Очень сильно затянуты гайки. Должна быть какая-то разрядка, должна быть гроза. Слишком много в атмосфере накопилось электричества. И вот все спускается на тормозах. Очень короткое царствование Федора, причем для того, чтобы Федор был утвержден, хотя он был вполне законным наследником престола, пришлось собирать Земской Собор. Старшего сына Грозного, царевича Ивана, уже не было… Картина Репина «Царь Иоанн убивает своего сына Ивана» достаточно четко рассказывает о том, как прекратилась династия, как царь Иван сам подорвал основы своего же династического правления. Как Самсон, который завалил на себя храм. Но здесь он завалил на себя все государство. Несмотря на то, что и царевича Димитрия уже не было, пришлось прибегнуть к Собору. У нас остается один Федор. Вроде бы законный наследник. Но власть уже поколебалась. Авторханов. «Загадка смерти Сталина».
Наступает временное замешательство. Умирает тиран. Слухи, шепоты, козни, интриги, надежды. Можно считать, что Смутное время началось.
Первое Смутное время — это период, который наступает после царствования Иоанна Грозного. Янов берет крупные исторические блоки, он мелочами не занимается. Это не Ключевский и не Карамзин, чтобы так вылизывать историю. Он несколько схоластичен, поэтому такие мелочи, как несколько лет или несколько месяцев, он не берет в расчет.
Первое Смутное время — это еще и царствование Федора. Земской собор его утверждает. Можно считать, что Земской собор — это что-то вроде Генеральных Штатов, но именно что-то вроде. Это имитация Генеральных Штатов. Во-первых, на Земских соборах не присутствует население Руси и, впоследствии, — население России. Во Франции все это было очень четко продумано. Я уж не говорю про Британию, про представительство в Палате Общин, я не говорю о тех краях, где были выборы. Генеральные Штаты — это собрание нотаблей, это представительство от всей страны: из Лиона, из Тулона, из Тулузы приезжали в Париж депутаты. Железно отлаженный механизм. С бюрократией во Франции все было в порядке. Острый галльский смысл, организация. Римляне научили.
А у нас одно только московское народонаселение собиралось на Земской собор. Это Екатерина впоследствии созовет депутатов изо всех краев. Можно считать, что наше первое Учредительное собрание — это тот форум, который соберет Екатерина для принятия своего Уложения, потому что и представители от национальных меньшинств, от народов Севера, как бы мы их теперь назвали, от этих самых пушкинских «ныне диких тунгусов и друзей степей калмыков», даже представители от эвенков появляются на этом Собрании. То есть отовсюду были созваны представители, и за этим строго проследили. Но Екатерина — это уже XVIII век. У нас же пока кончается XVI-й. Приглашают тех, кто под рукой. Москва — это все государство. Это, кстати, очень характерно для строения Московской Орды: когда все решается в Москве, а регионы не имеют ни малейшего значения и не требуют пока никакого значения. В крайнем случае, взбунтуются, отложатся, кому-то передадутся, но легитимным путем требовать своих прав не могут и не умеют. Потому что этот легитимный путь вообще непонятен и не очевиден.
Происходит следующее. Представители разного населения Москвы, из тех, кто у нас есть под рукой: бояре, князья, дворяне, купцы, горожане московские судят о делах государства. Крестьян, естественно, не будет. Крестьяне к этому времени уже почти все закрепощены. Представительства от крестьян потребует Екатерина. Спасибо ей большое за это. Она первая додумалась до таких свобод, задолго до Александра Освободителя.
В общем, Земской собор — это такая тусовка, вроде заседания ОКДОРа, который у нас заседал в Мэрии из наличных демократических организаций (194 набралось в одной Москве!), перед ельцинским Указом 1993 года. ОКДОР — это в общем-то Земской собор.
Земской собор должен был прекратить шатание умов. Ну как же, умер Иван Васильевич! Это же конец света. Хорошо, что не было в это время никаких грузовиков, никакого Колонного зала, а то, если бы тело государя было принято публично выставлять, то наверняка задавили бы энное количество граждан, как на похоронах Иосифа Виссарионовича Сталина.
Возникает аналогичная ситуация. Что будет дальше? Конец света. Был государь, такой замечательный. Такой завел порядок, хоть покати шаром. Дальше-то что будет? Как жить будем? Потому что Федор имел в народе плохую репутацию. Добрый-то он добрый, но ведь добрых на Руси не слушались. Слабый царь. Это же страшно — слабый царь. Кто будет на нас ездить? Кто будет нас взнуздывать? Ведь ходили же в Александрову слободу, умоляли, хлопались там лбом оземь, умоляли, чтоб Иоанн обратно пришел. Нет, чтобы выбрать себе немедленно республиканское правление. Ушел — и слава Богу. Да нет, Иван Васильевич знал свой народ. Он знал, что будут плакать, будут рыдать и будут ломать руки.
Это потом повторится с Борисом Годуновым. О, Господи, кто будет нами править? Жить же нельзя, если нет какого-нибудь сатрапа. Привычка к рабству укоренилась до такой степени, что без рабства наступает ломка, как у наркоманов.
Доза наркотика необходима, без этой дозы наступает гибель организма. Полное политическое истощение — дистрофия, шизофрения, как в «Обитаемом острове» Стругацких. Помните, что было, когда отключили эти башни после взрыва, который устроил Максим. Когда отключаются башни с идеологическим пойлом, 20% населения вообще вымирает. Потому что это потребность организма, иначе они не выживают. И то же самое происходит у нас.
Итак, Федор утвержден. Федор править не мог. Добрые люди — это как раз та самая византийская традиция. Вторая половина византийской традиции. Из чего же состоит вторая половина византийской традиции? Мы ее мало видели на своем веку. Мы в основном видели того Кесаря, который вместо Бога. Мы видели насилие, пышность, несвободу, но у византийской традиции есть другая сторона медали, более привлекательная, та сторона медали, на которой — Борис и Глеб. Святые, но ни к чему не способные. Не способные защитить ни себя, ни других. Федор был как раз таким. Он вполне годился в святые, но абсолютно не годился в государи. Магическая религия. Магическое христианство. Когда для человека мирское уже не в счет. Главное — душу спасти. Ну а когда царь спасает свою душу, вместо того, чтобы спасать свою державу, — это ужасная ситуация. Пока Федор спасал свою душу, государством правил Годунов. И это был не худший вариант, он был отличным регентом. Это был наш Ришелье — и даже поболее Ришелье.
Можно считать, что после Избранной Рады второй период вестернизации наступает с Борисом Годуновым. Борис Годунов прекрасно понимал, чего на Руси недостает. Он отлично видел, что мы на стадионе остались одни. Все давно убежали вперед. Он хотел догнать. Он лихорадочно начинает устанавливать связи с Западной Европой. Просватывает свою дочь. Посылает туда посольство. Даже каких-то специалистов хочет пригласить. Он начинает даже народ задабривать. Начинает срочно его кормить, отдавать ему запасы. Заботится о народе, социальные программы создает. На уровне типичной классической социал-демократии. Годунов хочет реформировать дела правления. Войско хочет реформировать. Планов — море.
Скверное войско у Руси в этот момент, оно очень сильно отстает от западных, и это будет скоро заметно. В общем-то это проявилось уже при Иоанне Васильевиче. Военная мощь, которая во времена Дмитрия Донского была неоспорима, да и во времена Ивана Третьего — тоже, очень быстро куда-то пропала. Если уж воевода Семиградский Стефан Баторий, талантливый администратор и талантливый полководец, с крошечной Речью Посполитой, не имеющей фактически никаких материальных ресурсов, ухитрился разбить все российские полки, наголову разбить, до такой степени разбить, что бедный Иван Васильевич должен был писать ему покаянные письма и ссылаться уже не на военную силу (это трогательно, когда тираны ссылаются не на военную силу!), а на некое право и на Бога. «Ты поступаешь, мол, не по-христиански, посмотри, как ты нас бьешь, тебя Бог за это накажет». Правда, то, что до этого он в Ливонской войне пытался завоевать то, что Руси не принадлежало — Ливонию — да и ту же самую Польшу, он не учитывает. Но когда ему крепко дали по рукам, он немедленно сослался на Бога и на демократические категории. «Я держу свое государство, а ты держи свое, и это европейское право. А если ты к нам лезешь, то получается полное наше бесправие». Это классическая черта всех автократоров, тиранов и всех национал-патриотов: когда им крепко дают по рукам, они срочно начинают любить демократию. Когда они не у власти, они ее любят. Но как только они власть получают, у них немедленно любовь к демократии куда-то девается. Разбив Ивана Грозного наголову, Польша делает большое приобретение. Речь Посполитая отстояла не только свое, но чуть Смоленск не захватила. Он переходит из рук в руки. А мне это очень близко, поскольку мои предки имели имения именно в Смоленской губернии, именно в Смоленских областях. Так что мы то были подданными польского короля, то служили русскому царю.
Словом, в XVIII веке у Руси уже нет нормального войска. Нужна военная реформа. Вон когда еще она понадобилась… При Борисе Годунове! Он хотел ее провести. Только одно маленькое несчастье: Борис Годунов, возведенный на трон Земским собором, не чувствует себя исконным государем и очень нервничает, что и дает основание предположить разным драматургам, скажем, Пушкину, что он мог зарезать маленького царевича. Ибо если человек никого не зарезал, если за ним нет никакой крови, то почему он так нервничает? Почему он так не уверен в себе? Зачем Борису Годунову понадобилось портить реформаторское начало своего царствования — второй период реформ, вторую вестернизацию — зачем ему понадобилось учреждать охранку, нанимать шпиков, которые с утра до вечера вынюхивали, достаточно ли любят царя? Это была просто мания преследования. Ему казалось, что его не любят. И те меры, которые он предпринял, чтобы его любили, окончательно ликвидировали остатки любви к нему и в народе, и в боярах. Мыслимое ли дело посылать по домам специальную молитву, для того чтобы подданные, после того как они помолятся Богу на ночь или перед трапезой, молились в обязательном порядке за государя — именно по данному тексту? И чтоб всюду ходили шпионы и выясняли, а не говорят ли что-нибудь, не рассказывают ли анекдоты… Преследование за анекдоты ведется, начиная с Бориса Годунова. Дальше — больше. Подозрительность, мания преследования. Потом аресты сталинского характера, на всякий случай. А вдруг он изменит, а вдруг он собирается изменить. А вдруг этот боярин обиделся на то, что я его брата казнил, и тоже собирается изменить… В конце концов, никто уже не чувствует себя в безопасности, изменять собираются все, потому что жизни с реформатором Борисом Годуновым никому не стало. Конечно, когда человек ищет у себя под кроватью врагов народа, ему не до реформ.
Военная реформа сделана не была. Административная реформа замерзла на полпути. Земельная реформа тоже на этом закончилась. Мы ищем врагов. А поскольку соответствующие традиции уже были, после Ивана Третьего и Ивана Васильевича, то специалисты для этого охранного отделения находятся. Годунов учредил КГБ.
А тут вдруг Самозванец возникает. Кто он был такой, это вопрос для историков, а не для тех, кто занимается философией истории страны. Это совершенно неважно. Был ли он Димитрием? Скорее всего, Димитрием он не был по одной простой причине: характер Димитрия в детстве, отмеченный всеми летописцами, был такой, что это не давало оснований предполагать, что он будет реформатором. У него был характер, как у Ивана Васильевича, и представление о своих божественных полномочиях — аналогичное.
Григорий Отрепьев, как удалось разнюхать, был совсем другим человеком. Это была наша Жар-птица. Это было бы огромное счастье для Руси. Потому что впервые планы реформ и намерения проводить реформы совпадают с соответствующей личностью, которая реально может и хочет их провести. Личность Иоанна Грозного никак не благоприятствовала планам Избранной Рады. Надолго его хватить не могло. Да и личность Бориса Годунова не подходила тоже. Недаром он был зять Малюты. А вот личность Григория Отрепьева, типичного западника, законченного прогрессиста (хоть сейчас его принимай в «Демократический выбор России»), благоприятствовала проведению реформ, причем самых глубоких. То, что он собирался сделать, могло бы спасти страну, если бы страна могла воспринять эту реформу. Но, к сожалению, отторжение чужеродных механизмов, организмов, органов было уже настолько сильно в те времена, что никакие пластические операции, пересаженные почки, западные сердца, печенки и селезенки прижиться уже не могли.
Григорий Отрепьев получил всестороннее образование, причем получал его сознательно: он знал, что ему нужно, чтобы вестернизировать Россию. Начитавшись разных хороших книг в монастыре, изучив греческий и латынь, он отправляется в Запорожскую Сечь, чтобы ознакомиться с военной демократией запорожских казаков и научиться военному искусству. Надо сказать, что он неплохо усваивает эти уроки. Затем он, совсем как молодой Петр, едет учиться на Запад. Это изначальный путь всех реформаторов. Без Запада уже невозможно было вытащить страну. Нужно было проходить эту начальную школу. Он изучает латынь, кончает что-то вроде тогдашней гимназии, он изучает историю, изучает право. И только тогда, когда он готов, когда он получил всестороннее образование, он открывается полякам. Это, конечно, была гениальная идея. Как умно и цинично он это все объясняет у Пушкина! Он был предлогом для ссор и войны. И поляки не упускают этот предлог. Он понимает, что без войны не обойдется. Но это издержки производства. Он на эти издержки идет. Даже если бы поляки получили кусок российской территории, все остальное огромное пространство было бы спасено. И, безусловно, этот кусок можно было бы потом получить назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41