Все замечательно, приятный магазин
У противоположного тротуара ждало такси. Они сели, и, когда машина тронулась, человек в белой куртке спросил:— Вы в каком отеле остановились?Аввакум ответил, что «остановился» он, конечно же, в «Эль Минзох».— Езжай к «Эль Минзох», — буркнул человек в белой куртке шоферу.Машина подъехала к отелю.Когда они поднялись по лестнице, человек в белой куртке сказал:— Ступайте за вашими вещами. Я подожду вас в вестибюле. — Он взглянул на часы. — Максимум пять минут, ясно?Ясно ли? Кровь барабанной дробью застучала в висках, Аввакум, однако, тотчас же овладел собой и с улыбкой склонил голову.О боже, этот человек впервые в жизни опустил голову!Мальчишка-слуга вынес из лифта его чемодан, а сам он пошел расплатиться к кассиру. Человек в белой куртке ждал его у стеклянной двери.— Номер остается за мной еще на два дня, — тихо сказал Аввакум.— Значит, вы вернетесь? Очень хорошо, — кассир закивал головой.Тут, при выходе из вестибюля, Аввакума постигло первое несчастье. Уступая дорогу даме, которая шла прямо на него, пристально глядя ему в лицо, он круто повернулся на каблуках, не в силах оторвать глаз от ее лица. Блондинка была так хороша, так хороша!Галантно уступить дорогу даме было вполне достойно мрамора «Эль Минзоха», но его транзистор, висевший на перекинутом через плечо длинном ремешке, при этом сильно застонал — от резкого поворота он стукнулся о мраморную колонну. Раздался глухой звук — транзистор был в кожаном футляре. Мрамор и не почувствовал этого удара, а вот сердце Аввакума сжалось так, словно накололось на что-то острое. Много ли нужно было хрупкому радиопередатчику? У Аввакума потемнело в глазах. «Эль Минзох» стал похож на гробницу.— Пять минут давно истекли! — сказал человек в белой куртке. Он снова уставился на него свирепым взглядом.— О, держу пари, что дама, с которой я только что разминулся, — итальянка, притом непременно из южной Италии, — вздохнув, сказал Аввакум. — А вы какого мнения на сей счет?Человек в белой куртке сердито ответил, что у него на сей счет нет своего мнения.
Тот же день. В порту Они подошли к причалу. Там их ждала черная шлюпка с тремя гребцами. Гребцы были в матросских тельняшках в белую и синюю полоску.— Я капитан Франсуа, — сказал, обращаясь к Аввакуму, человек в белой куртке.— Пауль Шеленберг, — представился Аввакум. — Профессор физики.— Будьте любезны сесть в шлюпку, — сухо предложил Франсуа.Солнце палило нещадно, а сонная вода сверкала бесчисленными осколками стекла.Несколько ритмичных ударов веслами — и шлюпка сместилась вправо и понеслась в этом же направлении, держась подальше от стоящих на рейде судов. Сняв свою панаму, Франсуа с мрачной усмешкой протянул ее Аввакуму.— Возьмите шляпу, господин профессор, и наденьте ее, пожалуйста, себе на голову, но так, чтобы она за крыла половину вашего лица. От этого вам будет двойная польза, уверяю вас: и глаза защитите от солнца, и мозг. Видите, как печет?Франсуа, очевидно, хотел сказать: «Закройте, приятель, глаза, чтобы они поменьше видели!» Но столь почтенному пассажиру так не скажешь.— Благодарю! — ответил Аввакум, со смиренным видом принимая шляпу. Франсуа раскрывал отношение к нему хозяев корабля — как же не поблагодарить его? Там ждали человека, который не должен знать ни местоположения корабля в порту, ни того, как он внешне выглядит. Дурной знак, но все-таки — знак!За бортом мирно булькала вода.Лодка сворачивала то вправо, то влево, описывала какие-то круги, восьмерки — быть может, шныряла между пароходами и парусниками, и все это только для того, чтобы он утратил способность ориентироваться.Наконец гребцы подняли весла, шлюпка вошла в тень корабля, на палубе кто-то подал свистком сигнал.Сняв панаму, Аввакум бросил ее на колени Франсуа. Его глазам открылись две плоскости — встающая над ним черная отвесная стена — корпус судна — и безбрежная синь океана, исчезающая в дымке на горизонте. Они подъехали к кораблю со стороны океана и находились в самой западной части залива.Сверху спустили стальные тросы с крюками на концах. Крюки подхватили шлюпку и подняли ее на палубу ровно и тихо, словно в лифте.На палубе стоял высокий тощий человек в белом форменном костюме и в белой, форменной же фуражке. Аввакум обратил внимание на его орлиный нос и синие глаза, сидевшие глубоко в орбитах. Лицо его вызвало воспоминание о зоологическом саде — да ведь этот тип похож на южноамериканского кондора!— Роберт Смит, помощник капитана, — козырнул он без особого усердия; голос его звучал ровно, даже тихо.Аввакум ответил кивком головы.Под ногами блестели металлические плиты палубы. Справа и слева поднимались куда-то вверх металлические трапы с металлическими перилами, прямо в трех шагах от него была ослепительно белая стена, на фоне ее сверкала золотом бронзовая дверная ручка.— Пожалуйста, прошу вас! — произнес Смит, показывая на бронзовую ручку.Франсуа исчез — куда, когда? — Аввакум не заметил. Возле него стоял только один из матросов, он нес его чемодан. У матроса была коротко подстриженная бородка и волосы цвета сухой кукурузы.— Прошу! — повторил Смит.Аввакум нажал на ручку, и массивная железная дверь раскрылась как бы сама собой. Они вошли в узкий коридор, застланный плюшевой дорожкой. На потолке светились матовые полушария.— Позвольте, — сказал Смит, проходя вперед. Он открыл дверь с золотистыми стеклами, обрамленную красной полоской. Они проследовали по какому-то тоннелю с гладкими белыми стенами, тоже застланному синими плюшевыми дорожками, со светящимися полушариями на потолке. Еще одна такая же дверь с красной рамкой и золотистым стеклом, а за нею — небольшой круглый салон со стенами темно-красного дерева. Круглый стол, мягкие стулья с высокими спинками, глубокие кресла — все наглухо прикреплено к полу.И здесь с потолка светили матовые полушария.Роберт Смит открыл еще одну дверь, за нею была спальня с круглым иллюминатором, глядящим в море. Спальня удивительно скромная: низкая кровать, столик, белый дощатый шкаф. И небольшая дверка — очевидно, в ванную.— Это ваши апартаменты, — сказал Смит. Потом обратился к матросу, державшему в руке чемодан: — Эдмонд, ты можешь идти!— Слушаюсь, — по-военному ответил Эдмонд.Они остались вдвоем. Смит достал сигареты и протянул Аввакуму, заметив при этом:— Неплохо, правда? Для такого танкера, как очень даже неплохо. Я бы сказал — роскошные апартаменты!Он засмеялся. Когда Кондор смеялся, он казался не таким хищным.— Танкера? — переспросил Аввакум.Смит удивленно взглянул на него, потом, словно что-то вспомнив, поморщился и махнул рукой.— Скорее танкер, чем яхта, — сказал он. — Это, конечно, не яхта, но каютка стоящая. До вас тут жил господин Ганс.— Ганс? В висках у Аввакума застучали молоты. А вдруг этот Ганс заговорит с ним по-немецки?— Не имею чести быть знакомым с господином Гансом, — заметил Аввакум. — Из какой части Германии этот человек?— Этот Ганс такой же немец, как я француз, — рассмеялся Смит.— И как ваш танкер — яхта! — вставил Аввакум. — Мне все ясно, господин Смит, благодарю.Но в эту минуту вошел Франсуа.— Может быть, и господин Франсуа такой же капитан корабля, как вы — француз, Ганс — немец, а танкер — яхта? — весело спросил Аввакум. В конце концов, он ведь профессор, почему бы ему не пошутить. Да и сама игра начала его увлекать.Франсуа сделал вид, что не слышал шутки. Вместо панамы-пирожка сейчас на голове его была шикарная фуражка с двумя золотыми шнурами вокруг околыша. Эта шикарная, солидная фуражка странным, просто магическим образом до неузнаваемости изменила выражение его лица. Не было больше свирепого взгляда тореадора, из-под козырька спокойно смотрели строгие глаза настоящего капитана дальнего плавания. Своим свирепым корсиканским видом он, оказывается, был обязан проклятой панаме-пирожку.Франсуа вынул из кармана кителя какой-то бланк.— Господин Шеленберг, — сказал он, — будьте любезны заполнить этот формуляр. Это нечто вроде адресной карточки.Аввакум ответил, что, раз существует такой порядок, он немедленно заполнит формуляр, но прежде предложил своим гостям сесть, добавив при этом, что в «его» апартаментах они могут чувствовать себя как дома, и извинился, что нечем их угостить. После этого он стал знакомиться с формуляром.Фамилия, имя. Фамилия и имя отца и матери. Место жительства — город, улица, номер дома. Профессия, место работы. Если не работает, то с какого времени и по какой причине. И наконец, когда родился — год, месяц и число.Аввакум вздохнул, но так, чтобы это не произвело нежелательного впечатления. Все эти данные ему вчера вечером сообщили из Центра. 07 не проведешь: он сверит его данные с теми, что имеются у него, или обратится с запросом в свой центр. И если между этим Шеленбергом и тем, настоящим, обнаружатся расхождения…«Тот», другой, в это время крепко спал, спрятанный ото всех в самом сердце Медины.— Готово, — сказал Аввакум и подал Франсуа заполненный бланк.Франсуа взял левой рукой листок бумаги, а правой отдал честь — этого требовали неписаные правила вежливости, так поступали настоящие капитаны дальнего плавания. На голове у него больше не было панамы — он не рычал.Франсуа и Смит ушли. Аввакум остался один.
Аввакум вполне отдавал себе отчет в том, что попал в ловушку и угодил в нее по своей собственной воле: у той двери, что вела на небольшую палубу, ручки изнутри не было, она открывалась, видимо, с помощью телемеханизма. Иллюминатор, глядящий в океан, — да в это крохотное отверстие и одного плеча не просунешь…Итак, он пленник, добровольный пленник. Однако и 07 подпустил к себе смертельно опасного врага.07 окажется последним идиотом, если позволит ему сойти на берег. На это, конечно, рассчитывать не приходится. Что же тогда? Аввакум невольно содрогнулся.Завтра днем либо вечером проснется настоящий Шеленберг. Самое большее через пять минут после этого до него дойдет, что человек, которого он принял за своего телохранителя, одурачил его. И если даже он не сообразит, что на корабль вместо него попал кто-то другой, он немедленно сообщит о случившемся своим людям в Европе. Оттуда в эфир радиограмма 07 — и конец.Оставалось одно — связаться с Софией, с Центром. Ну, хорошо! А если корабль оборудован пеленгаторами? Перехватят его радиограмму, он себя выдаст. Тогда 07 неизбежно пустит в него пулю или бросит на съедение рыбам — все равно.И все же 07 будет нокаутирован. Луч будет спасен. Правда, при одном условии — что микропередатчик в исправном состоянии. Но после того сильного удара о мраморную колонну в «Эль Минзох» это представляется маловероятным. И все из-за той восхитительной блондинки, взгляд которой почему-то так долго задержался на нем. Никогда ему не везло с такими женщинами.Положение безвыходное. Как же быть? Он будет действовать сообразно обстановке, как того требуют безвыходные обстоятельства. Минута за минутой, час за часом. Он подумал, что ему не мешало бы выкурить трубку.Усевшись поглубже в кресле и положив ногу на ногу, Аввакум стал неторопливо набивать в трубку табак. Он уже вынул спичку.В момент, когда он поднес к трубке горящее пламя, кто-то сильно постучал в дверь, а сквозь открытое окно — с очень близкого расстояния — донесся звонкий женский смех. Он был ему знаком — это смеялась Наталья Николаева. Весело, от души…В проеме двери стоял 07.
Ангорский кот Микки, белый и пушистый, с маленькими рубинами в глазах, гонял по полу бумажный шарик — вправо, влево, кидался на него сверху и тут же снова вставал, и это было очень забавно — Наташа смеялась от души. Какой красавец!Микки действительно был красавцем, но что бы он ни вытворял, какие бы фокусы ни придумывал, как ни изощрялся, ее взгляд задерживался на нем лишь на минуту, на две, после чего кот исчезал с ее глаз вместе со смехом. И хотя она по-прежнему смотрела на него, взгляд проходил мимо и устремлялся неведомо куда; Микки как бы испарялся.
Кто сказал, что мысли летят, как птицы? Что там птицы… Вьются стаями у маяка Спартель, вокруг его каменной башни, но какая из них в состоянии, разметав крылья, в одно мгновение очутиться у Адмиралтейской иглы? Взгляд ее блуждает по белым плоскокрышим домам, по этим бетонным прямоугольникам, а перед глазами ее расстилаются набережные Невы, сияет огнями Невский проспект, Петр I восседает на своем коне, а тот встал на дыбы — вот-вот сорвется с места. Кто его остановит?Мысли куда быстрее птиц, их даже сравнивать смешно — птицу и мысль, и все же есть у них что-то общее: то они соберутся вместе, то разлетятся в разные стороны, куда глаза глядят, то снова соберутся.Профессор Трофимов не хочет выходить на палубу, он говорит, что город этот его не интересует, что Спартель не производит на него никакого впечатления — маяк как маяк.До чего ж все вдруг переменилось, стало похожим на сон. Она силится поверить, что этот сон — действительность, и ей даже отчасти удается. Она бы окончательно перестала сомневаться — ну, разумеется, действительность! — если бы Константин Трофимов не улыбался так грустно и не был таким мрачным. Фома неверующий! Что ему еще надо, чтобы он поверил?А может, он прав? Кто знает!
Во сне она слышала русские песни, и было так красиво — дул ветерок, шумели березы, а она качалась на солнечных качелях. Но вдруг ее кто-то позвал — голос такой теплый-теплый: «Наташа! Наташа!»Она открыла глаза, голос несся из репродуктора, но репродуктор был другой. Она приподнялась на локтях — и комната тоже была другая! Такой комнаты она в жизни не видела, никогда не ступала в нее ногой! Оконце — круглое, словно иллюминатор, стены — белые, на потолке — шар. Ей стало страшно, она подумала, что сходит с ума. Она схватилась рукою за горло и всхлипнула.От помешательства ее отделяли, может быть, секунды, если бы этот голос не заговорил снова, да так ласково, на ее родном языке:— Как вы себя чувствуете, Наташа? Успокойтесь, ради бога! Ничего особенного не случилось, никакая опасность вам не грозит!До чего знакомый голос! Как будто она совсем недавно разговаривала с этим человеком — сегодня или вчера!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Тот же день. В порту Они подошли к причалу. Там их ждала черная шлюпка с тремя гребцами. Гребцы были в матросских тельняшках в белую и синюю полоску.— Я капитан Франсуа, — сказал, обращаясь к Аввакуму, человек в белой куртке.— Пауль Шеленберг, — представился Аввакум. — Профессор физики.— Будьте любезны сесть в шлюпку, — сухо предложил Франсуа.Солнце палило нещадно, а сонная вода сверкала бесчисленными осколками стекла.Несколько ритмичных ударов веслами — и шлюпка сместилась вправо и понеслась в этом же направлении, держась подальше от стоящих на рейде судов. Сняв свою панаму, Франсуа с мрачной усмешкой протянул ее Аввакуму.— Возьмите шляпу, господин профессор, и наденьте ее, пожалуйста, себе на голову, но так, чтобы она за крыла половину вашего лица. От этого вам будет двойная польза, уверяю вас: и глаза защитите от солнца, и мозг. Видите, как печет?Франсуа, очевидно, хотел сказать: «Закройте, приятель, глаза, чтобы они поменьше видели!» Но столь почтенному пассажиру так не скажешь.— Благодарю! — ответил Аввакум, со смиренным видом принимая шляпу. Франсуа раскрывал отношение к нему хозяев корабля — как же не поблагодарить его? Там ждали человека, который не должен знать ни местоположения корабля в порту, ни того, как он внешне выглядит. Дурной знак, но все-таки — знак!За бортом мирно булькала вода.Лодка сворачивала то вправо, то влево, описывала какие-то круги, восьмерки — быть может, шныряла между пароходами и парусниками, и все это только для того, чтобы он утратил способность ориентироваться.Наконец гребцы подняли весла, шлюпка вошла в тень корабля, на палубе кто-то подал свистком сигнал.Сняв панаму, Аввакум бросил ее на колени Франсуа. Его глазам открылись две плоскости — встающая над ним черная отвесная стена — корпус судна — и безбрежная синь океана, исчезающая в дымке на горизонте. Они подъехали к кораблю со стороны океана и находились в самой западной части залива.Сверху спустили стальные тросы с крюками на концах. Крюки подхватили шлюпку и подняли ее на палубу ровно и тихо, словно в лифте.На палубе стоял высокий тощий человек в белом форменном костюме и в белой, форменной же фуражке. Аввакум обратил внимание на его орлиный нос и синие глаза, сидевшие глубоко в орбитах. Лицо его вызвало воспоминание о зоологическом саде — да ведь этот тип похож на южноамериканского кондора!— Роберт Смит, помощник капитана, — козырнул он без особого усердия; голос его звучал ровно, даже тихо.Аввакум ответил кивком головы.Под ногами блестели металлические плиты палубы. Справа и слева поднимались куда-то вверх металлические трапы с металлическими перилами, прямо в трех шагах от него была ослепительно белая стена, на фоне ее сверкала золотом бронзовая дверная ручка.— Пожалуйста, прошу вас! — произнес Смит, показывая на бронзовую ручку.Франсуа исчез — куда, когда? — Аввакум не заметил. Возле него стоял только один из матросов, он нес его чемодан. У матроса была коротко подстриженная бородка и волосы цвета сухой кукурузы.— Прошу! — повторил Смит.Аввакум нажал на ручку, и массивная железная дверь раскрылась как бы сама собой. Они вошли в узкий коридор, застланный плюшевой дорожкой. На потолке светились матовые полушария.— Позвольте, — сказал Смит, проходя вперед. Он открыл дверь с золотистыми стеклами, обрамленную красной полоской. Они проследовали по какому-то тоннелю с гладкими белыми стенами, тоже застланному синими плюшевыми дорожками, со светящимися полушариями на потолке. Еще одна такая же дверь с красной рамкой и золотистым стеклом, а за нею — небольшой круглый салон со стенами темно-красного дерева. Круглый стол, мягкие стулья с высокими спинками, глубокие кресла — все наглухо прикреплено к полу.И здесь с потолка светили матовые полушария.Роберт Смит открыл еще одну дверь, за нею была спальня с круглым иллюминатором, глядящим в море. Спальня удивительно скромная: низкая кровать, столик, белый дощатый шкаф. И небольшая дверка — очевидно, в ванную.— Это ваши апартаменты, — сказал Смит. Потом обратился к матросу, державшему в руке чемодан: — Эдмонд, ты можешь идти!— Слушаюсь, — по-военному ответил Эдмонд.Они остались вдвоем. Смит достал сигареты и протянул Аввакуму, заметив при этом:— Неплохо, правда? Для такого танкера, как очень даже неплохо. Я бы сказал — роскошные апартаменты!Он засмеялся. Когда Кондор смеялся, он казался не таким хищным.— Танкера? — переспросил Аввакум.Смит удивленно взглянул на него, потом, словно что-то вспомнив, поморщился и махнул рукой.— Скорее танкер, чем яхта, — сказал он. — Это, конечно, не яхта, но каютка стоящая. До вас тут жил господин Ганс.— Ганс? В висках у Аввакума застучали молоты. А вдруг этот Ганс заговорит с ним по-немецки?— Не имею чести быть знакомым с господином Гансом, — заметил Аввакум. — Из какой части Германии этот человек?— Этот Ганс такой же немец, как я француз, — рассмеялся Смит.— И как ваш танкер — яхта! — вставил Аввакум. — Мне все ясно, господин Смит, благодарю.Но в эту минуту вошел Франсуа.— Может быть, и господин Франсуа такой же капитан корабля, как вы — француз, Ганс — немец, а танкер — яхта? — весело спросил Аввакум. В конце концов, он ведь профессор, почему бы ему не пошутить. Да и сама игра начала его увлекать.Франсуа сделал вид, что не слышал шутки. Вместо панамы-пирожка сейчас на голове его была шикарная фуражка с двумя золотыми шнурами вокруг околыша. Эта шикарная, солидная фуражка странным, просто магическим образом до неузнаваемости изменила выражение его лица. Не было больше свирепого взгляда тореадора, из-под козырька спокойно смотрели строгие глаза настоящего капитана дальнего плавания. Своим свирепым корсиканским видом он, оказывается, был обязан проклятой панаме-пирожку.Франсуа вынул из кармана кителя какой-то бланк.— Господин Шеленберг, — сказал он, — будьте любезны заполнить этот формуляр. Это нечто вроде адресной карточки.Аввакум ответил, что, раз существует такой порядок, он немедленно заполнит формуляр, но прежде предложил своим гостям сесть, добавив при этом, что в «его» апартаментах они могут чувствовать себя как дома, и извинился, что нечем их угостить. После этого он стал знакомиться с формуляром.Фамилия, имя. Фамилия и имя отца и матери. Место жительства — город, улица, номер дома. Профессия, место работы. Если не работает, то с какого времени и по какой причине. И наконец, когда родился — год, месяц и число.Аввакум вздохнул, но так, чтобы это не произвело нежелательного впечатления. Все эти данные ему вчера вечером сообщили из Центра. 07 не проведешь: он сверит его данные с теми, что имеются у него, или обратится с запросом в свой центр. И если между этим Шеленбергом и тем, настоящим, обнаружатся расхождения…«Тот», другой, в это время крепко спал, спрятанный ото всех в самом сердце Медины.— Готово, — сказал Аввакум и подал Франсуа заполненный бланк.Франсуа взял левой рукой листок бумаги, а правой отдал честь — этого требовали неписаные правила вежливости, так поступали настоящие капитаны дальнего плавания. На голове у него больше не было панамы — он не рычал.Франсуа и Смит ушли. Аввакум остался один.
Аввакум вполне отдавал себе отчет в том, что попал в ловушку и угодил в нее по своей собственной воле: у той двери, что вела на небольшую палубу, ручки изнутри не было, она открывалась, видимо, с помощью телемеханизма. Иллюминатор, глядящий в океан, — да в это крохотное отверстие и одного плеча не просунешь…Итак, он пленник, добровольный пленник. Однако и 07 подпустил к себе смертельно опасного врага.07 окажется последним идиотом, если позволит ему сойти на берег. На это, конечно, рассчитывать не приходится. Что же тогда? Аввакум невольно содрогнулся.Завтра днем либо вечером проснется настоящий Шеленберг. Самое большее через пять минут после этого до него дойдет, что человек, которого он принял за своего телохранителя, одурачил его. И если даже он не сообразит, что на корабль вместо него попал кто-то другой, он немедленно сообщит о случившемся своим людям в Европе. Оттуда в эфир радиограмма 07 — и конец.Оставалось одно — связаться с Софией, с Центром. Ну, хорошо! А если корабль оборудован пеленгаторами? Перехватят его радиограмму, он себя выдаст. Тогда 07 неизбежно пустит в него пулю или бросит на съедение рыбам — все равно.И все же 07 будет нокаутирован. Луч будет спасен. Правда, при одном условии — что микропередатчик в исправном состоянии. Но после того сильного удара о мраморную колонну в «Эль Минзох» это представляется маловероятным. И все из-за той восхитительной блондинки, взгляд которой почему-то так долго задержался на нем. Никогда ему не везло с такими женщинами.Положение безвыходное. Как же быть? Он будет действовать сообразно обстановке, как того требуют безвыходные обстоятельства. Минута за минутой, час за часом. Он подумал, что ему не мешало бы выкурить трубку.Усевшись поглубже в кресле и положив ногу на ногу, Аввакум стал неторопливо набивать в трубку табак. Он уже вынул спичку.В момент, когда он поднес к трубке горящее пламя, кто-то сильно постучал в дверь, а сквозь открытое окно — с очень близкого расстояния — донесся звонкий женский смех. Он был ему знаком — это смеялась Наталья Николаева. Весело, от души…В проеме двери стоял 07.
Ангорский кот Микки, белый и пушистый, с маленькими рубинами в глазах, гонял по полу бумажный шарик — вправо, влево, кидался на него сверху и тут же снова вставал, и это было очень забавно — Наташа смеялась от души. Какой красавец!Микки действительно был красавцем, но что бы он ни вытворял, какие бы фокусы ни придумывал, как ни изощрялся, ее взгляд задерживался на нем лишь на минуту, на две, после чего кот исчезал с ее глаз вместе со смехом. И хотя она по-прежнему смотрела на него, взгляд проходил мимо и устремлялся неведомо куда; Микки как бы испарялся.
Кто сказал, что мысли летят, как птицы? Что там птицы… Вьются стаями у маяка Спартель, вокруг его каменной башни, но какая из них в состоянии, разметав крылья, в одно мгновение очутиться у Адмиралтейской иглы? Взгляд ее блуждает по белым плоскокрышим домам, по этим бетонным прямоугольникам, а перед глазами ее расстилаются набережные Невы, сияет огнями Невский проспект, Петр I восседает на своем коне, а тот встал на дыбы — вот-вот сорвется с места. Кто его остановит?Мысли куда быстрее птиц, их даже сравнивать смешно — птицу и мысль, и все же есть у них что-то общее: то они соберутся вместе, то разлетятся в разные стороны, куда глаза глядят, то снова соберутся.Профессор Трофимов не хочет выходить на палубу, он говорит, что город этот его не интересует, что Спартель не производит на него никакого впечатления — маяк как маяк.До чего ж все вдруг переменилось, стало похожим на сон. Она силится поверить, что этот сон — действительность, и ей даже отчасти удается. Она бы окончательно перестала сомневаться — ну, разумеется, действительность! — если бы Константин Трофимов не улыбался так грустно и не был таким мрачным. Фома неверующий! Что ему еще надо, чтобы он поверил?А может, он прав? Кто знает!
Во сне она слышала русские песни, и было так красиво — дул ветерок, шумели березы, а она качалась на солнечных качелях. Но вдруг ее кто-то позвал — голос такой теплый-теплый: «Наташа! Наташа!»Она открыла глаза, голос несся из репродуктора, но репродуктор был другой. Она приподнялась на локтях — и комната тоже была другая! Такой комнаты она в жизни не видела, никогда не ступала в нее ногой! Оконце — круглое, словно иллюминатор, стены — белые, на потолке — шар. Ей стало страшно, она подумала, что сходит с ума. Она схватилась рукою за горло и всхлипнула.От помешательства ее отделяли, может быть, секунды, если бы этот голос не заговорил снова, да так ласково, на ее родном языке:— Как вы себя чувствуете, Наташа? Успокойтесь, ради бога! Ничего особенного не случилось, никакая опасность вам не грозит!До чего знакомый голос! Как будто она совсем недавно разговаривала с этим человеком — сегодня или вчера!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26