ЧАСТЬ ВТОРАЯ В тот же самый вечер, облачившись в свой любимый халат и удобно усевшись перед разгоревшимся камином в старом кожаном кресле, с неизменной трубкой в зубах, Аввакум прислушивался к тихому постукиванию дождевых капель в оконные стекла, и ему казалось, что кто-то непременно позвонит к нему в дверь. Это чувство ожидания было ему знакомо, оно появлялось в те часы, когда его начинало особенно тяготить одиночество. Оно проникало в его душу сперва как будто робко, но потом давало себя знать с невероятной остротой, мешало ему сосредоточиться, работать; весь он обращался в слух. Года два-три назад, чтобы обмануть это чувство, Аввакум придумал курьезную игру, которая, однако, всегда давала хороший результат. Он одевался, выходил на веранду, спускался по высокому стволу старой черешни, обходил кругом дома и, словно только что прибыл, торжественно останавливался у парадного входа. Нажимал кнопку звонка — долго и сильно — и, когда швейцар отворял, он, смущенно почесывая затылок, весело здоровался с ним, спрашивал деловым тоном, не искал ли его кто-нибудь, и бодро поднимался на свой этаж. Потом эта игра ему надоела, и он заменил ее рюмкой доброго коньяку. Эффект был не совсем такой же: от чувства ожидания оставался еще легкий осадок, но все же, приложив некоторые усилия, ему удавалось сосредоточиться и читать.Упоминание о высокой черешне, наверное, подсказало читателю, что речь идет о доме Свинтилы Савова, военного врача запаса, где лет десять назад Аввакум обнаружил иностранного агента Асена Кантарджиева, режиссера документальных фильмов. В этом доме он поселился по совету полковника Манова и пережил тут неположенное в его зрелом возрасте увлечение. Позже, когда доктор Свинтила Савов скончался, так и не завершив своих мемуаров, полковник Манов, чтобы сохранить дом для Аввакума, поселил в нижнем этаже их вышедшего на пенсию сотрудника, который согласился — и даже с большим удовольствием — выполнять обязанности сторожа и швейцара. Все годы странствований Аввакума он ухаживал за двумя клумбами дикой герани возле ограды и раз в месяц поднимался на верхний этаж, чтобы вытереть пыль с мебели и книг.В этот вечер Аввакум не ощущал одиночества и не бездействовал, а вот чувство ожидания чего-то снова посетило его. То ли дождь нагнал на него это чувство, то ли угасавший в камине огонь… Аввакум готовился к большому путешествию. Он водил пальцем по карте, разложенной на коленях, мысленно пересекал пустыни, взбирался на горы, с крутых вершин которых открывалась панорама большого мира.Чтобы эти слова не звучали высокопарно, следует пояснить читателю, как, собственно, обстояло дело с этой картой. Три месяца назад Аввакум получил приглашение советского академика Румянцева принять участие в археологической экспедиции, которая, занимаясь своими изысканиями, должна была пересечь пустыни Каракумы и Гоби, а на обратном пути подольше задержаться где-нибудь на Крыше Мира — на Памире. Прочитав про Памир, Аввакум почувствовал что-то вроде легкого головокружения, как будто это слово каким-то роковым образом было связано с его жизнью. Хотя Памир, в сущности, был ему чужд настолько же, насколько, скажем, водопад Виктория в Африке. Но ведь никто не знает, по каким неведомым дорогам блуждает наша судьба!.. Не мог этого знать, разумеется, и Аввакум.А чувство, что его кто-то ищет, не покидало Аввакума. Только те, кто искали его, позвонили не в дверь, а по телефону.Пока генерал рассказывал историю исчезновения склянки, осторожно взвешивая каждое слово, чтобы невольно не драматизировать положения или же не представить его в свете более оптимистическом, чем оно было в действительности, Аввакум тихонько попыхивал трубкой и с чувством легкой грусти оглядывал каждый уголок просторного кабинета. Такая грусть охватывает взрослых людей, когда они слышат старую школьную песню или случай приведет их в места, связанные с первой любовью. Ничто тут не изменилось за несколько лет, только узоры на ковре как будто поблекли. Все оставалось точно таким, каким ему запомнилось, и стояло на тех же самых местах. В глубине кабинета — большой ореховый письменный стол (Аввакум знал его с двадцати лет), книжный шкаф, массивное кожаное кресло, в которое полковник Манов обычно усаживал почетных гостей, длинный стол для заседаний, стулья. Ни один предмет не был переставлен на другое место. Десять лет назад тут остановились часы, и вместе с ними остановилось время, а вместе с временем застыли и воспоминания. Они стояли перед мысленным взором Аввакума как восковые фигуры в паноптикуме. Разумеется, это относилось только к нему, Аввакуму, потому что во всем остальном время бушевало, стремительно налетало на этот ореховый стол, на кожаное кресло, на покрытый зеленым сукном стол для заседаний; оно бушевало, налетало на весь этот маленький мир даже в самые последние часы со всей злобой и яростью своих последних дьявольских заговоров и ухищрений.Да, предметы здесь оставались на прежних местах. Вот два телефона на письменном столе — красный и белый. Красный телефон был оперативным, прямой спецсвязи, он звонил я особых случаях, когда в каком-нибудь из секторов управления становилось горячо. Услышав его тревожный зов, полковник Манов, не вздрогнув и даже не моргнув, спокойно поднимал трубку. Белый телефон связывал с внешним миром. Но если звонил он, начальник управления вздрагивал, словно вблизи грохотал гром. Чаще всего ему звонила жена — она была из театральных снобов и не пропускала ни одной премьеры… Да, все здесь было как прежде, только за письменным столом сидел совсем другой человек.Аввакум знал его еще с тех времен. Был он тогда начальником соседнего отдела — разведывательного — и приходил к ним на совещания, когда дело касалось опасных «гостей» из некоей заатлантической страны. Он постарел, но не сдавался, был бодр духом, его зеленоватые глаза по-прежнему горели, а губы часто изгибались в иронической или вызывающей усмешке.— Вот так обстоят дела с этой склянкой, — заключил генерал. — А сейчас я попрошу у вас еще минутку терпения — послушайте магнитофонную запись допросов, которые вел полковник Элефтеров сегодня во второй половине дня.Он нажал на белую клавишу, и через несколько секунд кабинет наполнился звуками сильного, спокойного и уверенного голоса профессора. Как только пришел черед Анастасия Букова, Аввакум слегка улыбнулся; Марину Спасову прослушал со снисходительным выражением лица, Война Константинова и Недьо Нёдева слушал с безучастным видом, а ответы Найдена Кирилкова явно доставляли ему удовольствие. Когда допрос сотрудников «ЛС-4» закончился арестом четверых и повелительный гоос полковника Элефтерова повис в воздухе, словно угрожающе замахнувшийся, но беспомощный кулак, лицо Аввакума помрачнело. Он поспешно зажег погасшую трубку, и его сразу же окутало облако синеватого дыма.— Если вы хотите послушать вторично какие-нибудь отрывки, то пожалуйста! — предложил любезно генерал.— Благодарю, наслушался, — отказался Аввакум. — То, что я узнал из этой записи, товарищ генерал, меня глубоко встревожило. Если даже мой друг Анастасий Буков вызвал подозрение у полковника Элефтерова, то это дает основание предположить, что на нашей грешной планете осталось не более дюжины честных людей, — продолжал он с иронической улыбкой, которая под конец стала даже язвительной. — То есть по два с четвертью человека на каждый континент. Стоит ли в таком случае нам — вам и мне — бороться со злом? Если вы спросите об этом электронную машину из нашего Центра, она, несомненно, высмеет вас! Конечно, не стоит! Шансы на успех равны нулю.— Но мне не до шуток, — сказал генерал. — Да и времени для них у нас нет. Часы бегут, а где склянка — неизвестно. Разве министр не сказал вам, какую задачу правительство поставило перед нами? Проклятая склянка должна быть найдена самое позднее завтра до полуночи! — он посмотрел на свои наручные часы, хотя прямо напротив него сверкали, словно медный таз, огромные электрические. — У нас остается каких-нибудь двадцать три часа! — Генерал вздохнул и продолжал: — Ну а что, если завтрашний или, точнее, уже сегодняшний рассвет принесет нам эпидемию, подобную чуме?— Это не исключено, — сказал Аввакум. — Хотя и не так уж вероятно!— Пожалуйста, не надо… — обиженно сказал генерал. — Я и сам люблю шутить, но, как я вам уже сказал, сейчас мне не до шуток. Нам надо торопиться!— Мда-а, — протянул неопределенно Аввакум и снова принялся набивать трубку.— Действуйте, товарищ Захов! Ведь вы обещали министру взяться за это дело?— Я обещал министру выслушать вас.— Ну хорошо, вы меня уже выслушали. Теперь действуйте!— А вы знаете, если всадник пришпоривает коня так, как пришпориваете меня вы, конь непременно сбросит его на землю.— Ну, не сердитесь! — улыбнувшись через силу, сказал генерал. Улыбка его была несколько неприязненной, потому что, как бы он ни уважал Аввакума, Аввакум был все же полковником, а полковнику не положено шутить с генералом. Но, вспомнив вдруг, что Аввакум уже давно в отставке и что сейчас с ним разговаривает штатский человек, он почувствовал себя неловко. — Не сердитесь! — повторил он. — Если я несколько нетерпелив и нервозен, то только из-за этой ужасной склянки. Ведь не знаешь, что может случиться в любую минуту! Поэтому не мешкайте, а засучив рукава принимайтесь за дело, потому что время работает не на нас.— Время не работает ни на кого из живых, и в этом отношении я не советовал бы вам строить какие бы то ни было иллюзии. Время работает только на историю. Я говорю вам это как археолог. А что касается того, чтобы засучить рукава… Министр встретил меня словами: «Случилось то-то и то-то, дружище Захов, идите к генералу, он вам все объяснит!» Я прихожу к вам, вы мне объясняете и пришпориваете меня: «Действуйте!» Но никто из вас не спросил меня, согласен ли я вообще действовать!— Никому и в голову не приходило, что вы можете отказаться. — разведя руками, пояснил генерал.— Потому что вы живете представлениями десятилетней давности.— Что вы хотите этим сказать? — Генерал наклонился над столом и удивленно поглядел на Аввакума.— Я стал совсем другим человеком, — холодно ответил Аввакум. И, поскольку генерал все так же удивленно глядел на него, продолжал: — Занимаюсь своим делом, плаваю в тихих водах, живу спокойно, мирно. Вот каким я стал человеком! Написал две книги об античном искусстве в нашей стране, теперь собираю материал для третьей. Может быть, через год-другой меня изберут членом-корреспондентом Академии наук… — Произнеся последние слова, Аввакум усмехнулся, и эта усмешка как будто сразу же соскребла все, что он до этой минуты говорил. Она не зачеркнула, не стерла, а именно соскребла, потому что вместе с насмешкой к ней в равной доле была примешана и горькая ирония, и недвусмысленное сострадание к самому себе.Генерал лишь отчасти понял эту усмешку и сразу же поспешил найти золотую середину .которой всегда придерживался.— Ничего, — сказал он. — Вы по-прежнему будете писать свои книги, преуспевать в науке. А то, что вы включитесь сейчас в следствие по делу об исчезнувшей склянке с вирусами, не помешает ни вашим книгам, ни другим вашим намерениям. И не может помешать, потому что для вас это будет лишь случайным кратковременным эпизодом!— Вы и представить себе не можете, как это мне помешает! — возразил Аввакум тоном многоопытного человека. — Вам ведь не раз, наверное, приходилось наблюдать, какое фатальное значение имеет та единственная сигарета, которую бывший курильщик закуривает после нескольких лет воздержания? Эта «единственная» снова возрождает его пристрастие к никотину .хотя то, что он ее закурил, казалось фактом случайным, незначительным. Вы понимаете, что я хочу сказать, да? Участие в поисках склянки сыграет для меня ту же роковую роль, что и «единственная» сигарета для отказавшегося от табака курильщика, — во мне снова проснется задремавший было искатель «неизвестного». Я постелил этому искателю мягкую постель, закрыл его в уютной комнате, опустил шторы, чтобы его не раздражал свет, вообще создал ему все условия для сна и сновидений, чтобы он спал подольше, как та заколдованная красавица в балете Чайковского… А вы хотите его разбудить! И даже убеждены, что я непременно разбужу его сам, потому что и не спрашиваете, согласен ли я, а сразу требуете: «Действуй, действуй», как это бывало в те, прежние времена. Вы пришпориваете меня так, будто бы я вообще и не выходил из этого здания!— Я и сейчас убежден, что вы включитесь в следствие! — терпеливо настаивал генерал.— Вы идете на большой риск! — покачав головой, заметил Аввакум. После минутной паузы он продолжал: — Не будьте так уверены в этом и не торопите меня. Я вам сказал уже, что, если вернусь к поискам «неизвестного», в моей душе снова пробудится прежний голод. Но я не хочу этого, потому что уже прошел свой путь «открывателя неизвестного». Сейчас я занят другой деятельностью, пока еще очень скромной — да, силы мои в науке скромны, но она доставляет мне определенное удовлетворение. Не бог весть какое, но дело у меня двигается, и это главное. Такова психологическая сторона вопроса. Но есть и его практическая сторона, которая полностью расходится с вашим предложением. Если я засучив рукава включусь в эту работу, сорвется мой сегодняшний отъезд. Я должен лететь в Москву. Вот тут, в бумажнике, билет на самолет. Минутку… Вот, сегодняшняя дата, утренний рейс! Вы спросите: как же получилось, что именно сегодня я должен лететь? А я вам скажу: вот так получилось! И в вашем вопросе, и в моем ответе маловато логики, поэтому давайте заключим перемирие и пойдем дальше! Я приглашен советскими археологами участвовать в экспедиции, возглавляемой академиком Румянцевым, которая имеет целью исследовать некоторые районы пустыни Каракумы и Гоби, а возвращаясь из Гоби, остановиться на некоторое время у подножия Памира. Сегодня вечером экспедиционная группа вылетает из Москвы в Ташкент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20