Емельян Иванович в конце приема торопил казаков — надо, мол, быстрее начинать дело, «чтобы в огласку не вошло», не ждать, пока закончится сенокос (Караваев и Кунишников по этой причине просили повременить неделю), требовал переговорить со стариками и приехать к нему «с ответом как можно скорее». Иначе говоря, двое казаков, получивших аудиенцию у «государя», должны были обговорить его предложение и дать ответ.— Если вы будете худо стараться о себе, — заключил Пугачев, — и станете мешкать, так меня здесь и не сыщете.— Как нам не стараться, батюшка, будем.Обсудили место будущего сбора войска. Перебрали разные места — на Камелях, верстах в 20 от умета, на вершине Таловой речки, но поблизости от этих мест проходили большие дороги. Остановились на том, что будут на реке Узень. На прощание Пугачев обещал в следующий раз показать «царские знаки».— Почему это, Степан Максимыч, — спросил Чучков у Оболяева, когда они стояли у плетня, а Пугачев ушел в избу, — давеча яицкие казаки величали Петра Ивановича (Емельян иногда называл себя казаком Петром Ивановым. — В. Б. ) из Дубовки надежею-государем?— А вот почему: потому что он государь Петр Федорович.— Как же это так! Ведь слух был, что государь помер. Да и сам он называется дубовским казаком. Почему ж узнали, что он такой большой человек?— Сам батюшка мне поведал и сказал, что он, оставив царство, принял на себя странствование, большой труд и бедность. Смотрите же, не болтать никому постороннему! Да и сами называйте его по-прежнему дубовским казаком и обходитесь с ним просто!Два человека в глухой яицкой степи быстро поверили в истинность того, что говорил Пугачев; они хотели верить в то, что их правда наконец-то восторжествует, им станет легче. В словах Оболяева, одинокого горемыки, видна вся светлая и бесхитростная вера в доброго, сердечного заступника, каким для всех простых людей был царь; он простосердечно и ласково называет его «батюшкой», внутренне, конечно, полон восторга перед ним — тем, который «принял на себя странствование, большой труд и бедность». Еще бы! Такого человека не может не понять бесхитростная и добрая душа Ереминой Курицы, готового помочь всякому проходящему, накормить и успокоить его, хотя бы самого нищего и убогого. Таким видится ему и другим людям и «батюшка»-император, от него, много претерпевшего за народ, ждут они всякого добра и милости народу же. В этих размышлениях явственно вырисовываются извечные мысли, представления угнетенных о добре и зле, о правде и кривде, идущие от первоначального христианства, преображенные в апокрифы и другие подобного рода сочинения, в легенды, которые имели широкое хождение в массах со времен Киевской Руси вплоть до нового времени. Из столетия в столетие они передавались поколениями русских людей.Тем временем Пугачев засобирался на Иргиз, хотя это было и опасно — его ведь могли снова поймать. Уговаривал ехать и Оболяева, поскольку у него там много знакомых, да и дорогой вдвоем не страшно. Причина поездки проста — надо найти писаря, грамотного человека, крайне нужного при «государе». Но там грамотея не нашлось, хотя, по словам старца, к которому обратился Оболяев, и «набралось бы человек 20, но и те от команды сыщиков разбежались». Заехали в Мечетную слободу. Здесь Емельян едва избежал ареста — его старый знакомый Степан Косов испугался, увидев Пугачева, разыскиваемого властями, потребовал у него паспорт, а потом — идти к начальству. Его едва не схватили в Пахомиевом скиту, пришлось бежать, переправившись на лодке через Иргиз, и прятаться в дремучем лесу. Оболяева же арестовали, и бедный уметчик оказался в тюрьме. Пугачев вернулся в Таловый умет.За время его отсутствия в Яицком городке рассказ Караваева и Кунишникова произвел на казаков «непослушной» стороны, кому они доверились, сильное впечатление. Тимофей Григорьевич Мясников, молодой еще казак, пришел к братьям Кочуровым. Застал дома одного из братьев, Петра Тихоновича, и Чику-Зарубива, о котором говорили, что он «у войска причинный человек — был в приводах и не один раз сечен».— Что, братцы, — Тимофей оторвал обоих от дела — литья пуль, — слышали вы: на Таловой чудо проявляется?— Слышали.— Бог знает, — с усмешкой сказал Кочуров, — полно, правда ли? Ведь вот прошлого года тоже слух был, что государь проявился будто бы в Царицыне. И что же вышло? Только народу, сказывают, за ним много пропало!— Говорят, что подлинно он батюшка, — возразил Мясников.Чика и Тимофей пошли на базар. По дороге Мясников снова заговорил о «батюшке»:— Царь ведь приказал прислать к себе от войску двух человек.— Так что же? — Чика твердо глядел на Тимофея. — За чем дело стало? Я первый поеду!— Ну а другой-то кто же? Разве мне с тобой поехать?— Ну и поедем завтра.— Я слышал от Караваева, что и он хотел ехать.— Да мне-то до того какая нужда? — рассердился Зарубин. — Хотя Перекараваев поезжай! Я сам хочу поехать и посмотреть. Ведь почем мы знаем, что они поедут; а может, и не поедут.Тон Чики выдавал в нем решительного сторонника действий, связанных с появлением на Яике «государя». Он, как видно, не допускал мысли о возможности уклониться от того, что надвигалось. А по всему судя, предстояли дела серьезные и кровавые, и Зарубин, человек, ненавидевший всяких господ и начальников, смело шел навстречу буре, рвался к ней.На базаре в группе казаков, беседовавших о том же, Андрей Алексеевич Кожевников прямо предложил Чике ехать к государю — «нам надо его до времени спрятать».— Отчего не съездить, пожалуй, съезжу. Но куда мне его спрятать?— Вези прямо ко мне на хутор. А там уже не твоя печаль. У нас есть покои, где его спрятать.— Зачем на хутор? Отчего не в городок? (Зарубин, видимо, хотел, чтобы все шло быстрей).— В городок теперь привезти нельзя — иные казаки не поверят, а старшинская сторона может его поймать. А как отвезешь на хутор, так мы все туда будем.Разговоры шли и в других местах, в том числе и в доме М.Г. Шигаева. Ему рассказал о встрече с «государем» сам Караваев. Они тоже решили к нему ехать.Из городка выехали к Таловой две пары — Зарубин и Мясников, оба верхом; Караваев и Шигаев на телеге позже часа на два. К вечеру первые двое подъехали к умету. Встретил их Алексей Чучков, сначала отнекивавшийся, потом сказавший, что «государь приказал, чтобы вы его здесь подождали», он-де вечером или завтра утром будет. Чика и Тимофей переночевали неподалеку, у речки. Но и утром Пугачев еще не возвратился, и казаки ускакали в степь — «не попадется ли нам сайгачишка какой».Приехал и Денис Караваев. Узнав об отсутствии «государя», они с Шигаевым тоже отъехали в степь, в противоположную от Чики и Тимофея сторону — казаки остерегались друг друга, дело-то ведь было секретное и великое. К тому же войсковые казаки считали изменником Шигаева, который в дни январского восстания спас от смерти капитана Дурново — доверенное лицо самой императрицы. Он полагал, что расправа с ним тяжело скажется на судьбе войска; получил за это прощение. Казаки все это запомнили.К полудню приехал Пугачев, на одной лошади, без уметчика и кибитки. Встретил его Чучков:— Где же Еремина Курица?— Курицу мечетные мужики поймали, да и хохол, чай, уж ей ощипали. Я едва сам убрался на этой лошаденке, а другую не успел захватить… — Емельян переключил разговор на другое, его волновавшее: — Был ли здесь кто из Яицкого войска?— Есть четыре человека: двое там, — Афанасий махнул в одну сторону, потом в другую, — а двое тут… Только Караваев пенял, что я про вас сказал Чике.— И в самом деле, напрасно ты сказывал. Если он придет опять, то про меня не сказывай.Чучков залез на крышу сарая и помахал шапкой. Прискакал Караваев. Он просил Пугачева поехать к ним в стан. Тот согласился, на лошади Дениса подъехал к Шигаеву. Слез, поклонился ему. Тот ответил тем же и сел с ним на землю, уверенный, что перед ним какой-то мужичок, которого прислал с вестью Караваев. Да и немудрено: приезжий, одетый в простой армяк и толстую холстинную рубашку, с небольшой суконной шапкой на голове, вполне мог сойти за одного из беглых, которых приютил Еремина Курица.— Вот наш батюшка, — подъехал Денис и указал на мужичка.Шигаева подбросило вверх, он оробел и не знал, что сказать, верить или не верить. Но, овладев собой, склонился в поклоне, извинился, что вел себя не так, как подобает, по незнанию.— Ничего, ничего! — ободрил его самозванец. — Ну, как вы, други мои, ныне поживаете? Я слышал, что вы, бедные, вконец разорены. Расскажите-ка, чем решилась ваша тяжба?Шигаев горестно поведал ему о наказаниях, понесенных казаками, Пугачев — о своих странствиях, преувеличив их дальность (Царьград, Иерусалим, «Некрасовщина», то есть Кубань). Потом подъехал Чика. От него, по предложению Шигаева, Пугачев вместе с ним спрятался в кусты у реки. Но Зарубин, посланный Караваевым на умет («государь»-де там), снова вернулся, очень недовольный тем, что ему не доверяют, обманывают:— Вот бездельники! Не скажут правду, а ты взад и вперед езди. Чего вы таитесь от меня? Я буду здесь ожидать до ночи и отсюда не поеду, пока не увижу.— Слушай, Чика, — Караваев смутился, — буде правду сказать, так мы тебя опасаемся. Побожись, что ты ничего дурного с нами не сделаешь, так мы тебе его покажем.Чика и Тимофей побожились, поклялись перед образом, и Пугачев и Шигаев вышли из камышей.— Здравствуйте, войско Яицкое! — обратился ко всем Пугачев. — Доселе отцы ваши и деды в Москву и Петербург к монархам езжали, а ныне монарх к вам сам приехал.Зарубин и Мясников, прижавшиеся к телеге, низко ему поклонились.— Не кланяйтесь, детушки, а заступитесь за меня. Вы пришли сюда, чтобы видеть государя Петра Федоровича, а я и есть тот, кого вы ищете и теперь своими глазами видите. По ненависти бояр я лишен был царства, долго странствовал, а теперь хочу по-прежнему вступить на престол. Примете ли вы меня к себе и возьмете ли на свои руки?— Рады, батюшка, тебе служить!Пугачев, разыгрывая роль государя, импровизировал многое, но говорил, во-первых, давно выношенное, во-вторых, понятное этим людям. Его язык, выражения были их языком. Но тон его высказываний отличался от обычного казацкого наречья, и это скоро казаки почувствовали.Начали трапезу. Ели арбуз — Пугачев сидя, Шигаев стоял около него, Караваев угощал, а Чика и Тимофей отошли на другую сторону телеги, не смея сесть при «государе».— Так-то, детушки, — продолжал Пугачев беседу, — еще бог велел по двенадцатилетним странствовании свидеться с вами. Много претерпел я в это время бедности…— Ну что, батюшка, — прервал его Караваев, — о прошедшем много разговаривать! Предъяви-ка ты нам лучше свои царские знаки.— Раб ты мой, — голос Пугачева стал резким и повелительным, — а повелеваешь мною!— Батюшка! — спас положение Максим Шигаев. — Наше дело казачье, не прогневайся, что мы говорить-то хорошо не умеем.Разволновавшийся Пугачев взял нож и хотел разрезать ворот рубашки, чтобы явить знаки, но Караваев, и тут невпопад, предложил рубашку не портить, а сбросить ее. Емельян сделать это никак не мог — казаки увидели бы его исполосованную спину.— Нет! Не подобает вам, простым людям, видеть все мое тело.Он разрезал ворот:— Кто же из вас знает царские знаки?— Мы не знаем, надежа-государь, — ответили казаки, — наше дело казачье, и мы никогда их не видывали.— Так вот знайте же!Четверо казаков увидели два пятна (от заросших ран) на левой стороне груди и одно на правой. Почти все оробели, а Тимофея «такой страх обуял, что ноги и руки затряслись». Только Чика сомневался; он потом говорил следователям: «Видя Пугачева, думал я и рассуждал сам с собою, что ему государем быть нельзя, а какой-нибудь простой человек». Непонятно ему было, например, почему Пугачев острижен по-казацки, имеет бороду, одет в казацкое же платье. Но Караваев успокаивал его: «государь»-де «так себя прикрывает».Потом Емельян показал еще один «знак» — шрам на левом виске, прикрытый волосами (следы от золотухи, может быть).— Что это там, батюшка? — спросил Шигаев. — Орел, что ли?— Нет, друг мой, это царский герб.— Все цари с таким знаком родятся или это после божиим изволением делается?— Не ваше это дело, други мои. Простым людям этого ведать не подобает.Казаки испугались и поклонились Пугачеву:— Теперь верим и признаем в вас великого государя Петра Федоровича.— Ну, когда признаете меня за государя, так обещайтесь за все Яицкое войско мне не изменять и никому в руки живого не отдавать. Напротив того, и я дам клятву любить вас и жаловать. Сберегите меня, детушки. Если господь допустит меня в свое место (то есть на престол. — В. Б. ), так я вас не забуду и буду жаловать, как первые монархи. Я сам вижу, что вы, бедные, обижены и разорены, потерпите до времени.— Хотя мы все, казаки, пропадем, — с волнением, но твердо произнес Шигаев, — но вас, батюшка, не выдадим. А буде не удастся, так выведем тебя на степь и пустим, а в руки не отдадим.— Ну, друзья, не забудьте же своего слова и будьте мне верны!— Надейтесь на нас, батюшка, крепко, — говорили все четверо, — мы вас не выдадим.Достали медные складни (походные иконы), и, став на колени, казаки дали присягу:— Обещаемся перед богом служить тебе, государь, во верности до последней капли крови. И хотя все войско Яицкое пропадет, а тебя живого в руки не отдадим.Пугачев, тоже на коленях, присягнул:— Обещаюсь и я перед богом любить и жаловать Яицкое войско так, как и прежние цари. И буду вас жаловать рекою Яиком и впадающими во оною реками и притоками, рыбными ловлями, землею, сенокосными покосами и всеми угодьями безданно и беспошлинно. И распространю соль на все четыре стороны; вези кто куда хочет. И оставлю войско Яицкое при прежней их вольности.Договор был заключен. Снова заговорили об изготовлении «хорунгов» (знамен), одежды для «императора». Зарубин и Шигаев заспорили, кому ехать в городок за всем этим, «взять на руки», то есть охранять, беречь, «государя». Пугачев взял сторону Чики, который резонно заметил, что на хуторе Шигаева многолюдно («к тебе на хутор много людей ездит»), и это решило дело:— Нет, чадо мое, — Пугачев обратился к Шигаеву, — поезжай-ка ты с Караваевым в городок, и исправьте все, что я говорил, а Чику и Мясникова я оставлю при себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57