Одноглазый извлек из сумки три пары ботинок и вручил каждому по паре.
Все трое быстро переобулись и спрятали снятые туфли в куче старой обуви. Одноглазый снова нырнул в сумку и достал бутылку с родниковой водой, потом швырнул сумку в темный угол. Сумка еще не опустела, но пока им не нужно было то, что в ней осталось.
Теперь ждать недолго, подумал одноглазый. Если все пойдет по плану, совсем недолго.
Он натянул перчатки, взял бутылку с водой, вернулся к окну, снова поднял его и осторожно выглянул наружу.
Переулок был пуст. Одноглазый кивнул товарищам.
Потом он протиснулся в щель, повернулся и помог обоим, приняв у них сумки. Когда все трое стояли на тротуаре, он открыл пластиковую бутылку. Они выпили почти всю воду, потом одноглазый бросил бутылку, теперь на три четверти пустую, и раздавил ее ботинком, разбрызгав остатки.
Затем все трое с двумя сумками пересекли пыльный переулок, наступив в образовавшуюся лужицу, и направились к улице Чонггичонно.
За пятнадцать минут до начала торжественной церемонии Куанг Хо и Куанг Ли – друзья в правительственном пресс-бюро звали их К-один и К-два – в последний раз проверяли систему усиления звука.
Высокий и худой К-один стоял на трибуне, и его красный блейзер выделялся на фоне величественного правительственного здания.
Высокий и толстый К-два сидел в фургоне со звукоусилительной аппаратурой в трехстах ярдах от трибуны. Сгорбившись над панелью управления, он прижал наушники и слушал, что говорит его напарник.
К-один остановился перед левым микрофоном.
– Обратите внимание, на трибуне в верхнем ряду сидит чрезвычайно толстая дама, – говорил он. – Боюсь, стул ее не выдержит.
К-два улыбнулся и с трудом удержался от соблазна подключить микрофон напарника к громкоговорителю. Он нажал кнопку на панели, и под левым микрофоном загорелась красная лампочка, означавшая, что этот микрофон включен.
К-один прикрыл его ладонью и наклонился к центральному микрофону.
– Можете себе представить, каково заниматься любовью с такой дамой? – продолжал К-один. – Она будет так потеть, что вы захлебнетесь в ее поту.
Соблазн стал почти непреодолимым, но К-два устоял и на этот раз и лишь нажал следующую кнопку. Опять загорелась красная лампочка.
К-один прикрыл ладонью средний микрофон и перешел к третьему.
– О! – воскликнул он. – Прошу прощения. Это ваша двоюродная сестра Чун. Я не знал, Куанг, честное слово, не знал.
К-два нажал последнюю кнопку, и К-один направился к фургону компании Си-эн-эн, чтобы убедиться, что связь с прессой работает надежно.
К-два покачал головой. Когда-нибудь его терпению придет конец. Непременно придет. Он выберет момент, когда наш уважаемый звукооператор скажет что-нибудь совсем неприличное, и...
В глазах у К-два потемнело, голова его упала на панель.
Одноглазый сбросил толстяка на пол фургона, сунул дубинку в карман и принялся отвинчивать кожух приборной панели. Второй мужчина живо расстегнул обе брезентовых сумки, а третий встал возле двери с дубинкой – на тот случай, если вернется худой звукооператор.
Одноглазый работал быстро. Через минуту он снял металлический кожух, прислонил его к стене и осмотрел провода. Наконец он нашел нужный провод и бросил взгляд на часы. У них оставалось семь минут.
– Быстрей, – прорычал он.
Его товарищ понимающе кивнул, осторожно вынимая по бруску пластичного взрывчатого вещества из каждой сумки. Он прижал бруски снизу к приборной панели, там, где их не было видно. Одноглазый вытащил из брезентовой сумки два проводка и протянул их товарищу. Тот подсоединил проводки к брускам, передав свободные концы одноглазому.
Через небольшое окошечко с поляризованным стеклом одноглазый покосился на трибуну. На нее уже поднимались политиканы. Патриоты и предатели по-дружески болтали друг с другом. Никто ничего не заметит.
Одноглазый нажал все три кнопки, включающие микрофоны, быстро соединил концы проводков с контактами системы усиления звука, потом поставил на место металлический кожух панели.
Его товарищи схватили опустевшие сумки. Все трое ушли так же незаметно, как и появились.

Глава 3
Вторник, 3 часа 50 минут, Чеви-Чейз, штат Мэриленд

Пол Худ перекатился на бок и бросил взгляд на часы, потом снова лег на спину и провел рукой по черной шевелюре.
Не прошло и четырех часов, подумал он. Проклятье!
Это лишено всякого смысла. Впрочем, какой смысл может быть в основе его бессонницы? За последнее время не произошло никаких катастроф, не возникло угрожающей ситуации, не предвиделось политических кризисов. И тем не менее, стоило им переехать в Мэриленд, и каждую ночь Худа словно кто-то осторожно будил, приговаривая: «Четыре часа сна – это вполне достаточно, господин директор! Пора вставать и подумать о работе».
К черту! Оперативный центр отнимал у него в среднем двенадцать часов ежедневно, а иногда – при освобождении заложников или в процессе активного наблюдения – так и вдвое больше. В том, что Оперативный центр не отпускал его и в ночные часы, Пол видел какую-то несправедливость.
Как будто у тебя был выбор! Худ всегда был пленником своих обязанностей, своего разума, своих мыслей – сначала в инвестиционном банке, потом на посту помощника заместителя министра финансов, потом во главе одного из самых странных и загрязненных городов мира. Мыслей о том, нельзя ли было сделать что-то лучше, чем он сделал, не упустил ли он какую-то важную деталь, не забыл ли кого-то поблагодарить или упрекнуть.., или даже поцеловать.
Пол рассеянно потер подбородок, отметил глубокие складки. Потом перевел взгляд на мирно спавшую жену.
Господь, благослови Шарон. Ей всегда удавалось спать сном праведницы. Впрочем, она была женой Пола Худа – одно это вымотало бы любую женщину. Или заставило бы ее нанести визит адвокату. Или и то и другое.
Пол поборол желание погладить соломенно-желтые волосы Шарон. Хотя бы только волосы. Полная июньская луна придала ее стройному телу мраморно-белый оттенок, как у древнегреческого изваяния. Ей был сорок один год, но благодаря регулярным занятиям спортом она сохранила фигуру и выглядела лет на десять моложе, а энергии у нее всегда было хоть отбавляй – как у девушки еще на десяток лет моложе.
Нет, в самом деле, Шарон – удивительная женщина. Когда он был мэром Лос-Анджелеса, он приходил домой поздно и обычно между салатом и вторым блюдом успевал поговорить по телефону, а она тем временем готовила детей ко сну. Потом она садилась рядом или удобно устраивалась калачиком на диване и говорила ему, что ничего особенного не произошло, что в отделении педиатрии больницы «Седар», где она безвозмездно работала, все хорошо. Она сдерживала себя, чтобы Пол мог разоткровенничаться и выговориться, освободиться от неудач и забот прошедшего дня.
Да, подумал Пол, ничего особенного не произошло. Лишь эти ужасные приступы астмы у Александра, проблемы в школе с детьми у Харлей, полные ненависти письма и телефонные звонки от правых радикалов или крайне левых, а однажды даже прибывший экспресс-почтой пакет от двухпартийного союза тех и других.
Ничего не произошло.
Одной из причин того, что Пол не стал выставлять свою кандидатуру на второй срок, был простой факт – его дети росли почти без отца... Или он сам старел без детей. Пол не знал, что беспокоит его больше. И даже его вечная и самая надежная опора Шарон стала осторожно намекать ему, что ради семьи лучше бы подыскать какую-нибудь менее всепоглощающую работу.
Шесть месяцев назад президент предложил Полу возглавить Оперативный центр – новое самостоятельное правительственное агентство, которое средства массовой информации еще не успели обнаружить. Худ собирался снова окунуться в банковское дело, однако, когда он упомянул о предложении президента на семейном совете, его десятилетний сын и двенадцатилетняя дочь с восторгом восприняли мысль о возможном переезде в Вашингтон. Кроме того, семья Шарон жила в Виргинии, а от Виргинии до Вашингтона – рукой подать. Наконец Шарон и Пол пришли к выводу, что служба рыцарей плаща и кинжала интереснее работы банковского клерка.
Пол повернулся на бок, провел рукой над обнаженным алебастрово-белым плечом Шарон. Никто из авторов редакционных статей в газетах Лос-Анджелеса об этом не подозревал. Они видели ум и очарование Шарон, были свидетелями того, как она отговаривала телезрителей от бекона и булочек в получасовой еженедельной телевизионной программе «Макдоннелл о здоровой пище», но не могли и предположить, в какой мере ее сила и уравновешенность помогали Полу добиваться успеха.
Пол провел ладонью над белой рукой жены. Следовало бы как-нибудь уехать с ней на море, туда, где ей не нужно было бы беспокоиться о детях, где не было бы слышно звонка телефона правительственной связи. Они давно не отдыхали, с того самого дня, как переехали в федеральный округ Колумбия.
Если бы только можно было забыть обо всем, если бы удалось на время выбросить из головы Оперативный центр. Майк Роджерс – чертовски способный руководитель, но ему не повезло:
Оперативный центр одержал свою первую крупную победу, когда он был на острове Питкэрна, а оттуда и за неделю не добраться до Вашингтона. Если бы вдруг они поменялись местами и Роджерс преподнес бы ему победу на блюдечке с голубой каемочкой, это было бы невыносимо.
Опять ты о том же, о работе.
Пол удрученно покачал головой. Рядом лежит одна из самых прекрасных, самых преданных женщин во всем Вашингтоне, а его мысли заняты только Оперативным центром. Мне пора подумать не об отпуске, сказал себе Пол, а о психиатре.
Он смотрел, как медленно и ровно дышит Шарон, как маняще поднимаются и опускаются ее груди. Пол провел рукой по шелковистой ткани ее ночной сорочки. Пусть дети проснутся. Что они услышат? Что он любит их мать, а она любит его?
Едва пальцы Пола прикоснулись к шелковой ткани, как из другой комнаты до него донесся крик.

Глава 4
Вторник, 17 часов 55 минут, Сеул

– Грегори, тебе нужно больше времени проводить с Кимом. Ты весь сияешь, тебе это известно?
Доналд выбил трубку о ножку стула и проводил взглядом пепел, посыпавшийся с верхнего ряда трибуны на улицу, потом убрал трубку в футляр.
– Почему бы тебе не съездить к нему на неделю-другую? С работой в Обществе дружбы я справлюсь одна. Доналд заглянул в глаза Сунджи.
– Потому что мне нужна ты, – сказал он.
– Одно другого не исключает. Моя мать часто напевала песню Тома Джонса, как там?... «Любви в моем сердце хватит на двоих...» Доналд рассмеялся.
– Сунджи, Ким сделал для меня намного больше, чем он думает. Когда я взял его из приюта, это он помог мне избежать безумия. Его детская невинность позволяла мне на время забыть склоки в посольстве и сумасшедшие планы, которые мы разрабатывали в Корейском ЦРУ.
Сунджи насупила брови.
– Какое это имеет отношение к тому, насколько часто ты встречаешься с ним теперь?
– Когда мы жили вместе, мне так и не удалось привить ему ту черту, которую очень легко усваивают американские дети: забудь о родных и близких и наслаждайся жизнью. Думаю, отчасти в этом повинна восточная культура, отчасти – личные качества самого Кима.
– Ты же не думаешь, что он забудет тебя?
– Не думаю, но дело не в этом. Он считает, что в неоплатном долгу у меня, и очень от этого переживает. В том баре у КЦРУ нет никакого счета, Ким заплатил сам. Он знал, что не выиграет в поединке, но ради меня охотно ввязался в дуэль и проиграл на глазах у всех. Когда мы вместе, его долг передо мной превращается в тяжкое бремя. Я не хочу, чтобы это бремя постоянно тяготило его.
Сунджи взяла мужа под руку, а другой рукой отбросила волосы со лба.
– Ты не прав. Если ему это нужно, ты должен позволить ему проявлять свою любовь... – она вдруг замолчала и резко выпрямилась.
– Сун? В чем дело?
Сунджи бросила взгляд на огораживающий трибуны барьер.
– Сережки, которые ты мне подарил на нашу годовщину. Одну я потеряла...
– Может быть, ты оставила ее дома.
– Нет. В баре у меня были обе.
– Ты права. Когда я погладил тебя по щеке, она была на месте.
Сунджи посмотрела на Доналда.
– Должно быть, тогда я ее и потеряла. – Она встала и побежала к выходу. – Я вернусь через пять минут!
– Проще позвонить! – вдогонку ей крикнул Доналд. – Здесь у кого-нибудь должен быть телефон сотовой связи...
Но Сунджи была уже далеко. Она сбежала по ступенькам и через минуту торопливо шла по улице к бару.
Доналд наклонился и уперся локтями в колени.
Бедняжка Сунджи сойдет с ума, если не найдет сережку. Совсем недавно, на вторую годовщину их свадьбы, он подарил ей сделанные на заказ серьги с небольшими изумрудами, ее любимым камнем. Конечно, можно было бы заказать еще одну серьгу взамен потерянной, но для Сунджи это была бы уже совсем другая серьга. Она никогда не избавится от чувства вины за свою небрежность.
Доналд медленно покачал головой. Почему всегда так получается? Его любовь почему-то обязательно несет с собой и боль. Киму, теперь еще и Сунджи...
Может быть, дело в нем самом? Может быть, у него неблагоприятная карма или было много грехов в предшествовавшей жизни? Или он просто приносит несчастье?
Доналд выпрямился и повернулся лицом к подиуму. В этот момент к микрофону подходил президент Национального собрания.

Глава 5
Вторник, 18 часов 1 минута, Сеул

Лицом Пак Дук напоминал кота. Оно у него было круглым и безмятежным, лишь умные глаза выдавали постоянную настороженность.
Он направился к микрофонам. Гости на трибуне и стоявшие внизу зрители энергично зааплодировали. В знак благодарности президент поднял руку. Место для трибуны было выбрано удачно – на фоне величественного дворца, огражденного стеной, и нескольких старинных пагод, перевезенных из разных уголков страны.
Грегори Доналд стиснул зубы, но тут же спохватился и попытался придать лицу равнодушное выражение. Как президенту вашингтонского Общества корейско-американской дружбы, ему приходилось быть вне политики, когда дело касалось внутренних проблем Южной Кореи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43