» Комиссар взял его квартиру сам, поскольку досконально знал, какие меры безопасности применяет клиент. Перед смертью ювелир, надеясь вымолить себе пощаду, отдал грабителю самую драгоценную вещицу из своей коллекции.
Была она исполнена в виде громадной золотой стрекозы. А история, прилагавшаяся к ней, выглядела не менее впечатляюще.
Бриллиант, зажатый в золотых стрекозьих лапках, являлся якобы осколком знаменитого алмаза Тиара, добытого в начале XX века на одном из южноафриканских рудников. Некоторое время огромный камень вынашивал в своей чёрной заднице некий предприимчивый зулус, но напряжённая походка выдала его, и алмаз извлекли на свет божий изогнутым шомполом. Правительство Трансвааля преподнесло камень британскому королевичу Эдуарду, а тот передал его на обработку придворному ювелиру Ежи Ковальчику. Вместо того чтобы скрупулёзно изучить структуру алмаза со всеми его многочисленными трещинками, горячий поляк схватился за инструмент и… расколол раритет на 3 крупных монолитных блока, 11 кусков средней величины и 109 осколочков голубоватого цвета. По словам дышащего перегаром Мишани, фамильную драгоценность украсил один из обломков злополучной Тиары. В бриллианте было 189 карат, но главная ценность камушка заключалась в его родословной.
«На Западе эта вещица стоит не менее четверти миллиона, — бубнил ювелир, пытаясь заглянуть в глаза склонившегося над ним Комиссара. — Бери и уходи, богом прошу. Я ни к ментам не побегу, ни к братве, клянусь».
Не побежал. Прежде чем придушить жертву, Комиссар немного полюбовался драгоценным украшением, ощущая приятную тяжесть на ладони.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48