Виталий Максимович Полупуднев
Восстание на Боспоре


У Понта Эвксинского Ц 2



Виталий Полупуднев
Восстание на Боспоре

Часть первая.
Счастливые Панхейцы

Глава первая.
Порченый

1

Неуклюжий подросток взбежал на вершину степного кургана и присел на серый надмогильный камень.
Вытянув худую шею, он повел веснушчатым носом, словно принюхиваясь к ветру. Выгоревшие коричнево-бурые волосы падают ему на лоб, спускаются ниже бровей плотными, никогда не чесанными прядями. Но это не кажется неудобным. Наоборот, смотреть сквозь сетку волос даже лучше. Не так солнце слепит любопытные глаза, полные наивного ожидания, пытливого стремления увидеть что-то необычное, интересное. Хотя он и сам не мог бы сказать, что именно.
Вон в голубом просторе неба висит, почти не двигаясь, черная птица. Это орел. Из его костей степные пастухи делают звонкие свистульки. Выше – расползается и тает белое облако, чистое и холодное, как сугроб пушистого снега. Как просторно в небе!.. Так и хочется взлететь ввысь подобно орлу и смотреть сверху на зеленую степь. Оттуда сразу можно было бы увидеть родную деревню с полями вокруг, дедушкин пчельник в степи и даже старинный вал, что отгораживает царские земли от дикого скифского поля. Сторожевую вышку на валу можно увидеть и отсюда. Она вздрагивает, как живая, в струях горячего воздуха, напоминая собою смешную длинноногую птицу. Возле вала в землянках живут воины. Они носят железные шапки и поочередно день и ночь стоят на вышке, караулят рубеж Боспорского царства.
Дедов пчельник не так далеко отсюда. Он спрятался за древними курганами и высокими травами. На пчельнике хорошо, сладко пахнет цветами, гудят пчелы, а на зеленую траву падают прохладные тени тополей.
Здесь, среди нетронутой степи, тоже неплохо. Можно подолгу вслушиваться в полуденную тишину, улавливая чутким ухом шорох ветра в траве, стрекотание кузнечиков.
Утомленный ярким сиянием солнечного дня, взор отрока опускается ниже и скользит по мглисто-пыльным просторам. Серыми точками кажутся бегущие тяжеловесные дрофы. Кого они испугались?.. Ага!.. Они удирают от диких ослов и уже распускают крылья, готовясь взлететь. Но ослы мчатся совсем в другую сторону. Словно ветром несет их! Вот бы уметь так быстро бегать, как куланы!..
Зеленоватые глаза вспыхивают задором. Но ослы исчезают. Новые мысли лезут в голову при виде молчаливой, словно затаившейся таврической степи. Жарко, хочется пить. Рука сама протягивается к листу дикого ревеня. Острые зубы откусывают мясистый корень и жуют его кислую мякоть. Длинный облупленный нос морщится, прищуренные глаза слезятся.
Отрок встает. Он тощий и длинный, костлявый и кажется несуразным. Неожиданно для себя он вспоминает о резвом беге диких ослов и уже не может сдержать прыти собственных ног. Огромными прыжками сбегает с кургана и, склонив вперед голову по-куланьи, мчится по нетронутой целине, то исчезая в густых высоких травах, то появляясь на возвышенностях. Если бы кто посмотрел на него со стороны, то рассмеялся бы. Несуразный паренек бежит размашисто и неуклюже. Но бежит упорно, долго и со всем напряжением, до тех пор, пока все вокруг не становится совсем диким и незнакомым, а сердце вот-вот выскочит из груди. Пот заливает глаза, попадает в рот, соленый, горький… Нет, нет!.. Надо бежать еще!.. В голове стучит упрямая мысль: ведь дикие куланы бегают быстрее и дольше!.. Собрав все силы, он делает большой круг и через полчаса неистового бега падает, задыхаясь, у подножия знакомого кургана.
В нос бьют запахи степной полыни, кузнечики с треском перепрыгивают через него, успевая сверкнуть красными крылышками. А мальчишка дышит тяжело и смеется, шмыгая носом, радуется. Чему только?.. Разве он знает чему?..
Хорошо в степи!.. Отрок понимает невнятный язык степи, он научился этому у деда. Ему знакомы особенности и скрытые свойства многих степных трав. Вот зверобой, он останавливает кровь, но ядовит для лошадей и овец. Рядом цветут бессмертники, не блекнущие даже в высушенном виде. Жесткий и некрасивый курай женщины собирают для топлива. А вот и чернобыльник. Он, кажется, целит какие-то болезни. Дальше тырса, куриная душица и колосья дикой ржи. А еще дальше сплошные переливы ковыля, священной травы кочевых скифов.
Весною степь покрывалась красными маками, словно загоралась множеством красных огней. Тогда дед говорил, что это выходит из земли кровь убитых воинов на местах былых сражений. И на вопрос внука, неужели в степи погублено так много людей, старик качал головой и отвечал:
– Здесь места не найдешь, где не проливалась бы кровь человеческая!
Дед Баксаг много знает. Он прожил более девяноста лет, был когда-то воином, потерял в бою руку, и с тех пор его называют в деревне Пахоруким. Древний старец уже много лет живет на пасеке, водит пчел, собирает мед для боспорских царей. Говорят, дед – колдун!.. При этой мысли отрок усмехнулся. Может быть. Только он не заметил его колдовства. Всех пасечников и мельников издревле принято считать колдунами.
Правда, дед собирает целебные травы и лечит ими. Он умеет находить траву акор с корнем в виде человеческой фигуры. Она помогает от змеиного укуса и от потемнения в глазах. Собирает корень шандра, ирный, заячий. У него сушатся пучки рекомы, что вяжет во рту, безыменки, гиппаки, употребляемой в пищу.
Разговоры же о том, что дед собирает акониты для отравления стрел, травы, с помощью которых можно превращаться в духа ночи или переводить посевы пшеницы с одного места на другое, – выдумка деревенских баб. В это и старшина деревни не верит. А помогать людям от хвори – разве это колдовство?
Паренек мысленно представляет себе, как старик сидит около балаганчика на чурбане и намазывает на лепешку желтый, маслянистый мед… Пора вернуться на пасеку, может, дед уже сварил кашу пшенную, испек в золе брюкву… Солнце быстро склоняется к закату.
Он вскакивает на ноги и опять мчится, как кулан, выбирая места пониже, где трава мягче, перепрыгивая через ямы и колючие заросли чертополоха.

2

Возле холодного ключа в низинке стоят выдолбленные колоды, наполненные водой. Хрустальная струя беззвучно падает в прозрачную влагу, увлекая до самого дна колоды серебряные пузырьки воздуха, выскакивающие обратно вместе с брызгами. Кажется, что вода в этом месте кипит.
Из первой колоды вода переливается во вторую, а потом стекает по ее позеленевшему боку на землю. Яркая зелень и мелкие мошки, что вьются в лучах солнца, указывают, где почва насквозь пропиталась живительной сыростью. Здесь видны многочисленные следы лошадиных и воловьих копыт.
Немного поодаль за кустами ивняка стоят островерхие тополя. Между кустами гудят сердитые пчелы, они деловито перелетают с цветка на цветок, разбирая мохнатыми лапками синие и розовые лепестки.
Едва заметная дорожка уходит от ключа, ныряет в зеленые заросли и снова появляется уже за тополями, на пасеке, что подобно лагерю раскинулась среди некошеного луга. Долбленые ульи, как шатры многочисленного войска, полукругом расположились невдалеке от хижины – землянки с крышей, поросшей лебедой.
Баксаг Пахорукий, высокий сухой старец, невесомо легкий в движениях, кажется и в самом деле колдуном. Его костлявое лицо-череп обтянуто коричневой кожей, цвет которой выглядит еще темнее по сравнению с белой длинной бородой, пожелтевшей около рта. Из-под войлочного колпака ясно и внимательно смотрят бесцветные глаза.
Он возится с долбленым жбанком-дуплянкой, наполняет его медом, прикрывает деревянным кружком и обматывает лыком.
Услышав треск кустов и торопливые шаги внука, усмехается и бросает косой взгляд.
– Опять бегал по степи, как жеребенок? – добродушно замечает старик.
Но внук не слышит его. Он уже напился из колоды холодной воды, сутулясь присел у костра и подкладывает в огонь сухие палки. При этом дергает худыми плечами и выставляет лопатки.
– Чудной растешь ты, Савмак, – замечает, не повышая голоса, старик, – по росту – вроде пора уже парнем быть, а весь вид твой и нутро совсем как у дитяти малого.
– А в степи я видел ослов. Ух, гоняют, как ветер!
– Ты что, ослам под пару быть хочешь?.. Тоже гоняешь! С ребятами не водишься, работать не любишь!.. А старшина ворчит, ругается!
– Как не люблю работать? – вскидывает внук кудлатую голову. – Я работаю!.. Вот побуду у тебя, помогу тебе и опять пойду в поле, куда старшина пошлет. Хочется мне побыть в степи, посидеть на кургане, посмотреть всё… Разве это плохо?
– Что это всё?.. В степи многого не увидишь!
– А если ехать далеко-далеко! Верхом на коне. Тогда можно увидеть много!..
Савмак устремляет взор мимо деда и пчельника, в те самые голубые просторы, в которых ничего особенного будто и нет, а что-то зовет, манит, заставляет сладко сжиматься сердце и отстукивать неслышным голосом: «Вперед! Вперед!» Там, далеко, есть что-то особенное. Но что?.. Вот поглядеть бы!..
Старик внимательно, с любовью и внутренней печалью смотрит на внука и опускает сморщенную ладонь на его взлохмаченную голову.
– Очнись!.. Рано попал ты на глаза степным духам!.. Полюбился им! Заманят они тебя, несчастного, заведут!
– А куда?.. Куда, дедушка, они заведут меня? – с живостью спрашивает внук. – Ну, пусть заведут, я хочу посмотреть всё…
– Опять всё!.. Да ведь не под силу человеку всё увидеть!.. Жизни не хватит!.. Свет велик!..
– А почему?.. Надо ехать и ехать все вперед!.. Увидишь, как люди живут, по морю корабли ходят, по земле разные звери бегают…
Нет, не то!.. Мальчишка не мог передать того, что томило и звало его, не понимал, чего он хочет. Он только начал открывать глаза на мир, чувствовал непонятное волнение. И сейчас опять убежал бы туда, на курган, смотреть на вечереющее небо и слушать беззвучные сказки собственного сердца.
– Вчера большая ватага конных проезжала мимо той вышки, что справа.
– Ты видел? – насторожился старик.
– Видел своими глазами. Все с копьями… А ты уже не смог бы драться копьем?
– Драться копьем?.. Когда-то дрался. Прошло мое время. Душа стала летучей, вот-вот выпорхнет из тела – и была такова!
Баксаг наклонился к костру и стал помешивать деревянной ложкой кашу в закоптелом горшке.
– Счастливый ты, дедушка! Много видел, на коне скакал, воевал…
– В те времена мы все верхом ездили и носили оружие. Нельзя было иначе. Очень беспокоили нас степные сколоты. Хлеба они, как и сейчас, не сеяли, а грабить любили!.. Приходилось пахать, держа одной рукой ручку плуга, а другой – меч!
– А оружие кто вам давал?
– Сами ковали. Да и от греков боспорских получали немало. Не даром, а в обмен на хлеб, просо, полбу. Тогда царские земли до нас не доходили, и мы считались свободными сатавками. Я уже рассказывал тебе. Тогда мы жили между кочевниками, что в степях на западе, и эллинами на востоке. С одними воевали, с другими торговали.
– Сколь дивно это!.. Я тоже хотел бы пахать с мечом в руке!.. Тогда ведь лучше было?
– Всякое бывало. В те времена мы сами себе хозяева были. Земля принадлежала богу Папаю. Кто ее пахал, тому она и родила. И если удавался урожайный год, то всем хлеба хватало до нового. И дань царю скифскому вносили, и эллинам в обмен за одежду и железо отдавали немало. Ну и сами ели почти всегда досыта.
– А теперь хуже, правда?
– Теперь землю взял себе боспорский царь Перисад, дай ему бог здоровья. Для него хлеб сеем, а не для себя… Уродило или нет, все едино – царю хлеб, а нам мякина!..
Баксаг вздыхает и, накрошив мелко кореньев, бросает их в кашу. Полуслепой Аримасп, махая кудлатым, усаженным репьями хвостом, смотрит на старика слезящимися глазами. Он тоже стар и доживает век на пчельнике вместе с хозяином.
Все трое ужинают. Люди – деревянными ложками из глиняного горшка, собака – из дубового корытца. Беседа продолжается.
– А какой он, царь?
– Когда-нибудь увидишь… Может, угодишь нашему старшине, он возьмет тебя на праздник к Великому дубу. Там и царь бывает.
Савмак хорошо знает о празднике урожая, и его сокровенная мечта – попасть туда. Он вздыхает.
– Да, я хотел бы поклониться священному дубу. А еще больше хочу воевать, как ты воевал в старину!.. Со степняками!
– Теперь все изменилось. Степная Скифия живет по-иному. Раньше скифский царь никогда не появлялся в наших степях чаще одного раза в году. Жил он где-то далеко, на реке Борисфене… А ныне он город построил, Неаполь, и поселился в нем. Имя царю – Скилур… Мудрый царь!.. Он запретил своим витязям нападать на нас и грабить, но задумал всю Тавриду забрать себе… И Боспор тоже… Эллинов хочет совсем изгнать!
– Изгнать? Нехорошо это!.. Они же помогали вам воевать против степняков. Оружие вам давали.
Старик опустил ложку и с удивлением, смешанным с досадой, поднял седые брови. Словно впервые увидел внука.
– Смотрю я на тебя, Савмак, и дивлюсь. Ростом ты выше меня скоро будешь, а глуп. Не разумеешь – где добро, где худо! Куда глупее Аримаспа.
Пес, услышав свою кличку, поднял тупую морду и замахал свалявшимся хвостом.
– Сам рассказывал, дед, а теперь сердишься! – насупился внук, облизывая ложку.
Он не понимал, за что сердится старик.
– Поживешь – поймешь.
– А ты расскажи мне толком, вот я и пойму.
– Не сейчас. Уже вечереет, пора принести жертву духам ночи.
Солнце касалось верхушек кустов и стало огненно-красным.
Баксаг успел до сумерек совершить медовое жертвоприношение меж двух шестов с надетыми на них лошадиными черепами, как известно, отгоняющими от ульев злых ночных демонов.
Закончив это важное дело, старик совершил молитву и, опустившись на обрезок колоды, подбросил хвороста в костер. Внук лежал на животе и дремал, держа во рту сухой стебелек донника.
– Завтра пойдешь в деревню, отнесешь старшине вот этот жбанок меду и скажешь, чтобы приехал забрал весь мед, что я снял… Да не груби старшине! Если что заставит делать – не огрызайся, а выполни, как надо!
– Все равно не возьмет на праздник-то.
– До праздника далеко. И нечего думать о нем. Охо-хо! Совсем стар стал я. Так вот лег бы и уже не вставал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16