Кейт плотно сжал кулаки и напружил веки, пытаясь заставить себя ни о чем не думать, ни из-за чего не волноваться, но все его усилия были тщетны.Он не хотел сдаваться и продолжал мучительные усилия над собой, пытаясь забыться.Наконец он впал в забытье, которое было скорее похоже на летаргию.Едва только занялось утро, он вышел из палатки и усилил огонь костра, в котором еще тлели поленья, прибавив к ним новых. Он еще не забыл перенесенных ночью мук, но внутреннее содержание их как-то улетучилось. Он рассмеялся, вспомнив про свое ночное безумие, и задался вопросом: что сказал бы Коннистон об его нервозности? Впервые за несколько лет он подумал о тех старых, давно минувших днях пребывания в колледже, где он всегда очень тщательно следил за своими психическими переживаниями. Он даже дошел тогда до того, что считал себя большим знатоком и экспертом в подобных делах и принимал самое горячее участие во всех дискуссиях, затрагивающих мозговые явления. За отсутствием практики его способность следить за собой значительно ослабела, но и теперь он не мог отделаться от иронической улыбки при воспоминании о том, что творилось минувшей ночью в его мозгу.Собственно говоря, во всем этом не было ничего странного. Его мозг, утомленный четырьмя годами совершенно ненормальной жизни, теперь трепетно и напряженно искал равновесия. Не найдя еще этого равновесия, Кейт чувствовал себя, однако, гораздо лучше. Его мысли как будто прояснились. Он прислушивался к тиканью часов и ничего неестественного не находил в нем. Он сделал над собой еще одно усилие и, приступив к приготовлению завтрака, начал насвистывать.Позавтракав, он укрепил свою поклажу на спине и двинулся к югу. По пути он заинтересовался вопросом: знал ли сам Коннистон устав так хорошо, как он теперь? В конце шестого дня он выучил всю книжку наизусть и помнил, где какая строка находится. Тем не менее он продолжал работать над собой и часто останавливался перед деревьями и отдавал им честь. Теперь он уже не боялся Мак-Довеля, зная, что он не спасует перед будущим начальником.«Я — Дервент Коннистон! — без конца твердил он себе. — Джон Кейт умер, умер навсегда и никогда не воскреснет! Я лично похоронил его в хижине, той самой хижине, которую в тысяча девятьсот восьмом году построил сержант Тросси и его патруль. Меня зовут Дервент Коннистон!»За годы абсолютного одиночества он мало-помалу привык к тому, чтобы беседовать с собой, как с посторонним человеком. Нередко подобные беседы придавали ему мужество и как-то оздоровляюще действовали на его психику.«Ничего, братишка! — говаривал он себе. — Надо это дело обмозговать, и все сойдет как нельзя лучше! Только побольше твердости, и все образуется!»Теперь он уже иначе беседовал с собой: «Послушай, Коннистон, надо иметь в виду следующее: борьба идет серьезная, не на живот, а на смерть! От тебя самого зависит, выиграешь ты или же проиграешь!»Уже по истечении трех дней он думал и говорил о Джоне Кейте только как о мертвом, счеты которого с жизнью покончены раз и навсегда. Покойного Кейта он похоронил и уже не принимал его в расчет.«Да, сэр! — обращался он к Мак-Довелю, которого олицетворял чуть ли не в каждом дереве. — Джон Кейт скончался, и не будем больше говорить о нем. Должен только добавить, что это был самый порядочный и честный человек, какого я когда-либо встречал на белом свете! Мир его праху».На шестой день его пути случилось чудо.Впервые за несколько последних месяцев Джон Кейт узрел солнце. Еще за пару дней до того он видел, как слабые, трепетные лучи делали неимоверные усилия для того, чтобы пробиться сквозь густую завесу тумана и испарений, но теперь солнце преодолело все преграды и на короткое время осветило своей лучезарной улыбкой северные равнины. А после того оно с каждым днем становилось ближе и теплее, пока наконец совсем не укрепилось в небе.Кейт не торопился. У него было такое впечатление, что он только-только вышел из тюрьмы, и он хотел теперь полностью насладиться драгоценной свободой, испить ее до дна. Но больше и сильнее всего в нем говорило сознание того, что он идет навстречу большой опасности, к которой надо было приготовиться.Теперь, когда ясное солнце и голубое небо прочистили его мысли, он видел сотни скрытых ям на своем пути, тысячи извилин, в которых мог заблудиться, миллионы ловушек, которые ждали его на каждом шагу.В сущности, он добровольно шел в лапы палача, с которым ему предстояло сталкиваться чуть ли не ежедневно, ежечасно; он сознавал теперь, что все время будет находиться под угрозой дамоклова меча и близость смерти будет отмечать все его шаги и поступки. Ему придется денно и нощно следить за собой, управлять своими инстинктами, контролировать свои мысли, свой язык, свои поступки, желания, стремления и, несмотря на все это, никогда не чувствовать уверенности ни в себе, ни в других. В любой день с него могут сорвать маску и открыть преступника.Иногда полное осознание создающегося положения определенно страшило его, и тогда его мысль трепетно искала других путей спасения. Но неизменно вслед затем он слышал холодный, спокойный голос Коннистона, и тогда снова буйным потоком устремлялась кровь по его жилам, и снова он поворачивался лицом к родным местам.Он был Дервент Коннистон!Он понимал это, и не было такого часа, когда бы он не задавался мучительным вопросом: а кто такой был этот Дервент Коннистон? Как он жил? Откуда явился и что делал в своей жизни? Мало-помалу, по осколочкам, по отдельным воспоминаниям он старался сложить целостный образ покойного, но все его старания неизменно заканчивались одним и тем же. Несомненно, англичанин был самым честным, отважным и благородным человеком из всех тех, кого он когда-либо знал, но, в сущности говоря, что он представлял собой? Может быть, отщепенца? Может быть, позорное пятно в роду своем?В поисках ответа Кейт переживал такие моменты, которых никогда до тех пор не знавал. Коннистон со свойственным ему упорством унес в могилу свою тайну. А ему, Джону Кейту, который теперь был уже Дервентом Коннистоном, он оставил в наследство глубокую тайну и тяжелую миссию, которая заключалась в том, чтобы раскрыть: кто он был, откуда пришел и зачем жил на свете.Очень часто Кейт заглядывался на портрет, который красовался на задней крышке часов, и при виде детских глаз он неизменно вспоминал англичанина на смертном одре.«Несомненно, — думал он, — эта девочка уже успела превратиться во взрослую женщину!»Дни сменялись днями и превращались в недели, а под ногами Джона Кейта влажная, сладко пахнущая земля все яснее и шире проступала из-под покровов тающего снега. В начале мая он находился уже в районе Райндирского озера, которое залегало на расстоянии трехсот миль от Баррена. В продолжение недели он оставался в хижине траппера в Бертвуде, а после этого тронулся на Кумберленд-Хауз. На десятый день он подошел к ближайшему посту, а в вечерних сумерках одиннадцатого дня разложил свой костер на берегу желтого Саскачевана.Могучая река, дорогая с далеких дней юности, снова пропела ему про все то, что время и горе заглушили в его сердце.Далеко в небо уходила луна. С юга плыл теплый, мягкий ветер, и Кейт, куря трубку, долго сидел так и томительно и со сладкой печалью прислушивался к тихому рокоту, который доносился со всех сторон, воскрешая былое и милое.Саскачеван всегда был для него чем-то большим, чем рекой. Он вырос с ним и сроднился, сделался как, бы частью его. Волны Саскачевана издавна баюкали все его юношеские мечтания и грезы, и на них разыгрались его первые приключения. Река эта была его товарищем, другом, единомышленником, и ему чудилось теперь, что река так же рада видеть его, как он рад ей. Он улавливал в шепоте вод ее ликование, приветствие, восторг…Он глядел на серебристые берега, сверкающие в лунном свете, и на него нахлынули бурные волны воспоминаний. В конце концов, тридцать лет — не такой долгий срок, чтобы забыть те чудесные, волшебные сказки, которые возлюбленная мать рассказывала ему, как только садилось солнце и приближался час сна. И он вдруг так явственно вспомнил сказку про реку Кисташивун, где подробно излагалось о том, где и как эта река родилась, как впервые показалась около одного склона западных гор, незнакомых ни с глазом, ни со стопой человека, как спустилась с гор в холмы, а с холмов в равнины, расширяясь и углубляясь с каждой новой милей, как добежала до дверей их домика и в виде подарка принесла на волнах своих золотые песчинки, обогащающие людей.А отец, со своей стороны, часто рассказывал ему про индейцев и про страну до того, как явились белые люди, и таким образом у него постепенно создалось впечатление, что река эта течет между его отцом и матерью. Она была его первой книжкой сказок и басен, его чудесной страной, неиссякаемым источником волшебных приключений…В эту ночь Саскачеван был для него единственной вещью, сохранившейся из прошлого. Это был единственный друг, к которому он мог воззвать, единственный товарищ, к которому он мог протянуть руки свои, не боясь ни обмана, ни предательства. И во власти вещей, которые некогда жили, а теперь покоились в вечном сне, он почувствовал могучий прилив странного блаженства, и ему показалось, что дух реки подошел сейчас совсем близко к нему, чтобы приласкать и успокоить.Протянув вперед руки, он закричал:— Старая река моя, это — я… я… Джонни Кейт! Я вернулся к тебе! Ты видишь, что я вернулся к тебе?А древний Саскачеван тихим шепотом ответил ему:— Да, да, это — Джонни Кейт! Он вернулся сюда! Он вернулся ко мне! ГЛАВА IV В течение целой недели Джон Кейт пробирался вдоль берегов Саскачевана.От Кумберленд-Хауз до поста Принца Альберта было около ста сорока миль по воздушной линии, но Кейт предпочитал пользоваться иным путем и лишь время от времени выходил на широкую проезжую дорогу. Держась неизменно берега, он удлинил свой путь на целых шестьдесят миль, но чувствуя приближение критической минуты, в которой был повинен Коннистон, он старался держаться как можно ближе к могучему, безмолвному другу, сыгравшему такую великую роль в его жизни.Саскачеван, как живое существо, придавал ему бодрость и веру в самого себя, и при виде его волн Кейт держался тверже, и мысли его были яснее. Ночью он устраивался на золотисто-желтых берегах, и сон его сторожили звезды, повисшие в небе. Слух его упивался родными, знакомыми звуками, по которым он так тосковал в изгнании, что временами был близок к безумию: мягкими голосами птичек, которые охотились и спаривались в лунном сиянии, дружественными «тит-тит-тит» песчаников, которые летали совсем низко над землей, хохотом сов и сонными взвизгиваниями хищных птиц, возвращавшихся с юга.С юга же, с тех мест, где равнины подгоняли лес к самому берегу, Кейт временами слышал лай койотов, с которым сливался мрачный вой волков, засевших в лесах по другую сторону реки.Собственно говоря, его путь пролегал по узкой тропинке, разделявшей два совершенно различных мира. По одну сторону сравнительно недалеко лежали безграничные прерии, зеленеющие поля, селения, города и человеческие жилища. По другую же сторону вод застыла пустыня, гостеприимно раскрывающая перед ним все свои двери.На седьмой день, на заре, его ухо уловило новый звук: это был свисток паровоза, подходившего к посту Принца Альберта. Свисток этот был точно такой же, как и четыре года назад, но, услышав его, Кейт содрогнулся так, что задрожал каждый фибр его существа в отдельности. Это был первый звук, который приветствовал его возвращение на родину, и все сомнения мгновенно оставили Кейта, сменившись целым потоком воспоминаний.Он точно знал, где находится в данное время, и отдавал себе полный отчет в том, что найдет и увидит за первым поворотом реки.Минут через пять он услышал хлюпающие звуки «шуг-шуг-шуг» старой драги и уже знал, что эти звуки издает «Бетти М», на которой, конечно, работает старичина Энди Дюгган, с черной трубкой в зубах, черпающий песок точно так же, как он черпал его в продолжение целых двадцати лет. Он уже видел Энди на своем посту в облаках табачного дыма — рыжебородого, косматого гиганта, которого весь город дружески называл «речным пиратом». Всю жизнь свою Дюгган провел в том, что извлекал золото из прибрежных холмов и с утра до позднего вечера упорно, как смерть, сидел, склонившись над берегами Саскачевана.Кейт вдруг вспомнил про страсть старого товарища к ветчине и усмехнулся про себя. Люди говорили, что Энди всегда пахнет ветчиной и салом и что запах этот преследовал его даже и тогда, когда он отправлялся по делам в город.Кейт решил теперь оставить береговые тропы и выйти на дорогу. Несмотря на отчаянные усилия подавить то, что Коннистон называл «психологическим моментом», он чувствовал себя очень нехорошо. Какое-то нездоровое возбуждение давало себя знать во всем теле и в мозгу.Наконец-то он подошел совсем близко к игорному столу! Через какую-нибудь пару часов ему придется бросить на стол первую карту. Если он выиграет, его ждет впереди жизнь. Если проиграет, он обречен на верную смерть. Старый вопрос, с которым он давно боролся, встал теперь перед ним во всей своей непреодолимой силе: стоит ли воевать за свое счастье? Какой смысл в борьбе?И тотчас же встал в нем другой вопрос: какое безумие овладело им и Коннистоном в тот час, когда они придумали эту смертельно опасную авантюру?Не бросить ли попытку? Лес стоит за ним и за него и скроет его в любую минуту. Он может еще вернуться назад! Еще не поздно! Игра не зашла еще так далеко, чтобы он не мог опустить поднятую руку. И на короткое мгновение им овладел, казалось, совершенно непобедимый импульс, но в эту минуту он вышел на край опушки, увидел на самом берегу драгу и почти у воды Энди Дюггана собственной персоной… А в следующий момент Кейт уже сделал решительный шаг вперед и поднял руку, желая поздороваться с бывшим приятелем.Он чувствовал, как сильно заколотилось его сердце, когда Энди взглянул в его сторону. Мыслимо ли, чтоб старый золотоискатель не признал его сразу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25