— Слушай, Ян хочет с тобой помириться.
— Какой Ян?
— Вон он стоит.
У входа в кинотеатр «Центральный» стоял аспирант в сером костюме.
Я принял его извинения, сам пожалел о своей несдержанности, тем более что ее следы четко прочитывались на его лице.
Улучив момент, я спросил Сэма:
— А кто этот Ян?
— Это же Рокотов. Король валютной фарцовки по кличке «Ян Косой».
С той поры мы виделись достаточно часто в самых разных местах. В кафе «Националь», на вечерней улице Горького, в коктейль-баре, на втором этаже ресторана «Москва».
Король московской фарцовки был одет все в тот же серый костюм и носил все тот же университетский значок.
Много позже появились публикации, что Рокотов был агентом начальника валютного отдела БХСС майора Исупова.
Возможно. Я как журналист часто бывал на Петровке и однажды встретил там Рокотова, мы поговорили на лестничной площадке об общих знакомых и погоде.
Встреча эта меня ничем не удивила. Я понимал, что при такой профессии, как у Яна Косого, его должны были часто выдергивать на Петровку.
Я знал, что с агентами встречаются не в служебных помещениях.
К тому времени мне уже было многое о нем известно. Что он купил аттестат за десять классов и пытался поступить в Юридический институт. Но потом выбрал более легкий путь к вершинам науки — купил за бутылку университетский значок.
Еще в школе он спекулировал марками, потом был «чернокнижником»: продавал абонементы на подписные издания у магазина на Кузнецком мосту.
В 1960 году в связи с оперативной обстановкой в кавказских республиках и Средней Азии, где валюта стала практически второй денежной единицей, дела по незаконному обороту валюты передали КГБ.
В мае 1961 года Яна Рокотова задержали у камер хранения. В присутствии понятых из ячейки было извлечено 440 золотых монет, золотые слитки общим весом 12 килограммов и большое количество валюты. Всего на сумму два с половиной миллиона рублей.
После ареста Рокотова и его подельников появились статьи о безумных кутежах Яна Косого, об актрисах и манекенщицах, которых он содержал, о шикарных квартирах и дачах.
Могу сразу сказать — все это туфта. Его арестовали в том же самом сером костюме, и на суде он был в нем.
На суде Ян выглядел спокойным. Думаю, то, что нашли у него в тайнике, было далеко не все. Он охотно давал показания, понимая, что с судом ссориться не надо и срок за его дела совсем небольшой — три года.
Но в это время…
Никита Хрущев совершал очередной заграничный вояж. В Вене он осудил административные власти союзников, управляющих Западным Берлином, за то, что они превратили город в сплошной черный рынок.
Как мне рассказывали люди, сопровождавшие его в этой поездке, один из западных политиков, ему на это ответил, что такого черного рынка, как в Москве, нет ни в одной европейской столице.
Разгневанный генсек вернулся в Москву, вызвал Шелепина. У «железного Шурика» на руках был козырь— группа Рокотова.
Когда Хрущев узнал, что подсудимые получат по три года, он разъярился еще больше и приказал срочно подготовить указ об усилении борьбы с особо опасными преступлениями.
Как известно, закон обратной силы не имеет. Но только не для Хрущева.
И подсудимые с ужасом услышали об этом во время прочтения приговора.
Ян Рокотов и его подельник, двадцатитрехлетний Владислав Файбишенко, получили по 15 лет.
Но, видимо, у Никиты Хрущева, кроме колорадского жука и мирового империализма, появился третий главный враг — Ян Косой.
На очередном пленуме ЦК КПСС, обсуждавшем тезисы отчетного доклада на ХХII съезде КПСС, генсек опять вспомнил своего врага. Он зачитал письмо рабочих завода «Металлист», возмущенных мягким приговором Мосгорсуда.
В результате генпрокурор Руденко обжаловал приговор, и дело пошло на рассмотрение в Верховный суд.
И вновь закон обрел обратную силу. Все, что так сурово порицал Хрущев, рассказывая с трибуны ХХ съезда о культе личности, он сам претворил в жизнь.
Потом он сделает еще много приятных сюрпризов стране. Поставит ее на грань Третьей мировой войны в дни Карибского кризиса. Расстреляет демонстрацию голодных рабочих в Новочеркасске…
А что же наш друг Голем?
Он жил иначе. Широко. По-купечески. Он тратил деньги в кабаках и заводил многочисленные романы. Коля не складывал деньги в ячейку на вокзале. Он красиво жил.
Но однажды его отловили, привели в милицию и взяли подписку о трудоустройстве.
Была такая форма борьбы с тунеядцами. Две подписки — потом высылка в отдаленные районы Сибири.
Коля был человеком веселым и щедрым, поэтому у него имелись друзья.
Он принес в милицию справку о том, что устроился дворником в ЖЭК.
Бдительный участковый несколько раз приезжал на его участок, и каждый раз ему говорили, что новый дворник только что ушел.
Тогда Колю решил проверить сам начальник паспортного стола отделения. Он позвонил в ЖЭК и сказал, что приедет утром.
Естественно, Колю предупредили.
И вот в назначенное время в Сретенский переулок въехала «Волга» с летящим оленем на капоте. Из нее вышел Голем в роскошном барском пальто и меховой шапке.
Водитель достал из багажника фартук и некий предмет в замшевом чехле.
Коля повязал фартук, вынул из чехла инкрустированный лом и начал усердно сбивать лед с тротуара.
Потом он оторвался от работы и увидел начальника.
— Здравствуйте, товарищ майор, — вежливо поздоровался Коля. — В человеке все должно быть прекрасно. Мысли, одежда, лом. Не правда ли?
Майор счел за лучшее ретироваться.
А погорел Коля все же на валюте. Он вместе с отчаянными ребятами изготовил пуансон и в режимной типографии начал печатать мало отличимые от настоящих пятидесятидолларовые бумажки.
«Зелень» уходила на Кавказ. Все шло хорошо. Пока не нашелся умник, который обратил внимание, что все купюры имеют одну серию и одинаковый номер.
Началась разборка. Кавказцы «наехали» на Голема, тут и милиция подоспела.
Последний раз я видел Колю в Ярославле. Мы случайно встретились в гостинице. Он освободился и работал на киностудии Горького администратором на картине «Женщины». Он был такой же веселый, ироничный и щедрый.
Лет восемь назад у Малого театра я увидел человека, торгующего с лотка. На импровизированном торговом устройстве висела табличка: «Куплю СКВ».
Он посмотрел на меня, и я узнал несколько поблекшего херувима с опухшим от пристрастия к спиртному лицом.
Мы поздоровались, и я ушел. А несколько дней назад я вновь встретил Лазарева. Он вылез из машины и в сопровождении охранников пошел в ресторан «Дядя Ваня».
Он снисходительно посмотрел на меня и по-барски кивнул.
Кстати, о деревянном Вольтере. Коля так и не отдал его иностранцам — я уже писал, что он был человеком широким, — а подарил его нашему общему знакомому на день рождения. Совсем недавно я был у того в гостях. Деревянный мыслитель стоял, как и прежде, в углу комнаты и так же иронично взирал на суетный мир.
Целая жизнь прошла с того осеннего вечера 1957 года, и он совсем не изменился.
Я даже позавидовал ему.
Пайковый хлеб 41-го года
Сначала мы прятались от налетов в метро «Белорусская». Как только трагически замолкала черная тарелка репродуктора, мать хватала «тревожный чемодан» и сумку, в которой ждал своей очереди термос с чаем, и мы занимали позицию у дверей.
Потом радиоголос объявлял:
— Граждане, воздушная тревога!
И сразу же, как безутешные вдовы, над городом начинали голосить сирены.
Мы бежали через двор, и вместе с нами спешили жильцы других подъездов, перебегали Грузинский Вал и мчались по площади к станции метро.
Потом мама стала каким-то членом в дворовой команде МПВО, получила повязку, брезентовые рукавицы и здоровые щипцы, которыми надо было захватывать зажигательные бомбы, упавшие на крышу. И тогда мы стали прятаться от немецких самолетов в подвале нашего дома.
Однажды во время ночного налета мама пошла на свое место по боевому расчету, а меня, как обычно, сплавила в подвал, в бомбоубежище.
Мне удалось прошмыгнуть мимо бдительной старушки, охраняющей вход в наш дворовый бункер, незамеченным подняться наверх и выскочить из подъезда.
Это была единственная картинка прошедшей войны, которая на всю жизнь врезалась в мою память.
Черное небо над затемненным городом. Лучи прожекторов, шарящие по нему. Вот два луча сошлись, и в их перекрестье я увидел силуэт самолета.
А с крыши нашего дома внезапно ушли в небо цепочки сигнальных ракет.
Досмотреть мне не дали. Какой-то военный врезал мне по шее, схватил за руку и отволок в убежище.
А утром мы узнали, что во время налета с нашей крыши пускали ракеты в сторону Белорусского вокзала. На чердаке была перестрелка, и шпионов задержали.
Вполне естественно, что все двери на чердак после этого закрыли амбарными замками. Но у нас был секретный лаз, и мы с моим корешем Валькой проникали туда в поисках фашистских знаков, которые, по нашему глубокому убеждению, спрятали немецкие шпионы.
Знаков мы не обнаружили, зато нашли здоровенный пистолет-ракетницу и припрятали до поры до времени.
Время это подоспело в ноябре, когда немцы подошли к Химкам.
Вот тогда мы взяли ракетницу, сперли здоровенный кухонный нож, сложили все это в школьный портфель и отправились на фронт.
Дошли мы только до стадиона «Динамо»: нас задержал милицейский патруль и доставил в отделение.
Там из портфеля извлекли наше вооружение, пришлось сознаться, кто мы и куда идем.
Степенный дежурный сержант, внимательно нас выслушав, разделил наши патриотические чувства, но поинтересовался, где нам удалось найти такую замечательную ракетницу.
Мы честно все рассказали.
— Ладно, пацаны, — сказал сержант и отвел нас в пустую комнату, — подождите здесь.
А через некоторое время зашел другой милиционер. Он взял нас за руку и повел к трамвайной остановке.
С пересадкой мы доехали до Петровки и вошли в небольшое трехэтажное здание.
Много позже я понял, что нас привезли в МУР.
Веселый человек с черным чубом, сдерживая смех, выслушал нашу фронтовую одиссею, потом принес два стакана чая, сахар и два куска хлеба с салом.
— Заправляйтесь, ребята, а потом поговорим о ракетнице.
Мы, давясь и перебивая друг друга, рассказали, где и при каких обстоятельствах было найдено столь грозное оружие.
Наш куратор куда-то вышел, приказав все съесть и выпить, а мы остались в маленькой комнате, на стене которой висел плакат — женщина в косынке, поднесшая палец к губам и надпись: «Будь осторожен — враг подслушивает».
Мы прилично изголодались и съели все моментально.
Позже я понял, что муровский опер отдал нам половину своего дневного пайка.
Наш новый знакомый вернулся и предложил нам сделку:
— Ребята, мы сейчас прокатимся на машине к вам домой, пойдем на чердак, и вы покажете место, где нашли ракетницу. А мы обещаем, что ничего не скажем родителям.
Так и сделали.
Через много лет, когда я подружился с сыщиками с Петровки, в одном из застолий я вспомнил детскую историю 41-го года, и оказалось, что говорил тогда с нами замечательный сыщик Владимир Корнеев; это был его последний день в Москве, на следующее утро он ушел за линию фронта с диверсионной группой.
Через много лет, после грандиозного успеха фильма «Семнадцать мгновений весны», случилась весьма поганая история. Ко мне приехал крайне взволнованный композитор Микаэл Таривердиев — мы тогда с ним крепко дружили — и, чуть не плача от обиды, показал международную телеграмму.
Текст ее, насколько я помню, был таким: «Поздравляю успехом моей музыки вашем фильме. Френсис Лей».
Телеграмма была отправлена из Парижа. Вполне естественно, что о ней немедленно узнали в Союзе композиторов.
По Москве поползли грязные слухи. Микаэл был человек бесконечно талантливый, добрый, готовый всегда прийти на помощь даже малознакомому человеку, но легко ранимый.
Тем более что в Союз композиторов начали приходить письма трудящихся.
Володя Корнеев тогда был начальником МУРа, и я привез к нему Таривердиева.
Корнеев вызвал сотрудника и поручил ему разобраться. Первое, что удалось установить сразу: адреса на письмах возмущенных трудящихся оказались несуществующими, потом выяснилось, что Френсис Лей никогда не посылал подобной телеграммы.
Микаэл приехал ко мне и процитировал Михаила Ивановича Пуговкина, вернее, его героя Софрона Ложкина из фильма «Дело „пестрых“: „МУР есть МУР“.
Мне очень повезло. Когда я пришел на Петровку, 38, там еще не существовало никаких пресс-групп, я мог совершенно спокойно общаться с сыщиками.
Тогда в МУРе в основном работали «штучные» люди. Каждый был личностью, у многих была поистине необыкновенная биография.
На их долю выпало время репрессий, которые не пощадили и милицию, борьба с уголовниками в 30-40-х годах, криминальный беспредел военных лет.
Не хочу преуменьшать достоинства многих из тех, кто сегодня работает в МУРе, просто они живут в другое время.
Сейчас в уголовный розыск приходят в основном из специальных институтов МВД и школ милиции.
Люди, о которых я пишу, попадали туда иначе.
В 1940 году после окончания десятилетки Владимир Чванов ушел в армию. В те годы милиция не отлавливала призывников по подвалам и матери гордились, что их сыновья — красноармейцы.
А через год кадровый боец Владимир Чванов уже воевал с немцами.
Ему не удалось узнать самого острого солдатского счастья — счастья наступления.
На его долю достались поражения. Под Смоленском, в третьей атаке, он был тяжело ранен.
Медсанбат. Санитарный поезд. Тыловой госпиталь. В 1942 году он вернулся домой на Самотеку. К дальнейшему прохождению службы в армии комиссия признала его негодным.
Он вернулся в поломанную войной тыловую жизнь. В Москву карточек, Тишинского рынка, дороговизны и бандитизма.
Через месяц его вызвали в райком комсомола.
— Направляем тебя в уголовный розыск. Пойдешь?
— А оружие дадут?
— Обязательно.
— Тогда пойду.
Так в 20-м отделении милиции в Марьиной Роще появился новый пом. оперуполномоченного.
Как хорошо я помню 42-й год. Видимо, есть особая память детства, которая хранит самые значительные события.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34