До промежуточных выборов в Конгресс оставалось десять дней. В этих условиях президент Кеннеди, очевидно, посчитал невозможным открыто, публично, в прессе выступить с компромиссным предложением. Он опасался, что военно-промышленный комплекс и антисоветски настроенные массы избирателей обвинят его в трусости, в том, что он боится и идет на уступки Советскому Союзу. В результате демократическая партия могла потерять места в сенате и палате представителей. В силу этих обстоятельств команда президента старалась затушевать, а еще лучше — замолчать тот факт, что компромиссное предложение исходило именно от хозяина Белого дома.
По сути дела, помощники президента тогда завуалировали его разумную инициативу. Ну а сейчас просто нечестно и нет никакой необходимости скрывать правду о мудром и смелом шаге, предпринятом Джоном Кеннеди во время драматических событий октября 1962 года.
Именно поэтому я рассказал здесь все, как было на самом деле.
С Джоном Скали я встречался еще дважды.
26 января 1989 г. он прилетел в Москву в составе американской делегации для участия в заседаниях «круглого стола» по карибскому кризису. С разрешения руководства внешней разведки КГБ я также принял участие в этом мероприятии.
Увидев меня на приеме в ресторане «Континенталь», устроенном в честь приехавших зарубежных гостей, Скали страшно удивился. Ведь мы не встречались четверть века — целую вечность, и он обо мне ничего не слышал.
Мы выпили за встречу и рассказали друг другу о своем житье-бытье. Через некоторое время Джон почувствовал себя плохо. Жаловался на духоту, шум. Он вышел из зала и сел за свободный стол в ресторане. Рядом с ним все время была его жена — давала ему какие-то таблетки, воду, чтобы запить. Я выразил надежду, что его самочувствие улучшится и он завтра придет на открытие «круглого стола». Скоро чета Скали ушла с приема.
В десять утра 27 января началось заседание. Я записался на выступление. Вначале слово предоставили видным политикам, государственным и военным деятелям — А. А. Громыко, Р. Макнамаре, А. Ф. Добрынину, Макджорджу Банди, главе кубинской делегации X. Рикетсу и другим.
В обеденный перерыв советское телевидение стало снимать короткую беседу Скали со мной. Джон перед камерой начал неправильно излагать содержание наших бесед на встрече 26 октября 1962 г. Он утверждал, что компромиссное решение ракетно-ядерного кризиса первым предложил не президент Кеннеди, а я, Александр Фомин. Я поправил его, начался спор. Съемка не получилась, мы разошлись.
В пятнадцать часов заседание возобновилось. Председательствовавший американский профессор Джозеф С. Най дал слово мне. Я подробно рассказал о содержании моих двух бесед со Скали 26 октября и коротко — о встрече на следующий день. Я подчеркнул, что, как сейчас стало точно известно, информация об этих контактах была доведена до сведения президента и, очевидно, способствовала принятию Белым домом уже созревавшего там решения выступить с компромиссным предложением о мирном урегулировании ракетно-ядерного кризиса.
Правда, в этот раз я не сказал, что посол Добрынин отказался подписать подготовленную мной телеграмму, а сообщил, что посольство ее направило в Москву.
Присутствовавшие в полной тишине выслушали мое выступление.
В перерыве ко мне подошли два члена кубинской делегации и поблагодарили за выступление. Подняв кверху большие пальцы рук, сказали по-русски — «хорошо». Американцы никак не реагировали на мои слова, хотя я ожидал, что Скали ответит. Громыко и Добрынин ходили хмурые, явно недовольные. Это подтвердил в разговоре со мной заместитель министра иностранных дел СССР В. Комплектов. Он упрекнул меня за то, что я еще раньше познакомил с содержанием бесед со Скали члена советской делегации, главного редактора «Литературной газеты» Ф. Бурлацкого, а тот, в свою очередь, поведал эту историю одному из руководителей Международного отдела ЦК КПСС Г. Шахназарову, академикам Г. Арбатову и Е. Примакову и некоторым другим нашим делегатам. Я ответил, что впервые встретился с Бурлацким в декабре 1987 года, чтобы попросить текст его пьесы о карибском кризисе, которая до этого уже в течение пяти лет шла на сцене московского театра Сатиры. На премьеру автор приглашал своего хорошего знакомого, председателя КГБ В. Крючкова, с которым он в давнее время работал в центральном аппарате КПСС. В пьесе действовал советский разведчик Фокин, прототипом которого был я. Поэтому я заявил Комплектову, что Бурлацкий уже давно знал о содержании моих бесед со Скали. Я поинтересовался у Комплектова, правильно ли, по его мнению, поступил Добрынин, когда отказался подписать телеграмму с предложением президента Кеннеди о мирном урегулировании карибского конфликта?
— Не буду отвечать на этот вопрос, — зло буркнул Комплектов и прекратил беседу.
28 января до начала заседания я встретился со Скали во время прогулки во дворе гостиницы. Он выглядел плохо. Видимо, действительно был болен. После обмена несколькими светскими фразами я спросил Джона, будет ли он сегодня выступать с возражением мне. Он покачал головой и нехотя произнес.
— Не буду.
Утром 29-го началось последнее закрытое заседание «круглого стола». В самом начале председательствовавший объявил, что Скали просит сорок пять секунд для заявления. Вот оно дословно:
— Я внимательно прослушал выступление Александра Фомина о характере и содержании наших дискуссий в октябре 1962 года. Я уважаю мистера Фомина и согласен с ним, что мы сыграли значительную роль в то время. Однако должен заявить, что многие из фактов, которые он привел, не совпадают с теми, которые я, профессиональный журналист, с большим опытом работы, четко помню. Я не желаю вступать с ним в полемику по поводу того, что тогда происходило, но хочу, чтобы мои воспоминания, несколько отличающиеся от тех, что привел Фомин, были занесены в протокол…
Я не сомневаюсь в том, что в составлении этого весьма дипломатичного заявления приняли участие руководители американской делегации. Слова Джона никто из участников «круглого стола» не комментировал. Уверен, если бы я был не прав, американские делегаты обязательно выступили бы и разнесли меня в клочья. Но они промолчали.
На следующий день после закрытия конференции я приехал в гостиницу ВЦСПС на Ленинском проспекте, где жила американская делегация, чтобы попрощаться со Скали. Пожелал ему всего хорошего, благополучного возвращения домой и подарил ему томик И. Бунина «Короткие рассказы» на английском языке с дарственной надписью. Джон, в свою очередь, преподнес мне книгу М. Банди «Опасность и выживание» тоже с дарственной надписью.
Мы любезно распрощались, выразив надежду на новую встречу. В это, сказать по правде, я тогда не верил.
Однако судьбе было угодно, чтобы наше пожелание сбылось в начале сентября 1992 года, когда я, как уже писал ранее, приехал в Вашингтон для участия в съемках документального фильма о карибском кризисе кинорежиссера Андрея Стапрана.
Сразу по приезде 1 сентября я позвонил Скали и пригласил к себе в номер гостиницы. Он согласился. Однако утром Джон по телефону сообщил, что не может приехать в отель, и объявил, что встретится со мной только в здании телекомпании. 2 сентября я и Стапран пришли к Скали в его служебный кабинет. Он рассказал, что долгое время болел и только недавно вышел на работу.
Я подарил ему выдержанный грузинский коньяк. Он с благодарностью принял.
По словам Джона, Эй-би-си к тридцатилетию карибского кризиса готовит двухсерийный фильм, который выйдет на экран 22 октября. А. Стапран сообщил, что он приехал снять интервью с видными участниками ракетно-ядерного, кризиса, а также реконструировать тогдашние встречи, и попросил Скали принять участие. Тот отказался, сославшись на запрет Эй-би-си. Тогда режиссер попытался уговорить Джона сняться в ресторане «Оксидентал» без диалога между нами. Стапран был согласен, если американцы будут тоже снимать эти сцены. Он подчеркнул, что в фильме в доброжелательном духе будет показана миротворческая деятельность президента Кеннеди и Хрущева по предотвращению ядерной войны. Скали обещал переговорить со своими боссами в компании и сообщить нам ответ.
3 сентября я посетил Арлингтонское кладбище и возложил две белые гвоздики на могилу президента Кеннеди, который, как я считаю, сыграл главную роль в ликвидации карибского кризиса. Кинорежиссер снял эту сцену.
Обращает на себя скромность могилы покойного президента. Над ней нет общепринятого у нас холмика. На месте погребения — ровная газоновая площадка. Вровень с газоном вкопаны две полукруглые цементные плиты, образующие круг диаметром чуть более метра. В центре круга — железная труба, из которой бьет вечный огонь. Никакого надгробия. Около цепи, огораживающей могилу, в газон врыта небольшая бронзовая, почерневшая от времени плита. На ней с трудом можно прочитать слова: «Джон Фитцджеральд Кеннеди» и даты рождения и смерти.
Я снова встретился со Скали 4 сентября. Он сообщил, что руководители Эй-би-си обсудили предложение А. Стапрана о совместных съемках в ресторанах и отказались, так как их фильм уже смонтирован на восемьдесят процентов и они не хотят его переделывать. Шефы Джона решили также в контакт с Стапраном не вступать. Запретили и Скали сотрудничать с российским кинорежиссером. Я выразил сожаление.
Затем между нами состоялась спокойная и, я бы сказал, даже дружеская беседа. Мы вспоминали наши прошлые встречи, политические события тридцатилетней давности. Мой собеседник заметил, что ни он, да и никто из его коллег в Соединенных Штатах, еще несколько лет тому назад даже представить не мог, какие радикальные изменения произойдут в Советском Союзе. Скали был раскован, шутил, рассказывал, как он снимался в фильме Эй-би-си. Не забыл подчеркнуть, что ничего плохого обо мне не говорил. Он подарил мне хороший карманный календарь на 1993 год. По моей просьбе Скали дал мне на память две свои фотографии с дарственной надписью на одной из них. И высказал пожелание, чтобы перед отъездом я зашел к нему проститься.
Утром 10 сентября я позвонил Скали. После сухого приветствия он неожиданно недовольным голосом спросил:
— Что вы хотите от меня?
Я сразу понял, что у него скверное настроение. Спокойно сказал, что через день улетаю домой и, как мы ранее условились, хотел бы нанести ему визит вежливости перед отъездом. Он пригласил зайти к нему в середине дня.
Войдя к Скали, я увидел его, стоящим посредине комнаты. Он обхватил руками голову и морщился от боли. Я заметил, что он, очевидно, нездоров. Джон пожаловался на головную боль и пальцем поднятой руки показал на потолок. Заметив на моем лице удивление, он пояснил: только что вернулся с бурного совещания у руководства.
Беседа наша не клеилась. Джон разговаривал неохотно, нервничал. Я все же решил сказать, что очень сожалею, что мы не смогли договориться и рассказать в совместном фильме или написанной вместе статье правдивую историю о наших неофициальных встречах в грозовые дни 1962 года.
— Я ничего писать не буду, — резко отрубил мой собеседник. — Это вы не хотите признать, что передали мне предложения о мирном разрешении конфликта!
Я не ожидал такого ответа и тоже занервничал, но взял себя в руки и спокойно сказал, что это сущая чепуха, неправда. От этих слов Скали взорвался. Лицо его побагровело, а взгляд стал злым.
Видя, что дальнейший разговор вести бесполезно, я предложил:
— Давай останемся каждый при своем мнении. Со временем история нас рассудит. Моя совесть чиста. Я сплю спокойно.
Скали ничего не ответил.
Я пожелал ему и его семье доброго здоровья и благополучия. Он молча проводил меня по коридору. У лифта, холодно пожав друг другу руки, мы расстались. Теперь, очевидно, навсегда…
Скали, как я понимаю, начал много лет тому назад говорить неправду не по своей воле. Так посоветовали, а скорее — приказали его тогдашние шефы. Сложная внутриполитическая обстановка в США, антагонистические отношения между Вашингтоном и Москвой, законы «холодной войны» не позволили сказать правду.
Как трудно пробивается дорога к истине!
ПРОВИДЕЦ ИЗ ВИНЧЕСТЕРА
21 ноября 1918 г. в «Правде» была напечатана статья В. И. Ленина «Ценные признания Питирима Сорокина». Ленин писал: «"Правда" поместила сегодня замечательное интересное письмо Питирима Сорокина, на которое надо обратить особое внимание всех коммунистов. В письме этом, напечатанном в „Известиях“ Северо-Двинского исполнительного комитета, Питирим Сорокин заявляет о своем выходе из партии правых эсеров и о сложении с себя звания члена Учредительного собрания».
Далее Ленин подробно показывает объективные причины такого шага П. Сорокина и излагает тактику большевиков по привлечению на свою сторону мелкобуржуазных слоев и интеллигенции.
Волею судьбы за время своей работы в США я несколько раз встречался с П. Сорокиным. В беседах он показал себя патриотом нашей Родины и еще три десятка лет тому назад высказывал мысли, созвучные современному периоду демократизации советского общества. Поэтому, я надеюсь, содержание моих бесед с видным социологом представит интерес для читателя.
Осенью 1942 года я прилетел в Бостон для выступления на митинге, организованном местным Комитетом помощи русским в войне. На аэродроме меня встретили представители комитета, среди которых оказался и Питирим Сорокин. Поздоровавшись со мной и назвав себя, он выразил сочувствие в связи с предательским нападением на Родину фашистской Германии.
По пути к автомашинам П.Сорокин говорил мне:
— Давно все распри позабыв, я делаю все возможное, чтобы хоть на самую маленькую толику ослабить тяжкие страдания моего народа. Вы первый советский человек, с которым я разговариваю в США.
Я поблагодарил его за сочувствие и за деятельность по оказанию помощи Советскому Союзу.
Питирим Сорокин был членом исполкома бостонского отделения Комитета помощи русским в войне. На митинге он сидел в президиуме, но не выступал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42