Затем он набросил на меня громадный непромокаемый плащ и приволок сюда.Она вдруг закричала:— Но, Дерри, Дерри, почему ты такой? Что с тобой? Неужели ты недоволен тем, что я приехала сюда?Он слушал ее, но мыслью перенесся в маленькую хижину, прикорнувшую на дальнем севере, на краю Баррена, где лежал мертвый Дервент Коннистон.Он, казалось, слышал, как ветер воет и злится и плачет точно так же, как он делал это в ночь смерти англичанина. И снова он увидел последнее и невыраженное словами желание в глазах умирающего.Он снова прижал к себе девушку, прижал сильнее прежнего, и голосом, который совершенно не походил на голос Джона Кейта, произнес:— Да, я хочу, чтобы ты осталась со мной… Я хочу этого… ГЛАВА Х В продолжение нескольких секунд он не подымал головы. Девушка продолжала крепко обнимать его, и он чувствовал теплое прикосновение ее щечки к своим волосам. Сознание совершаемого им преступления давило на его душу, как тяжелый свинцовый груз, и тем не менее только что душа эта издала крик: «Да, я хочу, чтобы ты осталась со мной»… Казалось, душа повторяла эти слова и тогда, когда он уже плотно сжал губы и совершенно определенно мысленно назвал себя преступником.У него создалось такое впечатление, точно это странное, прекрасное и недавно абсолютно чужое и чуждое дитя пришло к нему из другого мира и губами своими, руками своими, ласками своими вырвало его из того своего мира, в котором он до сих пор находился, и бросило в бурный мальстрем, поглотивший его целиком. Во всяком случае, он никак не мог нащупать дна этого мальстрема.Она признала его в присутствии Мак-Довеля. И в присутствии Мак-Довеля он признал в ней свою сестру. Он произнес величайшую ложь в своей жизни, так требовал его инстинкт самосохранения — и он победил… Но победа эта не доставляла ему ожидаемой радости. В его мозгу загорелся всепожирающий огонь, завихрилось неудержимое желание заявить всю правду, открыться всем, рассказать девушке, что он не Дервент Коннистон, ее брат, а Джон Кейт, преступник и убийца! Он хотел этого, но что-то сильнее этого желания, властнее и повелительнее его удерживало от рискованного шага. И Кейт понимал, что в нем говорит тот же инстинкт самосохранения, который так силен в самом отважном борце.Сделав легкое усилие, он освободился из объятий девушки. Она осталась на прежнем месте, в большом кресле, и улыбалась ему, и, не в силах совладать с собой, он ответил ей такой же ласковой, искренней улыбкой.— Ну, Мэри-Джозефина, теперь я должен уложить тебя, — сказал он, — а завтра утром потолкуем обо всем остальном. Ты, вероятно, так устала, что можешь уснуть в любую минуту, как только очутишься в постели.На ее прелестном лобике показались мелкие морщинки, и Кейт с первого же раза полюбил эту ее особенность.— А все-таки, Дерри, я должна сказать тебе, что ты сильно изменился за это время, — ответила она. — Ведь ты всегда называл меня «Джудди». Я понимаю, что за истекший промежуток я сильно выросла, изменилась; я понимаю, что теперь больше подходит называть меня Мэри-Джозефина, но все же я прошу тебя не очень злоупотреблять этим именем. Дерри, скажи мне всю правду и безо всяких стеснений: ты боишься меня?— Боюсь тебя?— Ну да, боишься меня потому, что я сильно выросла! Ты уже не любишь меня так, как любил год, два, три, семь лет назад? Если бы ты любил меня по-прежнему, ты ни за что не сказал бы, что я должна идти спать так рано, спустя несколько минут после нашей встречи… Дерри, Дерри, я сейчас заплачу… ей-богу, заплачу. Я такое…— Нет, нет, не надо ничего такого! — взмолился он. — Ради всего святого, не надо плакать!Он чувствовал себя так, как строгий вол в крохотной китайской лавчонке, и не знал, что ему делать, куда повернуться. К счастью, Мэри пришла к нему на помощь, стремительно поднялась с большого кресла, усадила на него своего мнимого брата и живо уселась к нему на колени.— Сиди! — повелительно крикнула она и взглянула на маленькие часики на своей руке. — Сиди, и так мы будем сидеть всего только два часа, после чего отправимся спать. Мы поговорим сейчас о том, что, как ты сам, Дерри, понимаешь, не может ждать до завтра. Ведь ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Я не смогу уснуть до тех пор, пока ты все не расскажешь мне. И ты должен, ты обязан рассказать мне всю правду. Что бы ты ни рассказал мне, моя любовь к тебе останется той же самой, что была всегда. Той же самой, — ты слышишь, что я говорю тебе? Дерри, Дерри, почему ты сделал это?— Что? — с тупым выражением в глазах спросил он.Казалось, очаровательная мягкость оставила нежное существо, которое сидело на его коленях. Девушка как будто сжалась и напружинилась. Она с безнадежным выражением смотрела в огонь, и, не глядя, Кейт видел, читал страстный вопрос в ее глазах. Он почувствовал ту быструю перемену, которая произошла в Мэри. Она с трудом дышала, и ясно было, что вопрос Кейта прозвучал по меньшей мере смешно. Как он ни старался, но до сих пор он все еще не мог войти целиком в роль Дервента Коннистона. Наконец он взглянул на нее. Яркие, нежные краски сбежали с ее лица. Она как-то сразу поблекла. Рука, которая минуту назад нежно и крепко обнимала его шею, бессильно свисла с его плеча.— Мне кажется, Дерри, — начала она, — мне кажется, что ты предпочел бы, чтобы я совсем не приезжала сюда. — Она сделала неимоверное усилие для того, чтобы говорить более или менее спокойно. — И я скажу тебе следующее: если тебе почему-либо неудобно или же просто неугодно, я вернусь. Это будет нелегко! Ведь я всегда неустанно мечтала о твоем обещании: что когда-нибудь придет прекрасный день, когда ты пришлешь за мной или же приедешь сам. И мне хотелось бы сейчас знать, почему раньше ты был совсем другим. Ты, значит, все эти годы скрывал что-то от меня? Иначе ты не оставил бы меня в обществе людей, которые так же ненавидели меня, как ненавидели и ненавидят тебя самого! Может быть, все это объясняется вообще невниманием ко мне. Или же имеется другая причина, и причина эта заключается в том… — Она склонила голову и как-то странно произнесла: — может быть она заключается в том, что ты все-таки боишься меня?— Боюсь? — медленно повторил он за ней, устремив взор в огонь. — Я боюсь?Он хотел добавить: «Но чего же я боюсь?», но вовремя сдержал свое волнение и ничего больше не сказал.Девушка напряженно ждала его ответа. Ее губы сомкнулись сильнее прежнего. Его неуверенность, медлительность, отсутствие горячности в приеме ее, сестры, которую он так давно не видел, определенное нежелание его коснуться той тайны, которая так много значила для нее — все это, вместе взятое, вызвало выражение тяжелой боли в ее глазах. Кейт подумал, что точно такое же страдание он часто читал в глазах животных, которым люди причиняли физическую боль.Он протянул вперед руки и отбросил густые, мягкие пряди волос с ее лица. Его пальцы глубоко погрузились в шелковистый хаос, и с минуту он пристально смотрел прямо в глаза девушки. Он медлил начать свою речь.— Милая девочка, — произнес он наконец, — можете ли, хотите ли вы сказать мне всю правду? Вы находите, что я действительно похож на Дервента Коннистона? На вашего брата Дервента Коннистона? Как ты думаешь? — снова перешел он на «ты».Ее голос прозвучал очень слабо и тревожно, но боль угасала в ее глазах по мере того, как все сладостнее становилось прикосновение его пальцев к ее волосам.— Нет! — ответила она. — Ты сильно изменился!— Да, это верно: я сильно, страшно изменился. Значительная часть Дервента Коннистона умерла семь лет назад. Затем другая часть его умерла в ту самую минуту, как он сегодня вечером зашел в эту комнату и увидел тебя. Затем он снова воскрес к жизни, но воскресение шло так медленно, так медленно, что и передать в точности нельзя. То, что казалось умершим, вдруг начало воскресать, подыматься с прежней силой и питаться соками того, что когда-то было но прошло. Теперь, дорогая Мэри-Джозефина, ты понимаешь, что происходит со мной? Вот посмотри еще на это!Он поднес руку ко лбу и пальцем прикоснулся к шраму над глазом.— Этот шрам был нанесен семь лет назад. И он убил половину Дервента Коннистона, а другая половина продолжала жить. Ты понимаешь, что я говорю?Ее глаза приковались к нему и сделались такими большими, темными и сверкающими, что казались живыми огнями ужаса. Ему очень трудно было продолжать свою ложь, но пришлось сделать над собой еще одно усилие.— В продолжение нескольких недель я был как мертвый. Когда же я вернулся к физической жизни, я позабыл многое из того, что было со мной в прошлом. Я знал мое имя, знал, что я — Дервент Коннистон, но почти все остальное и пережитое затянулось непроглядной завесой. Я помнил о твоем существовании, но и ты представлялась мне как во сне, как призрак, и призрак этот почти не разлучался со мной. Мне часто казалось, что я целую вечность искал какое-то лицо, какой-то голос, который я когда-то любил больше всего на свете, который был совсем близко и который в то же время никак нельзя было ни найти, ни уловить. И это лицо, и этот голос принадлежали тебе, Мэри-Джозефина! Только тебе!Неужели все эти слова произносил Дервент Коннистон? То, что началось со лжи, мало-помалу превращалось в самую доподлинную правду. Теперь он, Кейт, допрашивал, допытывался, жаждал слышать, знать и надеяться… Это был Джон Кейт, а не Дервент Коннистон! И это он вернулся в мир, который казался юдолью отчаяния и полного, мучительного одиночества, и это ему судьба послала очаровательное существо, послала в тот час, когда, казалось, горе его достигло крайней степени…Нет, теперь он не лгал. Теперь он боролся! Боролся за то, чтобы удержать подле себя единственный человеческий атом, который значил для него гораздо больше, чем все остальное человечество! Боролся за великую любовь, явившуюся ему из мира, где не было для него больше ни друга, ни родного очага, ни привета! Боролся так, как только может бороться утопающий, вдруг увидевший на поверхности безбрежного моря спасательный пояс…Когда рука девушки снова коснулась его лица и когда он услышал, как жалобно и горестно она произносит его имя, он уже перестал отдавать себе отчет в словах, которые произносил. Он не хотел ни о чем думать, только теснее и теснее прижимал девушку к своей груди, целовал ее рот, целовал ее глаза и волосы и снова, и снова, и без конца повторял, что теперь, после того как он наконец нашел ее, он никому не отдаст ее и никуда больше не отпустит.Утопая в его объятиях; она ничего другого и слышать не хотела. Они были как двое детей, которые после долгой и злой разлуки опять встретились, и только теперь Джон Кейт понял, как должен был любить свою сестренку Дервент Коннистон! Его ложь спасла его лично и вместе с тем Коннистона. Теперь было не время разбираться в том, почему он встретил девушку, пришедшую к нему из-за моря, не так радостно и душевно, как можно и надо было ожидать. На сегодня вполне достаточно сознания, что он — Коннистон и что девушка досталась ему как драгоценное наследство.Они уже стояли рядом, но Кейт отодвинулся немного и таким образом мог глядеть на мокрое от слез личико девушка и в ее сияющие счастьем глаза. Она протянула вперед руку и коснулась его шрама, и в глазах ее было столько нежности, так много жалости и любви и готовности отдать все, что никаких слов не хватило бы для того, чтобы описать, что прочел Кейт в ее взоре. Она очень осторожно и ласково притронулась к шраму, и тотчас из-под ног Кейта плавно уплыл весь старый мир, и он почувствовал бесконечную благодарность к тому невыразимому и не совсем понятному, что пришло как раз вовремя и принесло ему новые силы и новую отвагу для дальнейшей лжи… Ибо она верила ему, верила без малейшей тени какого бы то ни было подозрения.— Завтра, — сказал он, — ты напомнишь мне о бесконечном множестве самых разнообразных вещей, а теперь, уважаемая Мэри-Джозефина, извольте лечь в постель.Она снова взглянула на его шрам.— А я в продолжение всех истекших лет не имела об этом никакого представления! — сказала она. — Я ничего не знала. Они все уверяли меня, что ты умер, но я прекрасно знала и чувствовала, что это — отчаянная ложь. И только полковник Реппингтон…Она увидела что-то в его лице, что заставило ее замолчать на минутку.— Дерри, ты не припоминаешь?— Надеюсь, что завтра я все вспомню, но сегодня я не способен на это, я не способен вообще о чем-либо думать сейчас. Завтра… Вот завтра…Она подняла головку и быстро поцеловала ожог, произведенный раскаленным дулом револьвера.— Да, да, Дерри, это правда! Нам надо теперь лечь спать! — закричала она. — Ты теперь ни о чем не должен думать. Сегодня мы говорили только обо мне, а завтра мы спокойненько все припомним и все обсудим. Теперь можешь уложить меня спать, если хочешь. А помнишь ли?..Она спохватилась, закусила губу и проглотила слово, которое готово было сорваться.— Ну, в чем дело? — спросил он. — Скажи мне, не бойся. Что надо мне еще припомнить?— Ты помнишь, как ты всегда приходил ко мне совсем-совсем поздно, Дерри? И как мы долго-долго шептались в ночной тишине? И как, наконец, ты уходил, поцеловав меня и пожелав спокойной ночи? Я хорошо засыпала только после твоего поцелуя.Он утвердительно кивнул головой.— Да, да, девочка, я все помню! — сказал он.Он повел ее в маленькую, скромно обставленную комнату, принес два старых изношенных дорожных мешка и зажег свет. Это была чисто мужская спальня, но Мэри минуту глядела на нее с нескрываемым восторгом.— Это как дома, Дерри… — прошептала она. — Я чувствую себя совсем как дома.Он не счел нужным тут же на месте объяснить ей, что он «снимает» этот дом и сегодня проводит в нем первую ночь. Все эти второстепенные и не столь важные детали можно было оставить и на завтра. Он показал Мэри ванну и всю водопроводную систему и после этого объяснил Валли, что его сестра будет ночевать здесь, а поэтому он лично хочет устроиться в другом месте. Он не изменил себе до конца, зная, что ему надлежит делать, и сделал это по всем правилам. Он поцеловал Мэри-Джозефину на ночь. Даже два раза поцеловал. И Мэри-Джозефина в свою очередь поцеловала его и подарила ему такое объятие, какого никогда до этой ночи он не знавал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25