Прямо напротив дверей уходила ввысь решетка лифтовой клети, а сбоку от нее, около полированной тумбочки, в углу, подставив раскрытую книгу под свет настольной лампы под зеленым абажуром, сидел широкоплечий молодой человек, увлеченный чтением.— Знакомься, это наш Сережа, — сказал Гарик. Молодой человек вскочил, уронив книгу с колен, и заулыбался навстречу вошедшим. Лицо у него было румяное, девичье.— Как экзамены? — спросил Гарик.— Два уже сдал. Вот — к третьему готовлюсь. — Сережа нагнулся и поспешно поднял книгу.— Как сдал? — не отставал Гарик.— Отлично, — Сережа пунцово зарделся.— Молодец! — и сверкнув стеклами очков пояснил: — Сережа — будущий искусствовед.Ну зачем вы так, Гарантий Осипович, — деликатно возразил Сережа, перехватив книгу под мышку.— Ничего, привыкай.Заходя в лифт, Иван Иванович успел прочесть на обложке книги слово «Устав», но что это был за устав, скрывалось под бицепсом молодого человека, и Распятий сам домыслил, что скорее всего это был устав Академии художеств.Бесшумно поднимаясь все выше и выше в просторной кабинет с чистыми лакированными панелями, Иван Иванович думал о том, что совершенно забыл полное имя Гарика — Гарантий и теперь вспоминал, сколько обид претерпел Гарик от своих школьных товарищей, которых это редкое имя почему-то смешило. И то, что он забыл полное имя своего давнего друга, вернуло Ивана Ивановича с многоэтажной высоты на землю, к реальной действительности. А действительность была такова: забывчивость Ивана Ивановича не только безраздельно властвовала в настоящем, но роковым образом заползала в прошлое и уж безусловно ничего хорошего не предвещала в будущем.Ужасающая картина клинического идиотизма возникла в потрясенном воображении Ивана Ивановича, и он потом никак не мог внятно описать Настасье Филипповне, что представляла собой квартира Гарантия Осиповича, какие занавески на окнах, какая мебель стояла, какого рисунка были обои и совершенно не обратил внимания на плитку в ванной комнате, хотя дважды ходил туда остужать горячую голову под краном. Но кран тоже не запомнился.Иван Иванович помнил, что когда они вступили в квартиру перед ними возникло плоское лицо с суровыми глазами и только по белому крахмальному фартуку можно было предположить, что лицо это женского пола.— Ужином накормите нас, Груня? — заискивающе, как показалось Ивану Ивановичу, поинтересовался у нее хозяин.— Так точно, — ответила Груня и, повернувшись налево кругом, удалилась в глубину квартиры.Что именно подавалось на ужин и какого вкуса были кушанья Иван Иванович тоже не запомнил.Все свои убывающие силы Распятий сосредоточил на рассказе о происшедшей с ним трагедии. Гарантий Осипович слушал, не прерывая. Стекла его очков светились уютным желтоватым светом, время от времени он поднимал руку и в раздумье проводил ладонью по влажно блестевшей лысине.— Судьба послала мне тебя, Гарик, — закончил свою исповедь Иван Иванович. — Ты меня знаешь, как никто... Годы ничего не изменили... да, ничего не изменили, — с силой повторил Иван Иванович, — я это сразу почувствовал. Вся моя надежда теперь на тебя. Твой ум, опыт...— Ах, Ваня, Ваня... — Гарантий Осипович вытер твердые, чисто выбритые губы салфеткой, отклонился на спинку стула. Уютный желтый огонек в очках погас. Лицо ушло в тень.— Ваня, вспомнить можешь только ты. Ты один. Но я попробую тебе помочь, подсказать. Подумай. Ответь мне, на что ты сам надеешься? Подумай, ведь ты искренний человек.— На коммунизм, — с полувопросительной интонацией предположил Иван Иванович.— Коммунизм и так будет. Это научно доказано. Тут твои надежды ни при чем.— На мир...— На мир не надеются, за него борются. Еще на что?— На бога? — Иван Иванович хотел пошутить, но вышло не ловко и горько.— На бога надейся, а сам не плошай, — тоже пошутил Гарантий Осипович. И продолжал серьезно:— Сценарий твой называется «Надежда». Ты же на что-то должен надеяться, вот ты, русский человек, Иван да еще Иванович, мужчина не первой молодости... — Беспартийный...— Ну, беспартийный... писатель, член Общества кинолюбов. Ты член Общества? Иван Иванович кивнул.— Может быть, надеешься, что к тебе придет слава? Всесоюзная, всемирная...— Какая там слава, Гарик, смешно.— А может быть... Как это... помнишь? «И, может быть, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной» А? — Гарантий Осипович заметно оживился.— Любовь? — Иван Иванович задумался. — Я жену люблю, — сказал он, почему-то тяжело вздохнул и смутился.— Что же тут смущаться, чудак-человек? — Гарантий Осипович хохотнул — Это прекрасно! Но жена есть жена...— Надеялся я повидать Венецию, — слегка повеселев, сказал Иван Иванович, — город на воде, жемчужину Адриатического моря...— Но не о Венеции же ты писал?— Я? Писал? — переспросил Иван Иванович. — Нет... Черта ли мне в этой Венеции? — и Иван Иванович вдруг заплакал.Домой к себе Иван Иванович приехал на черной «Волге», которую Гарантий Осипович специально вызвал для друга по телефону. Случай четырнадцатый Ночь укрыла город цветным лоскутным одеялом, и достался Ивану Ивановичу чужой лоскуток.Ему приснилось, что он — Пустомясов.— Как же так, — боясь служебной ответственности, спросил себя во сне Иван Иванович, — ведь я же сценарист...— Ничего, — ответил новый, пустомясовский облик Ивана Ивановича, — творческий приварок к должностной зарплате не помешает.— Но ведь это же использование служебного положения! — в сонном ужасе догадался прежний Иван Иванович.— Дурак, — хохотнул Пустомясов-Распятий, — все так делают. Под псевдонимом укроешься.— Какой-такой еще псевдоним? — изнемогал во сне Иван Иванович.— Опять дурак... Я нам псевдоним придумал: Малаховец. Чем плохо? Будешь за меня писать, дружить будем. А если что — ты ничего не помнишь... Ведь ты Иван Непомнящий...— Гадина ты, — ответил Иван Иванович, какой-то частицей сознания понимая, что это сон и что другого случая смело высказаться о Пустомясове не представится. — Думаешь, друзей не выбирают?Сделал над собой нечеловеческое усилие, вылез из пустомясовской оболочки и проснулся. Полежал, обливаясь холодным потом, таращась в темноту. Потом разбудил Настасью Филипповну, притронувшись холодными как у покойника пальцами к ее крутому горячему плечу и поколыхав его.— Что тебе, Ваня? — спросила Настасья Филипповна, превозмогая сон и пытаясь угадать выражение лица мужа в полной темноте.— Настя, скажи мне честно, на что ты надеешься?— На что я надеюсь? — Иван Иванович услышал, как она зевнула. Потом кровать заскрипела, Настасья Филипповна улеглась поудобнее и, засыпая, ответила: — На тебя я надеюсь, Ваня... На что же мне еще надеяться? Случай пятнадцатый, пока последний «Но он не сделался поэтом, не умер, не сошел с ума», — когда-то сказал о своем герое Александр Сергеевич Пушкин.Иван Иванович тоже не сделался поэтом, не умер, но с ума сошел.Ненормальное его состояние выражалось, например, в том, что Иван Иванович упорно утверждал, будто никакой он не сценарист Распятин, а широкий, зритель.При этом некрасиво приседал, расставив колени, выпячивая живот, оттопыривал локти и, ухватив себя за уши, старался изо всех сил растянуть свою бедную больную голову вширь. Слава богу, мука эта продлилась недолго. Вмешался Эмиль Захарович Фамиозов, который умеет крепить дружбу не только с отдельными людьми, но, если надо, с целыми народами, о чем они даже не подозревают. Так что за оздоровление кинодраматурга И. И. Распятина, члена Общества кинолюбов, дружно взялись такие светила современной науки, которые уже давно забыли, как лечить людей и почивали на лаврах, а тут пришлось потрудиться.И оздоровили Ивана Ивановича так крепко, что он уже ни о какой Надежде в кавычках и вспоминать не хочет, а еще находясь в своей отдельной палате, принялся писать новый сценарий взамен забытого, и тоже на очень важную и нужную, как он утверждает, тему. Так что Филимон Ужов, которого, кстати, тоже вылечили, теперь Ивану Ивановичу открыто завидует общепринятой белой завистью.И вот еще что: желтый портфель с чернильным пятном около застежки нашелся. Не подвел вежливый молодой человек из одиннадцатой комнаты того отделения милиции, куда Иван Иванович обратился в начале всей этой истории. Уж каким образом молодой человек портфель нашел — это его служебная тайна. Нам с вами, любознательные читатели, это знать не обязательно.Только никакой рукописи в портфеле не обнаружилось.В портфеле был комплект чистых простыней из прачечной. Очень хорошо отутюженных и даже слегка накрахмаленных.И все.Нет, не все!Вы, может быть, спросите, куда это с первой же страницы названивал из автоматной будки наш герой? Ведь не названивай он, еще неизвестно, как бы все обернулось. Интересуетесь правильно. Я тоже спрашивал об этом Ивана Ивановича. А он отвечает — забыл. Любимая игрушка Посмотрите: вдоль освещенных витрин в потоке прохожих спешит молодая женщина.В руке у неё ярко раскрашенная коробка. Чётко вырисовываются силуэты многоэтажных домов в вечернем небе. Светятся окна.Вот погасло одно. В ровном освещённом прямоугольнике стены образовался тёмный квадратик.Следом погасли ещё шесть подряд. Освещённый прямоугольник разделился тёмной полосой на два равных светящихся квадрата, и между ними началось какое-то весёлое соревнование, будто игра: кто скорей погаснет. Верхний выигрывал: в нём горело только одно окно, а в нижнем оставалось ещё целых четыре. Но они погасли одно за другим, а верхнее всё ещё продолжает светиться слабым тёплым огоньком.Теперь тише, пожалуйста.Маленькая лампочка-ночник освещает спящую в кровати девочку. Девочка лежит, прижимая к себе плюшевого медвежонка.Голова медвежонка придавлена краем подушки, торчат только три лапы, одна из которых аккуратно заштопана светлыми нитками.Вдруг — хотите верьте, хотите нет — заштопанная лапа задёргалась и осторожно отодвинула руку девочки.Рука свесилась с постели.Медвежонок высвободил голову из-под подушки, сел на край кровати и вздохнул.Даже при слабом свете ночника стало видно, как верно он служил маленькой хозяйке на своём игрушечном веку. Вместо блестящего чёрного пластмассового носа у него красовалась пиджачная пуговица. Лапа была заштопана. Густой кое-где плюшевый ворс местами совсем вытерся, обнажив редкие нити грубой ткани.Он, видно, не раз терял голову, и сейчас она была пришита чёрной ниткой несколько набок, что придавало Мишке задумчивое, созерцательное выражение.Мишка обхватил упавшую руку девочки, приподнял её и бережно уложил на подушку.При этом он нагнулся, обнаружив большую клетчатую заплатку пониже спины.Девочка что-то пробормотала во сне и отвернулась к стене.Мишка подождал, пока девочка не стала ровно дышать, и, поправив сбившееся одеяло, соскользнул с кровати на пол. В пятне света он двинулся по комнате в направлении кресла.А вы разве не знаете, что игрушки по ночам оживают?Смотрите: привязанный цветной лентой к ножке кресла, сидит лохматый Щенок с высунутым языком.Увидев Мишку, он радостно вскочил, дёрнул ленточку и завилял хвостиком.Мишка, сопя, отвязал Щенка, который тут же убрал на место свой дурацки высунутый язычок.Вдвоём они отправились в угол комнаты.В углу стояло игрушечное трюмо с зеркалом, лежал перевёрнутый столик, были разбросаны кубики, игрушечная посуда и какие-то тряпицы.Мишка с помощью Щенка привёл всё это в порядок.Из кубиков были устроены стулья, стол был поставлен на ножки и сервирован на три персоны.Друзья направились к шкафу.Мишка осторожно потянул за угол дверцы. Раздался скрип.Друзья замерли. Но Девочка крепко спала. Тогда они открыли шкаф и помогли вылезти нарядной кукле в несколько помятом газовом платье. Одна косичка у куклы была растрёпана.Щенок подал ей цветную ленту.Кукла, крутясь перед трюмо, заплела косичку и завязала бантик.— Прошу к столу, — пригласил Мишка. — Будем праздновать день рождения нашей дорогой Девочки.— Подумаешь, — отрезала Кукла. — Посиди в шкафу, не так заговоришь.— Ну он же не виновен, что он любимая игрушка, — заступился за Мишку Щенок.— Не хочешь праздновать, посиди просто так, Катя, — примирительно сказал Мишка.— Сколько раз я просила называть меня Эльвира, — возмутилась Кукла. — Я хочу быть Эльвирой! А Катя — это глупое имя.— Но ведь так зовут девочку! — закричал Мишка, и круглые глаза его из удивлённых сделались бешеными.— Перестаньте ссорится, — сказал Щенок, — завтра у Кати день рождения, а вы...Полоса яркого света скользнула по полу и осветила угол, где ссорились игрушки.Это кто-то медленно отворял дверь в комнату.Раз! — Кукла мгновенно развязала бант и исчезла в шкафу.Два! — и Щенок уже сидел у ножки кресла, высунув язычок.Три! — Мишка упал носом на заставленный посудой стол и так и остался лежать без движения.Не пугайтесь! Ничего страшного не случилось.В комнату вошла молодая женщина. В руках она несла ярко раскрашенную коробку.Она поставила коробку на стол у изголовья кровати, нагнувшись, поцеловала Девочку, вышла и прикрыла за собой дверь.Когда шаги затихли. Мишка, Щенок и Кукла собрались вокруг коробки.— Это кто-то на новенького, — сказал Щенок.— Я просто умираю от любопытства, — сказала Кукла. — Но кто бы он ни был, пусть сразу же называет меня Эльвирой.— А как Девочка обрадуется! — воскликнул Мишка. Он протянул лапу и постучал по коробке. Никакого ответа.— Там спят, наверное, — сказал Щенок.— Он не знает, — засмеялась Кукла, — он забыл, что у него вместо носа — пуговица.Мишка вздохнул и отошёл от коробки. Щенок занял его место.— Пахнет свежей краской и ещё чем-то приятным, не могу разобрать, — доложил Щенок.— Должно быть, это кукольный домик, — сказала Кукла.— Лучше б это был мячик, — сказал Щенок.— А мне всё равно, лишь бы Девочка обрадовалась, — сказал Мишка.— Придётся вернуться в шкаф и ждать до утра, — сказала Кукла.— Хотите выспаться в мягкой постели? — спросил Мишка.— А ты как же? — обеспокоился Щенок.— А я постерегу и разбужу вас перед рассветом, — сказал Мишка.Он подставил спину, и Кукла, а за ней Щенок влезли на девочкину кровать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24