смесители cezares
Деловая связь с нею осуществлялась главным образом через Л. Патрашкану, представлявшего в новом правительстве Румынии коммунистическую партию.
Только на заключительном этапе к переговорам подключились и другие румынские делегаты – генерал Д. Дэмэчану, Б. Штирбей и Г. Поп. Румынские представители помогли уточнить отдельные детали соглашения. Что касается его основных условий, то их принятие румынской стороной было предопределено общим ходом событий.
Преамбула Соглашения четко характеризовала это обстоятельство в следующей формуле: «Правительство и Главное Командование Румынии, признавая факт поражения Румынии в войне против Союза Советских Социалистических Республик, Соединенного Королевства, Соединенных Штатов Америки и других Объединенных Наций, принимают условия перемирия, предъявленные Правительствами упомянутых трех Союзных держав, действующих в интересах всех Объединенных Наций».
Подписание Соглашения о перемирии состоялось 12 сентября 1944 года в присутствии всех делегаций. По уполномочию правительств СССР, Великобритании и США его подписал командующий 2-м Украинским фронтом маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, войска которого совместно с войсками 3-го Украинского фронта провели грандиозную Ясско-Кишиневскую операцию. С румынской стороны Соглашение о перемирии подписали Л. Патрашкану, Д. Дэмэчану, Б. Штирбей и Г. Поп.
Этот официальный акт знаменовал собою событие выдающегося значения – начало быстрого распада гитлеровского агрессивного блока. «Румыния с 4 часов 24 августа 1944 г. полностью прекратила военные действия против СССР на всех театрах войны, вышла из войны против Объединенных Наций, порвала отношения с Германией и ее сателлитами, вступила в войну и будет вести войну на стороне Союзных держав против Германии и Венгрии в целях восстановления своей независимости и суверенитета, для чего она выставляет не менее 12 пехотных дивизий со средствами усиления» – такова была формулировка пункта 1 Соглашения о перемирии. Немного позднее с некоторыми вариантами она фигурировала в ряде других аналогичных соглашений. Ведь Румыния была лишь первым из гитлеровских сателлитов, разбитых Красной Армией и подписавших Соглашения о перемирии. Уже в сентябре ее примеру последовали Болгария и Финляндия, а в январе 1945 года – и Венгрия.
Для румынского народа военное сотрудничество с великой социалистической державой открыло перспективы глубокой демократизации, что было обусловлено в Соглашении. Процесс этот не был ни кратковременным, ни легким; он проходил в ожесточенной борьбе сил прогресса с силами реакции. Но реальные возможности реакции были ограниченны. Защитников и покровителей в лице англо-американских десантников они так и не дождались. А присутствие в стране советских войск не позволило им прибегнуть к столь обычному для буржуазного государства средству подавления народных масс, как полицейский террор. Трон короля Михая зашатался и через три с лишним года окончательно рухнул, увлекая за собой и буржуазно-помещичий строй Румынии.
Путь для утверждения в стране народно-демократического, а в дальнейшем и социалистического строя был расчищен.
10. Снова на распутье
Подготовка Соглашения о перемирии и подписание его проходили на фоне больших изменений в международной обстановке. Вот лишь несколько беглых штрихов, характеризующих эти изменения, – заимствую их из моего дневника за 20 сентября:
«Прошло только три недели с момента последней записи. Сколько событий за это время произошло! Почти вся Франция и Бельгия освобождены, их правительства водворились в своих столицах. Румыния почти целиком занята Красной Армией. 12 сентября с нею заключено перемирие. За это время началась и закончилась трехдневная бескровная война с Болгарией. Теперь Красная Армия в Болгарии, а болгарские войска сражаются против германской армии. Красная Армия освободила Прагу (варшавскую), ведет широким фронтом наступление в Прибалтике. С Финляндией вчера было подписано перемирие… Да разве перечислишь все события?»
Далее, говоря о себе, я прибавил, что «в моей жизни тоже нет застоя». Для такого утверждения имелись веские основания.
Румынские дела, ради которых меня вызвали в Москву, были уже позади. Соглашение о перемирии претворялось в жизнь. Для наблюдения за ходом его осуществления была создана Союзная контрольная комиссия под председательством маршала Малиновского. В качестве политического советника при маршале Малиновском в Бухарест вылетел бывший советский посланник в Софии Лаврищев.
Казалось бы, мне оставалось только упаковать чемодан и вернуться в Каир для исполнения своих прямых обязанностей. Однако у меня был достаточный опыт дипломата военного времени, чтобы ожидать какой-нибудь новой превратности судьбы. Мое предчувствие и некоторые сопоставления подсказывали мне, что она назревает и вот-вот превратится в действительность. Наибольшие шансы были за то, что дорога теперь мне предстоит не в Каир, а в Бухарест.
На чем основывалось такое предположение? Во-первых, на том, что я – «старый румын», ведавший в 1940–1941 годах румынскими делами в НКИД, побывавший осенью 1940 года в Румынии. Во-вторых, на том, что я вел в Каире, а потом в Москве переговоры о перемирии с Румынией. Все это логически подводило к выводу о том, что моя кандидатура может быть выдвинута на пост, связанный с румынскими делами, – скажем, в комиссии по контролю за выполнением перемирия. Отъезд в Бухарест Лаврищева именно в этом амплуа поначалу развеял мое предположение. Но уже несколько дней спустя нарком объявил мне, что меня намерены послать в Бухарест. Я не очень удивился его словам, так как психологически был подготовлен к ним, и лишь спросил: «А как же товарищ Лаврищев?» Ответ наркома гласил, что Лаврищев отзывается. Немного позже все стало на свои места: Лаврищев был назначен на аналогичный пост при Союзной контрольной комиссии в Болгарии.
Несколько дней я чувствовал себя уже в новой роли политического советника Контрольной комиссии и, выполняя указание наркома, тщательно знакомился с донесениями из Бухареста и с другими материалами по Румынии. По словам Молотова, мой отъезд в Бухарест был делом ближайших дней. Лично для меня серьезной проблемы в этом не было. Я только попросил у наркома разрешения съездить за семьей в Каир, где заодно, следуя общепринятому обычаю, мог бы официально проститься с представителями египетского правительства. Нарком ответил отказом.
Но вечером 20 сентября мои «румынские» планы неожиданно повисли в воздухе. Будучи вызван в Кремль к наркому, я полагал, что это мое последнее свидание с ним перед отлетом в Бухарест и что сейчас я получу от него соответствующие напутствия. Вместо этого я услышал нечто совсем иное. Молотов заявил, что, дополнительно рассмотрев вопрос о моей дальнейшей работе, руководство наркомата решило направить меня… в Вашингтон. Речь шла о новой тогда для наших посольств должности советника-посланника, с сохранением за мной ранга посла. В качестве мотива такого решения Молотов привел большую загруженность нашего посла в США А. А. Громыко вопросами, связанными с созданием ООН, вследствие чего ему требовалась квалифицированная помощь в повседневной работе посольства.
На этот раз я был чрезвычайно удивлен. Такого поворота судьбы я никак не предвидел. И хотя на вопрос наркома о моем согласии, в сущности чисто формальный, я дал положительный ответ, мне понадобилась решительная психологическая перестройка, чтобы свыкнуться с мыслью о своем новом назначении, о совершенно ином характере и масштабе работы в такой стране, как Соединенные Штаты.
В тот же день вечером я позвонил наркому и сказал, что, поскольку оформление в Вашингтон во всех инстанциях потребует немало времени, я не вижу смысла задерживаться дольше в Москве без определенного дела. Окончательного решения мне лучше дождаться в Каире, где с работниками сейчас очень туго. Советник посольства Д. С. Солод, в мое отсутствие исполнявший обязанности поверенного в делах, сейчас из Каира отзывается, так как 14 сентября назначен посланником в Сирии и Ливане одновременно. Выслушав мои доводы, Молотов согласился, правда не без колебаний. Не ожидая, пока он передумает, я договорился с управляющим делами НКИД М. С. Христофоровым о том, чтобы он обеспечил мой отлет в Тегеран на следующий день. А самому мне собираться в дорогу было незачем. Чемодан мой давно стоял упакованный, оставалось только неясным, куда его везти.
* * *
22 сентября я вылетел из Москвы и к вечеру прибыл в Тегеран. Прожил я в нем почти четверо суток, так как с воздушным сообщением, как всегда, произошла какая-то заминка.
Но нет худа без добра. Во время моих двух предыдущих остановок в иранской столице мне было не до осмотра города. Теперь же, наоборот, времени у меня хватало, и я пользовался им, как заядлый турист. В моих туристских вылазках меня иногда сопровождал один из сотрудников советского посольства.
Мой вынужденный досуг кончился, когда американцы предоставили мне место в военно-транспортном самолете, отправляющемся 26 сентября в Каир.
В Каире, едва я появился в посольстве, мне показали только что полученную из Москвы телеграмму. В ней сообщалось, что мое назначение советником-посланником в Вашингтон официально утверждено, и мне предлагалось вылететь вместе с семьей в Москву для дальнейшего следования к месту новой работы. Никакого сюрприза для меня в шифровке не содержалось – разве что в ней недоставало сакраментального словечка «немедленно», к которому я так привык в годы войны. Его отсутствие я воспринял как молчаливое согласие Наркоминдела на то, чтобы выехать из Египта с соблюдением традиционных протокольных норм, о чем я говорил наркому еще в Москве.
Но было в телеграмме и нечто такое, что вызывало у меня недоумение. Зачем, спрашивается, мне лететь с семьей в Вашингтон по длиннейшему маршруту – через Москву, всю Сибирь, Аляску, Канаду и значительную часть территории США? Намного короче и легче, особенно для семьи, был воздушный маршрут от Каира через Северную Африку до Касабланки (в Марокко) и оттуда, через Азорские острова, на Вашингтон.
Я изложил эти соображения в ответной телеграмме и просил согласия на более короткий маршрут. К этому я добавил, что если мне нужно быть в Москве для получения инструкций в связи с новой работой, то я могу еще раз съездить туда один, без семьи.
Ожидая указаний, я занялся протокольными делами. В первую очередь я в самом конце сентября нанес визит Наххас-паше, известил его, что в связи с моим новым назначением в ближайшее время должен покинуть Египет. Известил я его также о том, что в начале октября уезжает из Каира и советник посольства Д. С. Солод, назначенный посланником в Сирию и Ливан, вследствие чего поверенным в делах после моего отъезда временно остается секретарь посольства П. М. Днепров. Наххас-паша, принявший меня в присутствии статс-секретаря Салахэддин-бея, не поскупился на сожаления по поводу отъезда сразу двух советских дипломатов и на комплименты в связи с нашей деятельностью по развитию дружественных отношений между Египтом и СССР.
В течение первой недели октября я встречался со многими коллегами по дипкорпусу и с теми лицами, официальное прощание с которыми предписывалось египетским протоколом. В целях экономии времени прощался я не только персонально, но и коллективно. 7 октября посольство устроило пятичасовой прием в моей квартире, где присутствовали члены правительства, общественные деятели, дипломаты.
Принимал я и сам некоторые приглашения. Напоследок не обошли меня своим вниманием король Фарук и Наххас-паша. Первый пригласил меня с женой посетить перед отъездом Луксор (в Верхнем Египте), а второй – на прощальный обед в МИД, наметив его на 12 октября – день нашего возвращения из Луксора. Оба приглашения были мною, разумеется, приняты.
Трехдневная поездка в Луксор, истинный заповедник бесчисленных памятников далекой старины, была незабываемым событием. К сожалению, мои приятные впечатления о нем были сильно омрачены теми новостями, которыми меня встретил Каир по возвращении.
Вернее, узнал я о них еще на обратном пути, в поезде, ознакомившись по газетам с текстом королевского рескрипта от 8 октября об отставке правительства Наххас-паши. Выходит, подумал я, что Фарук чувствует себя очень уверенно, если решил свергнуть вафдистское правительство и, таким образом, свести счеты со своим главным политическим врагом. Но этот решительный шаг короля означает по меньшей мере согласие со стороны Форин офис, который в последние годы делал ставку на Вафд. А может быть, даже не просто согласие, а прямой сговор с ним? По всей вероятности, Форин офис не простил Наххас-паше его смелой августовской речи и «посоветовал» Фаруку поставить во главе правительства деятеля с недвусмысленно проанглийской ориентацией.
Формирование нового кабинета король Фарук поручил лидеру проанглийской партии Саад Ахмеду Махиру, коллегами которого стали злейшие политические враги Наххас-паши. Министром иностранных дел был назначен другой лидер саадистов – Махмуд Нукраши-паша.
12 октября, явившись с поезда прямо в посольство, я нашел у себя на столе пригласительный билет-напоминание об обеде в МИД – о том самом прощальном обеде, который собирался мне дать в этот же день Наххас-паша. Только приглашение исходило уже от Махмуда Нукраши и его супруги.
Обед прошел не в такой дружественной атмосфере, к какой я привык в бытность Наххас-паши министром иностранных дел. Однако с формальной стороны все было в порядке.
Это был последний день моего пребывания в Египте. Еще утром в посольстве мне показали телеграмму, лаконично предписывавшую мне немедленно вылететь в Москву. Одному, без семьи. Немудрено, что я принял эту шифровку за согласие Наркоминдела на мое предложение, сделанное с декаду назад. Поэтому в дневнике за 12 октября я записал: «Завтра в 6 час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Только на заключительном этапе к переговорам подключились и другие румынские делегаты – генерал Д. Дэмэчану, Б. Штирбей и Г. Поп. Румынские представители помогли уточнить отдельные детали соглашения. Что касается его основных условий, то их принятие румынской стороной было предопределено общим ходом событий.
Преамбула Соглашения четко характеризовала это обстоятельство в следующей формуле: «Правительство и Главное Командование Румынии, признавая факт поражения Румынии в войне против Союза Советских Социалистических Республик, Соединенного Королевства, Соединенных Штатов Америки и других Объединенных Наций, принимают условия перемирия, предъявленные Правительствами упомянутых трех Союзных держав, действующих в интересах всех Объединенных Наций».
Подписание Соглашения о перемирии состоялось 12 сентября 1944 года в присутствии всех делегаций. По уполномочию правительств СССР, Великобритании и США его подписал командующий 2-м Украинским фронтом маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, войска которого совместно с войсками 3-го Украинского фронта провели грандиозную Ясско-Кишиневскую операцию. С румынской стороны Соглашение о перемирии подписали Л. Патрашкану, Д. Дэмэчану, Б. Штирбей и Г. Поп.
Этот официальный акт знаменовал собою событие выдающегося значения – начало быстрого распада гитлеровского агрессивного блока. «Румыния с 4 часов 24 августа 1944 г. полностью прекратила военные действия против СССР на всех театрах войны, вышла из войны против Объединенных Наций, порвала отношения с Германией и ее сателлитами, вступила в войну и будет вести войну на стороне Союзных держав против Германии и Венгрии в целях восстановления своей независимости и суверенитета, для чего она выставляет не менее 12 пехотных дивизий со средствами усиления» – такова была формулировка пункта 1 Соглашения о перемирии. Немного позднее с некоторыми вариантами она фигурировала в ряде других аналогичных соглашений. Ведь Румыния была лишь первым из гитлеровских сателлитов, разбитых Красной Армией и подписавших Соглашения о перемирии. Уже в сентябре ее примеру последовали Болгария и Финляндия, а в январе 1945 года – и Венгрия.
Для румынского народа военное сотрудничество с великой социалистической державой открыло перспективы глубокой демократизации, что было обусловлено в Соглашении. Процесс этот не был ни кратковременным, ни легким; он проходил в ожесточенной борьбе сил прогресса с силами реакции. Но реальные возможности реакции были ограниченны. Защитников и покровителей в лице англо-американских десантников они так и не дождались. А присутствие в стране советских войск не позволило им прибегнуть к столь обычному для буржуазного государства средству подавления народных масс, как полицейский террор. Трон короля Михая зашатался и через три с лишним года окончательно рухнул, увлекая за собой и буржуазно-помещичий строй Румынии.
Путь для утверждения в стране народно-демократического, а в дальнейшем и социалистического строя был расчищен.
10. Снова на распутье
Подготовка Соглашения о перемирии и подписание его проходили на фоне больших изменений в международной обстановке. Вот лишь несколько беглых штрихов, характеризующих эти изменения, – заимствую их из моего дневника за 20 сентября:
«Прошло только три недели с момента последней записи. Сколько событий за это время произошло! Почти вся Франция и Бельгия освобождены, их правительства водворились в своих столицах. Румыния почти целиком занята Красной Армией. 12 сентября с нею заключено перемирие. За это время началась и закончилась трехдневная бескровная война с Болгарией. Теперь Красная Армия в Болгарии, а болгарские войска сражаются против германской армии. Красная Армия освободила Прагу (варшавскую), ведет широким фронтом наступление в Прибалтике. С Финляндией вчера было подписано перемирие… Да разве перечислишь все события?»
Далее, говоря о себе, я прибавил, что «в моей жизни тоже нет застоя». Для такого утверждения имелись веские основания.
Румынские дела, ради которых меня вызвали в Москву, были уже позади. Соглашение о перемирии претворялось в жизнь. Для наблюдения за ходом его осуществления была создана Союзная контрольная комиссия под председательством маршала Малиновского. В качестве политического советника при маршале Малиновском в Бухарест вылетел бывший советский посланник в Софии Лаврищев.
Казалось бы, мне оставалось только упаковать чемодан и вернуться в Каир для исполнения своих прямых обязанностей. Однако у меня был достаточный опыт дипломата военного времени, чтобы ожидать какой-нибудь новой превратности судьбы. Мое предчувствие и некоторые сопоставления подсказывали мне, что она назревает и вот-вот превратится в действительность. Наибольшие шансы были за то, что дорога теперь мне предстоит не в Каир, а в Бухарест.
На чем основывалось такое предположение? Во-первых, на том, что я – «старый румын», ведавший в 1940–1941 годах румынскими делами в НКИД, побывавший осенью 1940 года в Румынии. Во-вторых, на том, что я вел в Каире, а потом в Москве переговоры о перемирии с Румынией. Все это логически подводило к выводу о том, что моя кандидатура может быть выдвинута на пост, связанный с румынскими делами, – скажем, в комиссии по контролю за выполнением перемирия. Отъезд в Бухарест Лаврищева именно в этом амплуа поначалу развеял мое предположение. Но уже несколько дней спустя нарком объявил мне, что меня намерены послать в Бухарест. Я не очень удивился его словам, так как психологически был подготовлен к ним, и лишь спросил: «А как же товарищ Лаврищев?» Ответ наркома гласил, что Лаврищев отзывается. Немного позже все стало на свои места: Лаврищев был назначен на аналогичный пост при Союзной контрольной комиссии в Болгарии.
Несколько дней я чувствовал себя уже в новой роли политического советника Контрольной комиссии и, выполняя указание наркома, тщательно знакомился с донесениями из Бухареста и с другими материалами по Румынии. По словам Молотова, мой отъезд в Бухарест был делом ближайших дней. Лично для меня серьезной проблемы в этом не было. Я только попросил у наркома разрешения съездить за семьей в Каир, где заодно, следуя общепринятому обычаю, мог бы официально проститься с представителями египетского правительства. Нарком ответил отказом.
Но вечером 20 сентября мои «румынские» планы неожиданно повисли в воздухе. Будучи вызван в Кремль к наркому, я полагал, что это мое последнее свидание с ним перед отлетом в Бухарест и что сейчас я получу от него соответствующие напутствия. Вместо этого я услышал нечто совсем иное. Молотов заявил, что, дополнительно рассмотрев вопрос о моей дальнейшей работе, руководство наркомата решило направить меня… в Вашингтон. Речь шла о новой тогда для наших посольств должности советника-посланника, с сохранением за мной ранга посла. В качестве мотива такого решения Молотов привел большую загруженность нашего посла в США А. А. Громыко вопросами, связанными с созданием ООН, вследствие чего ему требовалась квалифицированная помощь в повседневной работе посольства.
На этот раз я был чрезвычайно удивлен. Такого поворота судьбы я никак не предвидел. И хотя на вопрос наркома о моем согласии, в сущности чисто формальный, я дал положительный ответ, мне понадобилась решительная психологическая перестройка, чтобы свыкнуться с мыслью о своем новом назначении, о совершенно ином характере и масштабе работы в такой стране, как Соединенные Штаты.
В тот же день вечером я позвонил наркому и сказал, что, поскольку оформление в Вашингтон во всех инстанциях потребует немало времени, я не вижу смысла задерживаться дольше в Москве без определенного дела. Окончательного решения мне лучше дождаться в Каире, где с работниками сейчас очень туго. Советник посольства Д. С. Солод, в мое отсутствие исполнявший обязанности поверенного в делах, сейчас из Каира отзывается, так как 14 сентября назначен посланником в Сирии и Ливане одновременно. Выслушав мои доводы, Молотов согласился, правда не без колебаний. Не ожидая, пока он передумает, я договорился с управляющим делами НКИД М. С. Христофоровым о том, чтобы он обеспечил мой отлет в Тегеран на следующий день. А самому мне собираться в дорогу было незачем. Чемодан мой давно стоял упакованный, оставалось только неясным, куда его везти.
* * *
22 сентября я вылетел из Москвы и к вечеру прибыл в Тегеран. Прожил я в нем почти четверо суток, так как с воздушным сообщением, как всегда, произошла какая-то заминка.
Но нет худа без добра. Во время моих двух предыдущих остановок в иранской столице мне было не до осмотра города. Теперь же, наоборот, времени у меня хватало, и я пользовался им, как заядлый турист. В моих туристских вылазках меня иногда сопровождал один из сотрудников советского посольства.
Мой вынужденный досуг кончился, когда американцы предоставили мне место в военно-транспортном самолете, отправляющемся 26 сентября в Каир.
В Каире, едва я появился в посольстве, мне показали только что полученную из Москвы телеграмму. В ней сообщалось, что мое назначение советником-посланником в Вашингтон официально утверждено, и мне предлагалось вылететь вместе с семьей в Москву для дальнейшего следования к месту новой работы. Никакого сюрприза для меня в шифровке не содержалось – разве что в ней недоставало сакраментального словечка «немедленно», к которому я так привык в годы войны. Его отсутствие я воспринял как молчаливое согласие Наркоминдела на то, чтобы выехать из Египта с соблюдением традиционных протокольных норм, о чем я говорил наркому еще в Москве.
Но было в телеграмме и нечто такое, что вызывало у меня недоумение. Зачем, спрашивается, мне лететь с семьей в Вашингтон по длиннейшему маршруту – через Москву, всю Сибирь, Аляску, Канаду и значительную часть территории США? Намного короче и легче, особенно для семьи, был воздушный маршрут от Каира через Северную Африку до Касабланки (в Марокко) и оттуда, через Азорские острова, на Вашингтон.
Я изложил эти соображения в ответной телеграмме и просил согласия на более короткий маршрут. К этому я добавил, что если мне нужно быть в Москве для получения инструкций в связи с новой работой, то я могу еще раз съездить туда один, без семьи.
Ожидая указаний, я занялся протокольными делами. В первую очередь я в самом конце сентября нанес визит Наххас-паше, известил его, что в связи с моим новым назначением в ближайшее время должен покинуть Египет. Известил я его также о том, что в начале октября уезжает из Каира и советник посольства Д. С. Солод, назначенный посланником в Сирию и Ливан, вследствие чего поверенным в делах после моего отъезда временно остается секретарь посольства П. М. Днепров. Наххас-паша, принявший меня в присутствии статс-секретаря Салахэддин-бея, не поскупился на сожаления по поводу отъезда сразу двух советских дипломатов и на комплименты в связи с нашей деятельностью по развитию дружественных отношений между Египтом и СССР.
В течение первой недели октября я встречался со многими коллегами по дипкорпусу и с теми лицами, официальное прощание с которыми предписывалось египетским протоколом. В целях экономии времени прощался я не только персонально, но и коллективно. 7 октября посольство устроило пятичасовой прием в моей квартире, где присутствовали члены правительства, общественные деятели, дипломаты.
Принимал я и сам некоторые приглашения. Напоследок не обошли меня своим вниманием король Фарук и Наххас-паша. Первый пригласил меня с женой посетить перед отъездом Луксор (в Верхнем Египте), а второй – на прощальный обед в МИД, наметив его на 12 октября – день нашего возвращения из Луксора. Оба приглашения были мною, разумеется, приняты.
Трехдневная поездка в Луксор, истинный заповедник бесчисленных памятников далекой старины, была незабываемым событием. К сожалению, мои приятные впечатления о нем были сильно омрачены теми новостями, которыми меня встретил Каир по возвращении.
Вернее, узнал я о них еще на обратном пути, в поезде, ознакомившись по газетам с текстом королевского рескрипта от 8 октября об отставке правительства Наххас-паши. Выходит, подумал я, что Фарук чувствует себя очень уверенно, если решил свергнуть вафдистское правительство и, таким образом, свести счеты со своим главным политическим врагом. Но этот решительный шаг короля означает по меньшей мере согласие со стороны Форин офис, который в последние годы делал ставку на Вафд. А может быть, даже не просто согласие, а прямой сговор с ним? По всей вероятности, Форин офис не простил Наххас-паше его смелой августовской речи и «посоветовал» Фаруку поставить во главе правительства деятеля с недвусмысленно проанглийской ориентацией.
Формирование нового кабинета король Фарук поручил лидеру проанглийской партии Саад Ахмеду Махиру, коллегами которого стали злейшие политические враги Наххас-паши. Министром иностранных дел был назначен другой лидер саадистов – Махмуд Нукраши-паша.
12 октября, явившись с поезда прямо в посольство, я нашел у себя на столе пригласительный билет-напоминание об обеде в МИД – о том самом прощальном обеде, который собирался мне дать в этот же день Наххас-паша. Только приглашение исходило уже от Махмуда Нукраши и его супруги.
Обед прошел не в такой дружественной атмосфере, к какой я привык в бытность Наххас-паши министром иностранных дел. Однако с формальной стороны все было в порядке.
Это был последний день моего пребывания в Египте. Еще утром в посольстве мне показали телеграмму, лаконично предписывавшую мне немедленно вылететь в Москву. Одному, без семьи. Немудрено, что я принял эту шифровку за согласие Наркоминдела на мое предложение, сделанное с декаду назад. Поэтому в дневнике за 12 октября я записал: «Завтра в 6 час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67