Наконец поздно вечером Джорджи все-таки оказывается «на проводе». Она немедленно прибегает, очень взволнованная встречей со мной и нисколько не робея по поводу этого открытого знакомства с человеком, которого преследует гестапо. Она полна решимости действовать. Горячо поблагодарив обеих сестер, мы их покидаем.
Ну и денек! Впрочем, для Паннвица и его холуев 13 сентября 1943 года стало самым что ни на есть черным днем…
В борьбе с зондеркомандой я добился большого успеха и вновь контролирую ситуацию. Битва возобновляется. Но как мне избежать того, что меня подстерегает?..
После короткого размышления я понимаю, что вилла в Везине, куда Джорджи упрятала меня, не самая идеальная из тайных квартир. В этом довольно изолированном месте такая пара, как Джорджи и я, неизбежно привлечет к себе внимание. Надо в спешном порядке куда-нибудь переехать. Ведь я — и это очевидно — не ординарный беглец, на мне лежит огромная ответственность. До этого дня Джорджи ничего о моих делах не знала. Ей было лишь известно, что я участвую в антинацистской борьбе. Никогда она мне не задавала вопросов, но теперь сознает, что своим участием в моих действиях она идет на неимоверный риск. И я глубоко обязан не только ей и ее сыну, но и всем другим, кто помогали мне.
Борьба продолжается. Я далек от мысли заползти в какую-нибудь берлогу и отлежаться в ней до конца войны. Быть может, мне следует восстановить контакт с Мишелем, связником коммунистической партии, чтобы проинформировать Москву о моем побеге. Любой ценой я должен выяснить, прошел ли мой доклад Москве через радиопередатчик компартии, недавно захваченный гестапо. Ответ на этот вопрос определяет дальнейший ход «Большой игры». Наконец, передо мной стоит еще одна первостепенная задача: предохранить от страданий моих томящихся в заключении друзей, которых могут заставить жестоко расплатиться за мой побег. Для достижения этих целей в моем распоряжении считанные дни. Они быстро промелькнут, и — в этом не могло быть ни малейших сомнений — спущенная на меня свора ищеек понесется по моим следам…
— «Отто сбежал!»
Когда Берг, более хворый, чем когда-либо, возвращается на улицу де Соссэ с такой сногсшибательной новостью, всеми мгновенно овладевает растерянность и паника. Паннвиц быстро соображает, что основная ответственность будет возложена на него одного. Он реагирует на крайне неприятное для него сообщение в точности так, как я ожидал, то есть в духе злобных матерых охотников, не брезгующих никакими средствами при преследовании дичи. Человек, который после убийства Гейдриха руководил репрессиями во всей Чехословакии, привык к ситуациям такого рода. В одно мгновение здание аптеки Байи оцеплено, десятки покупателей арестованы. Паннвиц распоряжается прочесать и обыскать весь дом снизу доверху, предполагая, что я там где-то спрятался и жду конца поисковой акции. Затем, несомненно, оцепляется и обшаривается весь вокзал Сен-Лазар, тщательнейшим образом обыскиваются вагоны и пассажиры отправляющихся поездов. Гестапо держит под своим контролем все места (магазины, кафе, рестораны, парикмахерские), где я бывал во время моих «выездов с сопровождением». Паннвиц применяет тактику сетевого лова, надеясь, что из сотни «выловленных» найдется хоть один человек, который даст ему интересную информацию. Но все безрезультатно. Тогда он прибегает к последнему остающемуся ему средству — к террору против членов «Красного оркестра».
Чтобы запутать следы, я надумал написать и объяснить Паннвицу, что был вынужден исчезнуть, так как в аптеке ко мне подошли двое неизвестных и назвали пароль, согласованный с Центром на случай встреч с представителями «группы контрразведки». Они мне сказали, что с минуты на минуту я могу быть арестован гестапо, в связи с чем они получили приказ отвезти меня в безопасное место. Далее я поясняю Паннвицу, что, «дабы не ставить под угрозу наше общее дело», я рассудил, что не должен вступать в пререкания с обоими незнакомцами, не раздражать их и следовать за ними. Они посадили меня в машину, и мы покинули Париж. В ста километрах от столицы мы сели в поезд, следующий к швейцарской границе. Я добавляю, что, улучив минуту невнимательности моих стражей, я опущу это письмо в ящик на вокзале в Безансоне и в дальнейшем буду сообщать о себе. В постскриптуме советую Паннвицу не считать Берга виновным за то, что произошло со мной, ибо в любом случае его присутствие в аптеке ничему не помешало… Одна из двух сестер из пансионата в Сен-Жермене согласилась съездить на поезде в Безансон и опустить там письмо в почтовый ящик.
Проявив такую инициативу, я пытаюсь внушить Паннвицу, что нахожусь далеко от Парижа, и тем самым затормозить мой розыск. Но есть тут и другая, более важная цель: если, роясь в архивах радиостанции, гестапо не найдет мое донесение, то тогда это позволит Центру в Москве, невзирая на мой побег, продолжать «Большую игру».
Не теряя ни минуты и еще раз проявляя большую смелость, Джорджи пытается связаться с коммунистической партией. У меня действительно есть возможность установить контакт с руководством ФКП, достаточно позвонить по одному телефону и попросить написать следующую фразу: «Месье Жану сделана хирургическая операция; ему необходимы медикаменты…»
Сразу после получения этого условного сигнала партия должна выслать по одному агенту-связнику в четыре явочных пункта, предусмотренных севернее, южнее, восточное и западнее Парижа. Через два дня после телефонного звонка Джорджи я встретился в Везине с юной девушкой, которую попросил доставить мне удостоверение личности, яд и сведения о судьбе донесения, переданного через Жюльетту. Еще через день мы с ней увиделись снова. Она принесла те документы и капсулу с цианистым калием, которую следует проглотить только в самом крайнем случае. Затем она сообщила мне ошеломившую меня новость: оказывается, радиостанция ФКП в районе Лиона использовалась исключительно для передачи пропагандистских материалов в другие районы, и поэтому гестапо захзатило только листовки, не содержавшие никаких секретных данных. Жак Дюкло — об этом я узнал позже — посчитал, что мой доклад Центру, который я вручил Жюльетте, слишком важен и не может быть передан по радио. Специальный курьер привез донесение в Лондон, и оттуда его переслали в Москву по дипломатическому каналу. Таким образом, стало очевидным, что мой побег был бесполезен. Узнай я про эти факты не 17-го, а 13-го, я, несомненно, остался бы в Нейи. Зондеркоманда не имела решительно никаких шансов раскрыть тайну «Большой игры».
И еще один, пожалуй, еще более тревожный, момент: мой пo6eг чреват опасностью срыва «Большой игры», которой Центр придает такое большое значение. Отныне я уже не имею права попадаться гестапо живым. Капсула с ядом в моем кармане возвращает мне силы, уверенность и спокойствие, хотя уже на следующий день я чуть было не воспользовался ею.
Уходя из дома утром, Джорджи, как всегда, закрыла парадную дверь снаружи. Весь день напролет ставни остаются закрытыми. Такая элементарная предосторожность создает впечатление, будто дом необитаем… Вдруг кто-то нажимает на кнопку дверного звонка. А после паузы снова. Оба звонка продолжительные. Я настороже, готовый в любую минуту бежать, но неведомый посетитель больше не звонит. Ложная тревога.
На следующий день шутка повторяется: мы просыпаемся от сильного стука в дверь. В крайней спешке одеваюсь, нащупываю в кармане капсулу с ядом. Сажусь верхом на подоконник, чтобы выпрыгнуть, как только выставят входную дверь. Но стук прекращается, и я слышу, как хозяин виллы говорит Джорджи, что он уже несколько дней хочет показать это строение новым съемщикам, но так как двери и окна непрерывно закрыты, то он решил попытать счастья ранним утром.
Эти инциденты побуждают нас к быстрым действиям. Теперь ясно, что чья-либо болтливость может нас погубить. Мы обязательно должны уехать. Но между решением и его осуществлением пролегла пропасть, и преодолеть ее не так-то легко, когда тебя яростно преследует сорвавшаяся с цепи гестаповская свора. Уехать… Уехать… Но куда?.. Рассмотрев несколько возможностей, мы решаем просить супругов Кейри, у которых живет маленький Патрик, приютить меня. У них свой особняк в Сюрене. Их мать занимает небольшую квартирку в крупном садово-огородном поселке, расположенном по соседству. Несколько дней она будет отсутствовать, я могу этим воспользоваться и не заставляю себя долго упрашивать.
Так что у меня есть несколько дней форы перед зондеркомандой. И все же осторожность повелевает мне не питать чрезмерных иллюзий. Люди Паннвица, без сомнения, пытаются напасть на мой след через Джорджи. Раньше или позже они придут из Сен-Жермена в Везине, затем из Везине в Сюрен. И действительно, прошла только неделя, а они вышли на пансион в Сен-Жермен после того, как Паннвиц, как всегда неразборчивый в средствах, арестовал многочисленных близких и дальних родственников Джорджи. В Брюсселе гестаповцы запугали ее родителей и нескольких друзей. В конце концов они вызнали, что сын Джорджи живет в пансионе где-то в окрестностях Парижа. Одна информация сослужила им особенно большую услугу: зная, что Джорджи посещала школу танцев на улице Клиши, они пошли туда и от некоей Денизы, одной из ее соучениц, услышали, что Патрик живет в Сен-Жермене.
Гестапо все ближе, в этом я уверен: не прошло и трех суток моей жизни в Сюрене, как одна из сестер рассказывает мне по телефону, что к ней приходил какой-то мужчина под предлогом необходимости что-то передать для мадам де Винтер. По словесному описанию наружности пришельца я узнаю в нем Кента, ставшего «коричневым кардиналом» зондеркоманды. (В дальнейшем его присутствие будет прослеживаться во всех горячих точках, где будут искать меня.) Три дня спустя в пансион приезжает новая группа «любопытных». В их числе Гилель Кац!
Сразу после моего побега все усилия Паннвица обращены на него. Шеф зондеркоманды вбил себе в голову, что через Гилеля наверняка сможет «достать» меня. Прежде чем выпустить когти, это чудовище пытается пойти на хитрость: он просит Гилеля позвонить своей жене Сесиль и назначить ей срочное свидание в Париже. Сесиль прекрасно знает, что с декабря 1942 года ее муж в руках гестапо. Она также знает, что его непрерывно охраняют и что если она уклонится от встречи, то ее ждут репрессии. Поэтому она вынуждена откликнуться на этот вызов. Она встречает Гилеля в кафе и замечает, что его сопровождает кто-то неизвестный. Кац, который, естественно, обязан подчиняться указаниям Паннвица, тем не менее ухитряется открыть ей мое положение.
— Мои друзья, — говорит он, — очень обеспокоены судьбой Отто и ожидают его скорого возвращения…
Это означает, что я бежал. Только Паннвиц верит в полезность этого «мероприятия». В своих попытках маневрировать он не продвигается ни на миллиметр, он прибегает к привычным ему методам (аресты, пытки), затем решается на последний шаг, а именно — посылает Каца в сопровождении своих агентов в Сен-Жермен. И снова Кацу удается одержать верх, и снова охотнику не удается настигнуть дичь. Задав сестрам несколько невинных вопросов о Джорджи и Патрике, Кац умудряется шепнуть одной из них на ушко: «Месье Жильбер в смертельной опасности; гестапо преследует его по пятам».
Геройский человек этот Гилель! До последнего мгновения он сражается за наше дело и ради спасения жизни других людей ставит под угрозу собственную жизнь.
Позже, в день освобождения Парижа, я вернулся в сопровождении одного товарища, Алекса Лесового, на виллу в Нейи, превращенную немцами в тюрьму. Месье Продом, французский консьерж этого дома, рассказал нам, как мучили Гилеля Каца. Дней через десять после моего побега зондеркоманда стала возить его по ночам на улицу де Соссэ. По утрам его привозили обратно в ужасающем состоянии. Его страдания становились все более страшными, истязания усиливались, раны не успевали зарубцовываться. Консьерж, приносивший Гилелю еду, расспрашивал его про переживаемыеим ужасы. Мясники из зондеркоманды обвиняли его в пособничестве моему побегу, в том, что он якобы знает, но не хочет сказать, где я нахожусь. Они также считали, что будто бы Кац каким-то образом предупредил меня о визите гестаповцев в Сен-Жермен.
Консьерж Продом хорошо запомнил день, когда Кац с истерзанным лицом и руками доверительно сказал ему:
— После войны месье Жильбер наверняка придет сюда. Передайте ему, пожалуйста, что, несмотря на пытки и страдания, я не сожалею ни о чем и глубоко счастлив, что поступал так, как было нужно. Попросите его — пусть позаботится о моих детях… Несколько часов спустя гестаповцы увели его. Мы так и не узнали, при каких обстоятельствах умер Гилель Кац. Знает это палач Паннвиц, приказавший пытать его, а затем убить (после розыгрыша судебной комедии, а может, и без нее). Так он и стоит передо мною, как живой, этот образцовый боец.
Для него героизм был чем-то само собой разумеющимся, чем-то естественным для людей, жертвующих своей жизнью во имя радостного и счастливого будущего.
В Сен-Жермене зондеркоманда арестовывает обеих сестер. Мужественные девушки ничего не говорят, ничего не сообщают о поездке в Безансон, о моем письме, адресованном Паннвицу. На другой день гестапо наносит удар по вилле в Везине. Свора приближается, и через несколько дней, если не через несколько часов, ее громкий лай раздастся в Сюрене. Тогда снова придется действовать быстро, спасать мадам Кейри, которую я сумел убедить уехать (вместе с Патриком она найдет приют у своей родственницы в Коррезе), а Джорджи и я снова снимаемся с якоря. Куда же нам двинуться? Мой выбор падает на Спааков — Сюзанну и Клода, которых я увидел впервые летом 1942 года. Тогда я пришел к ним домой на улицу Божоле с целью предупредить супругов об аресте их друзей — Миры и Герша Сокол. Меня поразило хладнокровие, с которым они встретили эту весть. Ни секунды они не сомневались в Мире и Герше, убежденные, что и он и она предпочтут смерть признаниям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65