Если просчитать, какую колоссальную работу производит один только ветер циклона! Какие разрушения, на какой огромной площади он производит. Не говоря уже о сотнях миллионов тонн воды, а то и града… И против него – тридцать тысяч лошадиных сил моей машины…Когда в экран вплыла одна сплошная, на четыреста километров с севера на юг, засветка с черными провалами внутри, стало ясно, что это – Великая Гроза. Всяких засветок я нагляделся за свою летную жизнь – и до того, и после – но такой цельной, огромной, инопланетной Грозы не видел и даже не предполагал, что такие бывают. Правда, не видал я тропических гроз, не трепали меня знаменитые тайфуны, но уж наши сибирские фронты тянутся иной раз на тысячу верст – засветка к засветке, почти без проходов; однако находили же мы дырки и пролезали в них, как собака иной раз убегает от опасности и протискивается в узкую щель под забором, оставляя клочья шерсти, а то и шкуры – лишь бы ту шкуру спасти!Не было проходов. И у меня, и у видавшего виды старого штурмана Станислава Ивановича Лаврова, избороздившего в свое время на «Фантомасе» весь Советский Союз, в животе стоял холодок. Жуткое зрелище… для тех, кто понимает.– Надо обходить, – нарушил молчание Володя Заваруев, второй пилот, имевший в свое время большую практику полетов капитаном Ил-18. – Й-е!… – он на секунду заглянул в локатор и передернулся. – Эт-то… Наверное, югом.– Спроси у бортов.– Борты, я 85178, кто обходил засветку в районе Томска? – скороговоркой запросил Володя. – Как там обстановка?В эфире повисла тишина. Потом, после долгой паузы, послышался голос:– Лучше вернись.– Не понял, – переспросил Володя. – Что, не пройти?– Она выше двенадцати. И все растет… хор-рошая!– Вот спасибо! Обрадовал.– 85178, я Кемерово – контроль, – зазвучал в эфире голос диспетчера. – Борты предупреждают: в районе Томска фронтальные грозы, высота верхней кромки двенадцать тысяч, рекомендовали обходить севернее.– Кемерово-контроль, – вмешался борт, – севернее, по нашим средствам, еще хуже, там не пройти уже, пусть попробуют югом… если топлива хватит. Я пролез на 12100, но за мной уже закрылось.– Это кто – 373-й?– Да, Кемерово, я 85373-й, направляйте борты в обход югом!– Слышали, 178-й?– Кемерово-контроль, я 85178, рекомендации принял, разрешите обход югом по своим средствам.– Хорошо, 178-й, разрешаю по своим средствам, южнее трассы. Выход из зоны доложите.– 178, обход югом разрешили, выход доложу. – Станислав Иванович вновь прилип к «голенищу». – Курс двести двадцать!– Беру двести двадцать.Самолет повернул на юго-запад.Уже пересекли южную трассу, что через Новосибирск, а края засветки, левого, южного края, все не было видно. Самолет и Гроза придвигались друг к другу…– Курс двести! – Станислав Иванович нервничал.– Беру двести.– Как бы его на восток не повернуть.– Да уж, она перекрывает нам пищевод скорее, чем мы доворачиваемся.– Курс сто восемьдесят!– Беру.– Давай-ка я сам, – штурман вылез из локатора и взял рукоятку автопилота.Горизонт приблизился: яркие, разноцветные вспышки молний, сливающиеся и пересекающиеся, освещали чрево Грозы. Внутри все тускло полыхало, то ярче, то слабее; высвечивались крутые бока облачных громад; полотнища насквозь прозрачных слоистых облаков, пересекая тучи по нескольким горизонтам, строгими светлыми линиями перечеркивали стены мрачных ущелий; отблески молний золотили кисею перистой облачности. Резко и неестественно меняющая свою яркость луна, освещая верхнюю кромку, контрастировала с тусклыми бликами вспышек снизу. Она висела невысоко над краем обрывающейся стены, край которой, серебристый в лунном свете, резко оттенял черноту отвеса. Внутри бушевала сложная, кипящая огнем жизнь. А вверху, на просветленном луной небе обозначались неяркие звезды.Самолет и стена облаков сближались.Вышли из зоны Кемерова, связались с Новосибирском:– Новосибирск-контроль, 85178, в вашей зоне, 10600, обхожу засветки южнее трассы, разрешите еще на юг, километров… восемьдесят.Новосибирск помолчал, потом принял нас под свое руководство:– 85178, я Новосибирск-контроль… ваше место: азимут сто двадцать пять, удаление сто девяносто. К Прокопьевску подходите. Долго еще рассчитываете обходить?– Да пока прохода не вижу. Стеной стоит.– Ясно, 178-й, слежу за вами.Напряжение в экипаже возрастало.– Так и топлива может не хватить. На Москву под нашу загрузку заправлено в обрез, 33 тонны, полетный вес максимальный…– Занять, что ли 11600? – предположил Паша Рыгин, наш бортинженер.– Не вылезем, еще час минимум вырабатывать топливо. Тяжелая машина. И за бортом всего сорок три градуса… Не полезет.– А что делать. Фронту конца-края нет… а по верхней кромке все ж можно проход найти. Запас по углу три с половиной градуса… может, вылезем? – Володя мучительно искал выход.– Ну… Проси, – решил я после короткого раздумья.– Новосибирск, 178-й, разрешите занять 11600.– Минутку… 178-й, набирайте 11600.Паша по моей команде плавно установил двигателям номинал. Машина начала осторожно наскребать высоту. Тяговооруженность, конечно, штука хорошая, но всему есть пределы: с таким весом самолет еле поднимался: скороподъемность, ну, три метра в секунду. Нельзя с таким весом, при такой жаре за бортом, лезть выше 10600. Но… Но не возвращаться же. Пойдет анекдот, как Ту-154 из-за грозы вернулся в аэропорт вылета. Да ни один начальник нам не поверит, и оправдывайся тогда за возврат, за сожженное топливо… а гроза – ищи-свищи. Ни разу еще Ту-154 не возвращался из-за невозможности обойти грозу, да еще не в горах, а над равнинной Сибирью.Когда пересекли 11000, температура за бортом чуть понизилась.– Ага, холодает, ребята, должна вытянуть!Самолет рассчитан на полет в стандартной атмосфере. На каждые тысячу метров высоты температура должна понижаться на шесть с половиной градусов. Но атмосфера неоднородна: где теплее, где холоднее. И расчетных шестидесяти градусов мороза на высоте одиннадцать километров летом не бывает – дай Бог, хоть пятьдесят.На этот раз Бог дал. И самолет, тяжело дыша, таки вылез на 11600.Верхняя кромка – теперь уже можно было видеть – стояла явно, намного выше. Такого мы никогда не видели. Ну, бывало, верхний край вуали где-то на одиннадцать с половиной; идешь над самой кромкой, отворачивая от отдельных, прорвавшихся в стратосферу верхушек гроз…На этот раз неровная кромка была где двенадцать, где тринадцать, не меньше. И наш маленький самолетик скользил в предательски спокойном воздухе, метров на тысячу ниже самой низкой кромки, вынюхивая локатором проход, щель, дыру. Мы шли в тени: луна скрылась за нависшим краем. Стена постоянно зловеще освещалась сполохами изнутри; иной раз ударяло светом близко и ярко, и глаза на секунду слепли. Зрелище завораживало, и не было сил отойти в сторону.Я погасил скорость до рекомендуемых пределов, чтобы самолет не сломало внезапной перегрузкой, если попадем в турбулентность. Штурман искал проход, чутко подкручивая кремальеру локатора. Второй пилот мягко держался за штурвал, готовый парировать бросок. Бортинженер сжался в своем углу и ждал команды: либо убрать, либо добавить обороты.Нет… Такой Грозы, такой Стихии, такой Красоты – мы не видели никогда в жизни. Мы испытывали благоговейный страх, мы почитали ее, эту Великую Грозу. Мы поняли, как велик, неизмеримо огромен мир вокруг нас, а наш самолет – микроб. Но в этом микробе сидит Разум. И сейчас он должен восторжествовать. Нет, мы не поборемся. Мы извернемся. Суть Природы открылась нам: слабый выживает хитростью.– На-шел! – штурман продекламировал это слово со вкусом профессионала. – Чер-рез минуту! Вправо! С крен-ном тридцать! По-о моей команде! Немного потрясет! – он выговаривал слова лихо, чуть растягивая, с ударением в начале фразы. Станислав Иванович понимал, что настала его звездная минута.Сколько таких минут бывает летом у штурманов – да часы, десятки звездных часов. Лучше штурмана никто не проведет машину между засветками… да я в эти дела и не лезу. Мое капитанское дело – обеспечить устойчивость и управляемость самолета, пока он проползает между гроз, оценивать меняющуюся обстановку, не дать машине выйти за ограничения, вовремя принять решение, разумом, свободным от исполнительской рутины.Я включил табло «Не курить. Пристегнуть ремни». Смысла вызывать проводницу и давать указания по поводу предстоящей болтанки не было: надо полагать, пассажиры давно прилипли к стеклам и ежатся, как и мы, при виде наводящего страх зрелища.– Давайте-ка, ребятки, пристегнемся потуже.Экипаж молча затянул ремни. Дело серьезное.Навигатор, не отрывая лица от гармошки локатора, поднял левую руку:– Так… так… так… Поехали вправо! Энергично!Володя автопилотом ввел машину в крен. Я положил руки на штурвал. В таких ситуациях надо максимально использовать автоматику, но быть всегда готовым к ее внезапному отказу. Самолет повернул в сторону стены и вошел в подсветившееся на секунду ужасное нутро грозового фронта.Мы шли в светящихся внутренностях грозы. Ежесекундно справа, слева, снизу вспыхивало тусклое сияние – желтоватое, розовое, багровое, иногда бело-голубое, слепящее, иной раз цвета каленого железа. Узкий проход был начинен волнистыми перемычками, уродливыми ребрами, складками, связками кишок… на секунду все пропадало в чернильном мраке и снова мгновенно проявлялось и проплывало мимо. Машина, перекладываемая из крена в крен, влетала в слои вуали, раздирала их со скоростью пули, и сознание едва успевало отмечать проносящиеся за ухом клочья тумана.Днем-то этого ничего не видно, один туман кругом да свет вверху, а внизу ужасающая отвесная чернота глубин. Но ночью, в нутре грозового чудовища, в непосредственной близости от его огнедышащих устрашающих органов, пульсирующих судорожным светом, – зрелище неповторимо прекрасное: это – сама Стихия! И крохотная серебристая игла нашего лайнера пронзала ее, освещаемая сполохами молний, плавно ускользая от них в недосягаемые углы, ведомая Разумом Человека, владеющего искусством самолетовождения.Земные люди… Вам этого не увидеть никогда.Страх стискивал сердце. А вдруг впереди закроется? Куда деваться попавшему в западню самолету? А вдруг не впишемся в радиус и зацепим? Вдруг швырнет?Штурман – знал. Он заранее оценил и рассчитал скорость перемещения засветок относительно друг друга, нашу скорость, определил ширину и извилистость прохода, безопасные интервалы. Он следил за Грозой, выжидал, высчитывал секунды, он не отрывался, не отвлекался – и в решительную минуту взял ответственность на себя. Это – тот штурман, что довезет.Станислав Иванович Лавров сделал свое дело искусно: нас не шелохнуло. Только едва заметное дыхание огнедышащего чудовища мерно и плавно покачивало лайнер; он не задел ни одной болевой точки и вышел на простор чистого ночного неба. Внизу сквозь туманный слой просвечивали огни Барнаула. Вверху безмятежно сияла полная чистая луна. Мир был прекрасен и тих. И мы взяли курс на трассу.Новосибирск подтвердил, что мы вышли на трассу, аж над Барабинском. И дальше уже мы пошли по южной, знакомой тысячу раз трассе.Условный стук в дверь; Паша, заглянув в глазок, открыл: вошла проводница с подносом.– Мальчики – кофейку?В кабине стоял острый запах адреналина. Ароматный кофе был как раз кстати.– Ну как там пассажиры? Небось, страху натерпелись? Сверкало кругом-то…– Да спали они, Василич, как убитые. Намаялись с задержкой в вокзале. В духоте, на ногах… как в салон ввалились, сразу все уснули. А сверкало – страх! Давайте, ребятки, попейте. Минут через двадцать накормим, хорошо? Кому что: ножку, горбушку, крылышки?– Мне – откуда ножки растут…– Да знаю, знаю, любитель…– Перекур, ребята!– Мне – холодное мясо.– Заказывайте, сделаем, сделаем все. Может, кому бульончик… из внутренних резервов?– О, бульончик… Молодцы…– А как же… Стараемся.Самолет, оставив Грозу за спиной, удалялся на запад, и за ним тянулся подсвеченный луной, прямой как стрела спутный след. Надым Летом рейсов много, погода, в общем, хорошая, даже по северам, и ясного неба всегда больше, чем туманов. Но Север коварен. Поэтому принимать решение при полетах туда надо очень взвешенно.Вот, как я тогда вез ребятишек из Сочи в Норильск. Нам разрешалось, ввиду малого веса, возить их в количестве, превышающем количество кресел: рассаживали по четыре на три кресла. Как-то там пристегивали… Это сейчас все скрупулезно соблюдается; с Запада пришло: не дай бог набьет себе кто шишку – засудят ведь из-за несоблюденной запятой в документе. А тогда и не задумывались, что ремней привязных на всех-то не хватает. Или их по двое пристегивали? Ну бортпроводники на такой случай были подготовлены, я им доверял… а они мне.Капитан я к тому времени был уже опытный, тертый Севером, да и «Тушку» хорошо освоил. Единственно – как-то не удалось мне полетать по западно-сибирским аэропортам. Я и до сих пор путаюсь и точно не скажу, где тот Сургут, а где Нефтеюганск. Они в стороне от наших трасс. Летать довелось рядом с ними, связь с ними вел, а садиться не приходилось. Да еще понастроили там новых аэродромов; по радиообмену слышно: борты – кто следует в Надым, кто в Уренгой, кто в какой-то Октябрьский или Ноябрьский… удивительно однообразен был в советское время список имен собственных, присваиваемых новым поселкам… зато идеологически выдержан.До Уфы мы добрались без приключений. Погода звенела везде: жара, грозы, спина мокрая, ноги горят… Нормальное лето. Полон салон ребятишек-подростков, сто восемьдесят душ; любопытные мордашки то и дело заглядывали к нам в кабину… Я сам пацаном мечтал побывать в кабине, поэтому нынче весь полет у меня за спиной, затаив дыхание, стояли по двое-трое парнишек; периодически выходили, менялись, и так на экскурсии побывал весь или почти весь контингент. У Филаретыча сын как раз учился в летном училище, интерес ребят к самолету был нам близок и понятен, и никогда мой экипаж не ворчал, что толкаются тут, мешают работать. Мы и для них старались делать ЭТО КРАСИВО, чтоб загорелись глаза, а у кого-то, может, и сердце…На метео мы с Филаретычем взяли прогнозы Норильска и Уренгоя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43