Не мог вспомнить слова. – Ваша шинель в гардеробе? – спросил Бахтин. Дергаусов кивнул. – Пошли.
В гардеробе перепуганный швейцар накинул шинель на плечи Дергаусова. – Минутку, – подошел Бахтин, – понятые здесь?
– Здесь, господин начальник, – рявкнул радостно Баулин. – Обыщите.
Баулин вынул из кармана шинели инкрустированную серебром обойму от браунинга.
– Нет! – закричал Дергаусов. – Нет! – И забился в руках сыщиков.
Домой Бахтин приехал утром. Прошел в кабинет и сел не раздеваясь у окна. Светало, и город за окном, заваленный снегом, с горящими теплым огнем окнами, казался дивной рождественской открыткой. Многосуточная усталость сразу прошла, как только он сел в привычное кресло, положил руки на зеленое сукно стола. Муркнув, ему на колени прыгнула Луша, залезла на грудь и запела радостно. Бахтин тоже обрадовался ей. Как каждый одинокий человек, он с возрастом все больше привязывался к улицам, домам, животным. Ну и, конечно, к книгам. И было это противоестественно, потому что люди тянулись к нему, многие, особенно сослуживцы, подражали его манере одеваться, говорить. Бахтин тоже был расположен к людям. Он искренне дружил с Женей Кузьминым, скучал по Оресту Литвину и Филиппову. Был сердечно привязан к Ирине, когда-то безмерно любил Лену Глебову.
Чувство одиночества он испытал сразу после исключения из училища. Для него закрылись двери приличных домов. И те юношеские связи, которые с возрастом перерастают в определенные светско-деловые отношения, окончательно оборвались после его ухода в полицию.
На беспокойном поприще своем он заработал некую известность – сродни популярности циркового борца, получил русские и иностранные награды, чин шестого класса, но тем не менее остался полицейским чиновником, то есть человеком, с которым неудобно было иметь короткие отношения.
Но так уж сложилось, что все его друзья и привязанности, приобретенные в молодости, остались словно за стеклянной дверью, – он видел их, голоса слышал, а войти не мог. Потому что дверь та открывалась только с одной стороны.
А он хотел именно туда. Хотя и знал, что общество то больно и порочно. Что многие из этих лощеных, истинно светских людей нечисты на руку, развратны и подлы. Но что делать, людям всегда хочется попасть именно туда, куда их никогда не пустят. И Бахтин часто думал о том, как открыть эту чертову дверь. Как попасть в тот красивый и легкий мир. Сначала он думал, что чины и награды помогут ему. Нет. Шли годы, он становился старше, кажется, пора успокоиться. Женился бы на милой дочке одного из коллег, воспитывал бы детей. Но слаб человек. Живет в нем всепоглощающее тщеславие, и от этой болезни возраст не лечит. Так и остался он человеком за дверью. Но все-таки он сделал свое дело. И человек из общества присядет на скамью подсудимых. И родилось внутри его щемящее чувство победы. Словно запели трубы на юнкерском плацу. Бахтин аккуратно взял Лушу, не раздеваясь лег на диван и немедленно заснул.
– Уж и не знаю, что мне делать, – полицмейстер, московский генерал Золотарев, тяжело вздохнул. – По службе нашей собачьей я искренне благодарю вас. Вот и распоряжение подготовил о поощрении всех, в деле участвовавших. Более того, князь Львов из сумм Земсоюза средства немалые выделил на поощрение. Военное ведомство награждать вас собирается. Но не знаю, что и делать, градоначальник весьма недоволен.
– Позвольте, ваше превосходительство. Как же так, мы такое сложное дело подняли, за месяц буквально…
– Да сидите вы, Карл Петрович, голубчик вы мой, я разве не понимаю, но Коншин ваш должен стать родственником Климовича, а его все московские газеты полощут. Ну, а вы что молчите, Александр Петрович?
– Жду, ваше превосходительство, жду, когда до меня очередь дойдет. – Уже дошла, – Золотарев грузно опустился в кресло, – езжайте домой, переодевайтесь по форме и к градоначальнику. И очень прошу вас, Александр Петрович, сдержитесь. Выслушайте все и плюньте.
– Ваше превосходительство, скажите мне как непосредственный начальник: что я совершил противозаконного. – Ну, разве вы не понимаете? – Никак нет, ваше превосходительство.
– Не так мы говорим, не так. – Золотарев нервно чиркнул спичкой, прикурил. – Я вам враг разве? Да что говорить, собачья у нас служба. Идите, голубчик. И помните, в три вы у генерала Климовича.
В час Климович встретился с начальником Охранного отделения полковником Мартыновым. – Вот, ваше превосходительство…
– Да бросьте вы, Андрей Петрович, не на параде, попрошу без чинов.
– Слушаюсь, Евгений Константинович, вот разработка на Бахтина. – Сами перескажите.
– К нему весьма благосклонен Белецкий, пользовался покровительством Джунковского. Учился в Александровском училище. За неделю до выпуска отчислен за дуэль.
– Это я что-то слышал, весьма романтичная история.
– Поступил на службу в Санкт-Петербургскую сыскную полицию рядовым сыщиком в летучий отряд, раскрыл несколько сложных дел, упорно занимался криминалистикой, был назначен помощником заведующего летучим отрядом, получил первый классный чин. Далее по службе рос весьма успешно. По именному повелению получил двух Владимиров. За дело братьев Гохман президент Франции пожаловал ему орден Почетного легиона, имеет Персидскую и Бухарскую звезды… – Да они у каждого дворника в столице есть.
– Тем не менее. Достиг успехов в английском боксе и криминалистике, награжден на международном съезде криминалистов в Женеве почетной медалью. Смел, решителен, честен. Живет по средствам. Окружение, в основном, сослуживцы и литератор Кузьмин. С женщинами имел долгие связи.
– Вы мне, Андрей Павлович, нарисовали идеальный портрет, а мне нужно…
– Понимаю, Евгений Константинович. Одна зацепка была. Мой агент Сибиряк сообщил, что в двенадцатом году в Париже Бахтин предупредил его и некоего социалиста Литвинова о том, что загранрезидентура готовит против них операцию. Агент Блондинка обработал Литвинова, но тот об этом слухом не слыхивал. Я решил провести оперативную комбинацию, но она не удалась. Бахтин выгнал Сибиряка и пригрозил ему арестом. – А почему не арестовал?
– Они были лучшими друзьями в кадетском корпусе.
– Ну что ж, как человек я его понимаю. Вы сами верите в это?
– Не очень. Сибиряк пьет, у алкоголика всякие видения могут быть. – Неужели ничего на Бахтина, нет? – Ничего, Евгений Константинович.
– Дело с пресненским пожаром он поднял лихо, что и говорить.
Ровно в три Бахтин вошел в кабинет градоначальника.
– Как градоначальник, – сказал Климович, – я благодарю вас за превосходно проведенное полицейское дознание. – Благодарю, ваше превосходительство.
– Но, господин коллежский советник, вы забыли, что карающая рука должна быть приложена к умной голове.
На вашем мундире французская награда, это напомнило мне слова великого Наполеона: «Искусство полиции заключается в том, что она не должна видеть того, чего не нужно видеть».
– Если бы Наполеон служил в сыскной полиции, ваше превосходительство, он думал бы иначе. Климович улыбнулся.
– Ваше превосходительство, вы недовольны работой сыскной полиции? – Доволен, но вдумайтесь в слова Наполеона. – Вы имеете в виду Коншина? – Вы догадливы.
– Я не отвечаю за газеты, но я добросовестно выполнил просьбу сенатора Белецкого оградить господина Коншина от сомнительных сотрудников. – Вы получили такое указание? – Климович встал. – Так точно. В кабинете повисла тишина.
– Ну что ж, вы выполнили его в свойственной вам манере. Я не задерживаю вас больше, господин коллежский советник.
Бахтин по старой юнкерской привычке сделал поворот кругом и вышел. На улице он закурил и засмеялся, вспомнив растерянное лицо генерала. На службу идти не хотелось, и он решил напиться, просто как городовой на Пасху. А куда пойти-то? И вдруг он вспомнил, что в двух шагах живет Наталья Вылетаева, а там и милый человек Дранков. Когда он подошел к дверям квартиры Вылетаевой, белым, кокетливым, с легкомысленной ручкой и блестящим рычажком звонка, то на секунду застеснялся. Действительно, кто он этим веселым людям, живущим в легкомысленном, почти карнавальном мире. И все-таки он надавил кнопку звонка. Гостеприимно распахнулась дверь. Потом пришли Женя Кузьмин, Миша Павлов и прелестная Маша. До глубокой ночи они пили, пели, спорили. Когда утром Бахтин выходил от Маши, то почувствовал странное облегчение, будто не было вовсе всех неприятных разговоров. И сложности ему эти показались мелкими и ненужными в сравнении с легким морозцем, ослепительным снегом и утренним солнцем, витающим над домами.
Москва заново заставила его полюбить жизнь. Переоценить прошедшее, выкинуть из памяти горькое и обидное. И это чувство внесло в его жизнь порядок и смысл. На углу Тверской он купил «Русское слово». Номер пах керосином и краской. На первой странице он увидел свой огромный портрет. С газетного листа на него глядел невеселый человек. Но это была старая фотография человека, не сумевшего победить в себе тоску. Бахтин хотел выкинуть газету в урну, но подумал, сложил ее аккуратно и спрятал в карман шинели.
Перед самыми рождественскими каникулами Маршалка и Бахтина вызвали на Тверскую, в дом московского губернатора. В зале собралось несколько высших чиновников, которым тоже подоспели награды. Бахтину вручили Станислава первой степени, а Маршалку – Владимира третьей. Московский губернатор, егермейстер высочайшего двора, граф Муравьев, удостоил сыщиков похвалой и пожал руки. Награждение это было настолько неожиданным для Бахтина, что он вышел из зала ошарашенный. Маршалк ждал орден, он был ему положен по выслуге, но тем не менее тоже был несколько удивлен. В коридоре он остановил прикомандированного к губернатору коллежского советника Пенки на и пошептался с ним. На улице Маршалк сказал Бахтину:
– Счастлив твой Бог, Саша, представили тебя военные, а поддержал Кошко. Он представление отволок Белецкому, а тот в царскую канцелярию. Вот такие игры.
Но уже на следующий день в Сокольниках, на даче, Бахтин с сыщиками брал известного налетчика Борьку Кота, ограбившего десяток богатых квартир и проломившего топором голову околоточному надзирателю. Борька отстреливался из «смит-и-вессона», снятого с трупа околоточного. У одного из его подельников был револьвер «лефоше», у другого охотничья двустволка. Они нанюхались кокаина и сдаваться не собирались. Бахтин вместе с Баулиным влезли в дом через кухонное окно, застрелили одного из налетчиков, а Кота и его правую руку – Семена Лошадь, повязали. Здесь же на даче обнаружили большую часть награбленного. А вывел их на Кота новый агент Бахтина Мишка Чиновник. В камере Бахтин сделал из Кота отбивную и выбил фамилии и адреса остальных членов банды и наводчиков. Усталый пришел он в свой кабинет и спросил чаю. На столе задребезжал аппарат. – Бахтин у аппарата.
– Доброго здоровья, Александр Петрович, не признаете?
Да как же Бахтин мог не узнать этот дребезжащий вкрадчивый дискант. – Фролов, Петр Емельянович… – Значит, признали, а у меня к вам дельце. – Чем могу?
– Так я в первопрестольную перебрался, в столице худо: свирепствует господин Кирпичников.
– Чем помочь могу, Петр Емельянович? – Бахтин обрадовался – такой агент, как Каин, может сильно помочь московскому сыску.
– Замолвите словечко в градоначальстве, чтобы без проволочки разрешили открыть антикварный магазин в Колпачном переулке. Домик-то там я давно прикупил.
– Хорошему человеку всегда поможем, приходите завтра.
Бахтин назвал адрес явочной квартиры. Того не зная, сделал ему Кирпичников хороший подарок. Правда, он и не знал, что хозяин «мельницы» на Вяземском подворье агент под псевдонимом Макаров. Да и не надо ему было знать об этом. Передача агента на связь другому чиновнику все равно как измена женщине. Из этого ничего путного не выходило. Ты сделал из человека помощника, травмировал его психику, искусственно развил в нем охотничий азарт, узнал о нем самое сокровенное, теперь ты не можешь предать его. Ты вступил с человеком в связь, благословенную дьяволом, а это весьма опасно.
Закончилась рождественская неделя, и Новый год подошел к Москве.
Встречали они его весело, в киноателье в Гнездниковском. Было пьяно и шумно. Женщины казались особенно прекрасными, а запах елки и звон шаров уносил в счастливое детство.
Новый год встречала Россия. 1917. Ах, сколько тостов было поднято за победу, за общественное движение, за благо народа!
1917. Всем казалось, что именно он станет счастливым для измученной войной России. Рубин встретился с Адвокатом в Купеческом клубе.
Обедали вяло, видимо, сказался новогодний пережор.
– Пора, – сказал Рубин, – через неделю надо брать камушки.
– Пора, так пора. – Адвокат налил себе квасу. Фирменный фруктовый напиток запенился, зашипел, ударил в нос.
– Хорош квасок-то, а вот пирожки не очень. – Адвокат вытер губы салфеткой. – Ну раз пора, то пора.
Ночью в квартиру Заварзина позвонили. Ночные звонки не сулят ничего хорошего. Добрые вести не приходят с темнотой. Заварзин сунул браунинг в карман халата, подошел к двери. – Кто? – От Виктора.
Заварзин опустил предохранитель пистолета, раскрыл дверь.
В квартиру вошел прилично одетый господин в зимнем дорогом пальто с шалевым воротником.
– У нас все готово, – сказал он, – попрошу денежки.
Пойдемте.
Они прошли в комнату, и Заварзин достал из бумажника ассигнации.
– Этого мало, – пересчитав их, сказал ночной гость. – Но это же аванс.
– Так дело не пойдет, уважаемый господин. Мы после операции не светимся. Попрошу остальное. Заварзин отсчитал еще несколько купюр. – Когда? – Читайте газеты на этих днях.
И у Бахтина в квартире раздался звонок. Кто-то ночью телефонировал ему. Муркнула недовольно Луша, спросонья хозяин столкнул ее с кровати. Шлепая босыми ногами по паркету, Бахтин услышал, как бормочет недовольно Мария Сергеевна. – Ни сна… ни покоя… Господи…
Поднимая трубку, он думал о том, что придется из теплой квартиры выскакивать на ночной мороз, чего ему мучительно не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50