Выдержки у него хватает. Зондеркоманда грозит арестовать и расстрелять его жену Элен, его дочь… Но все усилия тщетны. Этот изумительный человек, этот выдающийся борец в течение целого года не уступает изуверам. Год в застенке гестапо, в то время как Паннвиц и иже с ним, отлично понимая важность пойманной ими «птицы», не отчаиваются, не теряют надежды раньше или позже выведать у Фернана все тайны…
Первые дни сентября 1943 года у меня проходят в страхе и полном неведении о геройском поведении Пориоля. Я провожу долгие и бессонные дни и ночи, разрываемый противоречивыми чувствами, теряясь в самых безумных догадках, в размышлениях о том, как мне себя держать, как изменить ход событий, который постепенно начинает мне казаться неотвратимым. Проходят дни. Через Берга я почти ежедневно слежу за крестными муками Фернана. Он по-прежнему не говорит им ничего; со своей стороны я готовлюсь к худшему. Моя судьба, а главное — будущее «Большой игры» решаются в подвале пыток, где дорогой мне человек поневоле испытывает предельные страдания. Он их не находит…
Один тяжелый удар следует за другим: 10 сентября узнаю от Берга, что зондеркоманда выиграла дополнительное очко, найдя в районе Лиона еще один радиопередатчик ФКП. Захвачено большое количество радиограмм и архивных материалов. Теперь немцы уверены, что наконец-то обнаружили центральную подпольную радиостанцию руководства Французской компартии. Среди зашифрованных радиограмм они надеются найти депеши, касающиеся «Красного оркестра», посланные в Москву подпольным партийным центром.
С каждым днем угроза бури надвигается. Я узнаю, что зондеркоманда решила вызвать в Париж особую группу специалистов по раскрытию шифров, которую возглавляет знаменитый доктор Фаук. И действительно, 11 сентября на улице де Соссэ я вижу доктора Фаука и его сотрудников. Все они напряженно работают. Присутствующий здесь Берг объявляет мне, что расшифровка продвигается успешно, причем единственная проблема в том, чтобы среди всех радиограмм отыскать те, что относятся к «Красному оркестру». Берг добавляет, что это, мол, «дело одного или двух дней».
Ошеломляющее и весьма существенное известие… Я знал, что где-то на юге страны у ФКП был мощный радиопередатчик, и полагаю, что материал, врученный Жюльетте в январе 1943 года, был передан адресату по этому каналу. Хуже того: донесение было закодировано не моим шифром, а партийным, и если доктору Фауку удалось разгадать его, то отныне зондеркоманде остается одно — читать все мои материалы черным по белому.
Отсюда следует простой и недвусмысленный вывод — еще немного, и «Большая игра», которую веду я, будет разоблачена.
Значит, надо действовать, действовать немедленно, прежде чем со мной произойдет непоправимое. Ночи на 10, 11 и 12 сентября обернулись для меня одним сплошным кошмаром. В любое мгновение я мог узнать, что немцам открылась правда, в любое мгновение ожидал появления ухмыляющихся рож Паннвица и его пособников. Я не боюсь ни пыток, ни самой смерти, но я чувствую каждой клеточкой моего «я» высшую степень унижения, боюсь, как бы не подтвердилась угроза, произнесенная Гирингом при моем аресте:
«Месье Отто, вы проиграли…» Предстать побежденным перед этой бандой кровавых убийц!..
Невозможно! Надо бежать! Побег — это сопротивление. Побег — это надежда умереть сражаясь. В эти дни внутренней бури я стараюсь не выдать себя выражением лица, не обнаруживать своей предельной взволнованности. Как ни в чем не бывало я часами болтаю с Бергом, встречаюсь с Паннвицем и другими членами зондеркоманды, подчеркнуто спокойно беседую с ними и с какой-то безграничной дерзостью, маскирующей мою неослабевающую внутреннюю напряженность, заверяю их, насколько я был бы рад, если бы расшифрованные радиограммы подтвердили мое предположение относительно информации, передаваемой коммунистической партией в Москву.
11 сентября во время прогулки в саду, разрешенной мне в обществе Гилеля, я ставлю его в известность о происходящем. Он приходит к тому же выводу, что и я: да, в любую минуту нас могут разоблачить, да, такая опасность, безусловно, существует. Тогда я ему предлагаю совместный побег в ночь с 12-го на 13-е. Выбраться из моей комнаты, а ему из его подвала проще простого. Дойти до парадного, где стоит словацкий часовой, тоже нетрудно. При некоторой дозе оптимизма мы можем надеяться убить часового и запереть дверь снаружи. Есть у нас еще одно преимущество: мы знаем, что этот часовой обычно пьян, однако могут быть и другие часовые, это тоже нужно учесть. И все же у нас есть некоторый шанс на успех.
Кац одобряет план побега, но, как он мне признается, считает себя не вправе бежать, и даже перспектива смерти в тюрьме не может поколебать это решение. Все дело в том, что его жена Сесиль и обе дочери находятся под наблюдением гестапо в замке Бийерон, и если он исчезнет, то палачи сорвут свою злобу на них. Я взвешиваю этот аргумент, понимая всю его серьезность, но напоминаю ему: что однажды он уже рискнул поставить на карту жизнь своих родных («операция Жюльетта»), — Тогда были другие обстоятельства, — отвечает он. — Тогда я действовал ради общего дела, чтобы дать Центру ключ к пониманию всех махинаций зондеркоманды. Следовательно, я имел право и должен был рисковать не только своей жизнью, но и жизнью моих близких: ставка была слишком велика, она превосходила все личное. Теперь же речь идет только обо мне, и я не стою того, чтобы подвергать такому риску жену и детей.
Что ему сказать? Что возразить? Промолчать. Это все, что мне остается… Кац принадлежал к тем людям, вся жизнь которых проходит под знаком полного самоотречения и самопожертвования.
Да, я не могу сказать ему ничего, хотя точно знаю, что если я убегу, то вся звериная жестокость гестапо обрушится на него в полной мере.
На другой день я сообщаю Гилелю о моем новом плане побега. Он желает мне удачи и просит — если все пройдет успешно — сделать пусть даже невозможное, чтобы спасти его Сесиль и детей. Других желаний у него нет, заключает он. Вечером 12 сентября я прощаюсь с моим старым товарищем и соратником. С неимоверным трудом мы подавляем охватившее нас волнение. Теперь я должен полностью сосредоточиться на задуманном побеге. Дело это очень трудное, в нем не должно быть никакой импровизации. Мысленно перебираю все подробности, взвешиваю все шансы и прихожу к выводу, что обстоятельства благоприятствуют мне как еще ни разу до сих пор: Берг каждый день приезжает за мной в Нейи и увозит меня на улицу де Соссэ. В последнее время я стал замечать некоторое ослабление строгости охраны. Уже нет второй машины, следовавшей за нами прежде. Еще недавно в помощь Бергу на время поездки выделялся охранник, теперь же мы следуем одни. С нами в автомобиле только шофер-гестаповец. Итак, шофер занят вождением. Былое недоверие Берга, благодаря сложившимся между нами отношениям, притупилось. То есть обстоятельства действительно благоприятствуют, это объективный факт. Вдобавок Берг в результате несчастья, постигшего его семью, очень уязвим. Страдая скверным здоровьем, он ищет утешения в бутылке. Почти всегда в промежутке между двумя выпивками он жалуется на резкие боли в животе.
Уязвимость Берга, его склонность к спиртному — один из крупных дефектов в броне зондеркоманды, и я широко использовал это, стремясь завоевать его доверие. На сей раз я снова намерен сыграть на его слабости. Я расспрашиваю его о здоровье, советую как следует полечиться и обещаю когда-нибудь зайти с ним в аптеку Байи на улице Рима № 15, где, я уверен, он найдет идеальное средство от своих болей. Мое предложение не случайно, ибо эта аптека давно уже фигурирует мысленно в составленном мною списке мест, наиболее благоприятных для побега. В самом деле, аптека Байи отличается одной очень интересной особенностью: в ней два выхода — один на улицу Рима, другой на улицу дю Роше.
12-го я прибываю на улицу де Соссэ, и д-р Фаук заявляет мне с абсолютной уверенностью, что завтра он наверняка сможет расшифровать все радиограммы. Я не сомневаюсь в достоверности его слов. Значит, 13-е — крайний срок для моего побега. А после ловушка неминуемо захлопнется. Я принимаю окончательное решение: завтра Берг, как обычно, приедет за мной, чтобы вместе поехать на улицу де Соссэ, куда мы прибудем около полудня. Он мне почти наверняка предложит отправиться в аптеку и войдет в нее со мною. Тогда я проследую к прилавку, оттуда к кассе, чтобы затем уйти через противоположный выход. Сперва Берг окажется в невыгодном положении: окруженный французами (в аптеке Байи всегда полно покупателей), он закричит по-немецки, и это едва ли даст что-нибудь. Откроет ли он по мне стрельбу? Вряд ли — слишком велик риск попасть в другого. Если попытается погнаться за мной, то тут я рассчитываю на свою резвость и… на его почти перманентное состояние опьянения. Очутившись на улице, надеюсь за несколько минут добраться до станции метро, доехать до конечной остановки линии на Нейи, потом пересесть на автобус в Сен-Жермен, где разыщу своего человека. Уехать поездом с вокзала Сен-Лазар? Исключено! Конечно, будет объявлена тревога и гестапо, несомненно, оцепит всю округу, раскинет огромную сеть. Я хорошо помню, что на руках у меня подлинный документ, ибо всякий раз перед нашим отъездом Берг, как я уже отмечал, вручает мне удостоверение личности и некоторую сумму денег…
Что ж, я готов испытать судьбу, проверить мой последний шанс. Ночью передо мной словно мелькают кинокадры, я смотрю кинофильм про мой побег, который, безусловно, должен сложиться удачно!
13 сентября. Меня чуть лихорадит, надеюсь, ничто не нарушит мой план, что Берг чувствует себя не хуже обычного и не отменит свой визит ко мне, не пошлет никого взамен себя. Нет, все идет хорошо: он приезжает ровно в одиннадцать тридцать. Мы садимся в машину и выезжаем за ворота. Я оборачиваюсь: Гилель смотрит мне вслед, и я машу ему рукой на прощание. Знаю, что больше никогда не увижу своего боевого товарища. Мы не можем обменяться ни одним словом, наше последнее расставание безмолвно…
Мы с Бергом едем по Парижу, приближаемся к цели. Берг, как и полагается, вручил мне мое удостоверение и банкноту в пятьсот франков. С предельно участливым видом я осведомляюсь:
— Как вы себя чувствуете сегодня?
— Все хуже и хуже… (Кажется, он как-то особенно удручен…) Нам нужно заехать в аптеку.
Мы подъезжаем к аптеке Байи. Берг объят полудремой. Я легонько толкаю его локтем и говорю:
— Приехали, вы войдете?
В ответ я слышу совершенно невероятное:
— Поднимитесь, купите лекарство и быстро возвращайтесь… Что у него на уме? Что еще за маневр? Хочет меня испытать? Я очень спокойно смотрю ему в глаза и говорю:
— Но, позвольте, Берг, в этой аптеке есть другой выход.
— Я всецело доверяю вам, — отвечает он, смеясь, — и потом я слишком устал, чтобы карабкаться по этажам.
Я не заставляю его повторять это дважды. Вхожу в аптеку и…почти сразу же покидаю ее с другой стороны. Через несколько минут я в метро. Сажусь в поезд. Еду. Пересаживаюсь в сторону Пон де Нейи. Мне просто неслыханно везет. У выхода из метро сажусь в автобус на Сен-Жермен. Мало-помалу я обретаю спокойствие. Тем не менее, машинально, рефлекторно оглядываюсь вокруг. Никто на меня не смотрит. Тогда я начинаю размышлять о возможных реакциях Берга. Первые десять минут он не станет удивляться — за это время можно лишь зайти в большой магазин и что-то купить. К тому же в полдень везде толчея… Потом, не понимая, почему меня нет, заинтригованный, он поднимется на второй этаж аптеки и будет искать меня по всем углам. На это уйдет еще добрых десять минут. Не найдя меня, Берг устремится на улицу де Соссэ, чтобы оттуда объявить тревогу. Если будет торопиться, то затратит на это опять же не менее десяти минут. Зондеркоманда прибудет на место, откуда я бежал, не раньше чем через сорок — пятьдесят минут.Но тогда я уже буду находиться в гораздо более спокойном районе…
В половине первого я в Сен-Жермене. Я свободен, но очень насторожен: беглец, за которым охотится гестапо, знает всю хрупкость этой вновь обретенной свободы.
Почему я выбрал Сен-Жермен? Во-первых, потому, что решил искать убежища скорее у людей, с которыми я незнаком лично, нежели у надежных друзей. Мне представляется бесполезным и опасным ставить под удар членов «Красного оркестра», еще находящихся на свободе. Кроме того, агенты гестапо отличнейшим образом могли втереться в доверие к моим знакомым. Я помню, что Джорджи де Винтер в 1942 году снимала небольшую виллу в Везине. Там ли она еще? Понятия не имею. Но знаю, что ее личное положение тоже не гарантировано от разного рода превратностей. Американская подданная, она вынуждена была уйти в подполье в момент вступления Соединенных Штатов в войну против держав оси. Ей раздобыли бельгийское удостоверение на имя Тевене, согласно которому она родилась в деревне на севере страны. Этот документ, разумеется, не выдержал бы сколько-нибудь серьезной проверки.
Еще мне известно, что летом 1942 года сын Джорджи, Патрик, был помещен в какой-то пансион в Сен-Жермене, руководимый двумя сестрами-учительницами, но тут сразу же возникает другой вопрос: найду ли я его там? Не перевели ли его в другое место? Как бы то ни было, но я полагаю, что, найдя пристанище именно в этих краях, я буду в наибольшей безопасности и меньше рискую. Подыскивая себе нору, могу сослаться на Джорджи и надеюсь отыскать ее следы.
Легко нахожу упомянутый пансион. Дверь открывает молодая девушка ярко выражение русского типа. Я иду на риск полнейшего доверия и объясняю обеим сестрам мое положение. К моему великому удивлению, они без лишних эмоций выслушивают рассказ о моем побеге. Этого я никогда не забуду. Они мне сообщают, что Патрик покинул их пансион и что какая-то семья в Сюрене приютила его. Что касается Джорджи, то она расторгла договор на аренду виллы, но, быть может, продолжает жить в Везине. Мои гостеприимные хозяйки в течение нескольких часов безуспешно пытаются разыскать ее по телефону и гостеприимно предлагают мне остаться у них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65