..
– Мне тогда пришлось бы тридцать лет чесаться…
– А вечером накануне этого несчастья я съел икры, черной икры со сливочным маслом, и бурдючного сыра или, может быть, швейцарского, точно не помню, многовато…
– Сколько бы ты ни съел, икра ничего не сделает…
– Не сделает? Терпеть нет сил…
– Напряги мозги, припомни, что ты еще ел?
– Еще, еще!!! Не могу вспомнить, что вчера ел. Чего только не было на этой неделе! И неделю назад! Как могу я удержать все в голове. Как бы не от фаршированных овощей… К жареному барашку подавали фаршированные овощи…
– Какие?
– Баклажаны на оливковом масле… Я не мог удержаться, съел штук шесть или семь.
– На оливковом масле?
– Да…
– Тогда ничего, они легкие, хорошо проходят. Еще что было?
– Затем съел немного макарон… Да, запеченных с кашарским сыром… Послушай, а может, это все уксус навредил?
– А ты пил?
– Нет… В салате…
– Да нет. Уксус способствует пищеварению…
– В салате был и горький перец… Но я запил его минеральной водой…
– Так, еще припомни, что у тебя на столе было…
– Что было? Что было?! Было что? Нет, не ел больше, я пил… Виски с содовой пил, потом изжога началась, я стакан сельтерской воды выпил и еще ложечку соды… Да-а-а-а, в ресторане с приятелем ели шашлык, потом мне захотелось лепешки с мясом… Ну и мясной плов, как сейчас помню – из пшеничной крупы… Много горчицы я ел. Люблю мясо с горчицей… Посмотрел бы ты сейчас на меня: в одной руке телефонная трубка, с тобой говорю, а другой разодрать себя готов! Да, я еще ел пирожки, интересно, может быть, от них? И рыбный салат, со скумбрией, но от скумбрии ничего не бывает…
– Не бывает…
– А гороховый суп? Недавно душа затосковала по гороховому супу. Супруга моя и говорит: жара, мол, стоит, не надо, а я не могу, вынь да положь! И приготовила она замечательно…
– А много ты съел?
– Не-е-е, две тарелки…
– А доктор говорит, от чего чесотка?
– Я ему, как тебе, все досконально изложил. А он говорит – от пищи быть не может, вы ничего вредного не ели. Может, из-за солений?
– Каких солений?
– Ну разных… А засахаренный миндаль?..
– Если бы засахаренный миндаль вызывал чесотку, то позакрывали бы все кондитерские…
– Так от чего же эта лихорадка у меня крапивная?
– Подумай еще хорошенько, что ты ел на этих днях?
– Ничего такого не ел. У меня и аппетита-то нет… Если же и съедаю чего лишнего, так тут же кефиром запиваю, для лучшего сварения.
– Милый мой, ты последние дни ел хлеб?
– Хлеб?
– Да, хлеб…
– Какой хлеб?
– Обыкновенный хлеб, который в печах пекут…
– Съел полкусочка.
– Все ясно… От него ты и чешешься. Обыкновенный хлеб не для каждого. К нему надо привычку иметь. Благодари Аллаха, что только полкусочка съел, если бы целый, так, небось, лягался и ржал бы, как конь… Все ясно, Рыфат-бей… Теперь лечись, поправляйся!
– Спасибо, дорогой!
– Я тебе еще позвоню. До свидания.
– Да хранит тебя Аллах, дорогой мой.
Люстра
Я часто встречаю в кофейне маленького, толстого человека, но кто он, не знаю.
Все началось с продажи домашнего скарба. Мы с женой рассортировали наши вещи: в одну кучу – необходимые, в другую – менее важные и, наконец, в третью – ненужные. Продавали те, которые считали ненужными. Вскоре, решив, что нам почти ничего не нужно, продали все, оставили лишь книги, кровати и несколько кастрюль.
Когда хозяин все же выселил нас по суду за неуплату, я отправил жену и детей в дом к тестю. А так как с тестем с самого начала у меня были плохие отношения, я мог приходить к семье только после того, как в доме все лягут спать. Мы заранее договорились, что дверь будет открывать жена.
И вот однажды после полуночи я подошел к дому тестя и тихо постучал в дверь. Она тут же открылась, но передо мной была не жена, а сам тесть. Он открыл дверь и, не произнеся ни слова, выключил свет и ушел. Я пробирался в темноте, споткнулся и упал. Ощупью попытался определить, на что я свалился. Определил – на книги. Поднялся и пошел, держась за стенку. Услышал женский крик. Это крикнула жена. Открыл дверь в комнату, из которой доносился голос тестя, и увидел свою жену – она плакала, глаза у нее были красные и опухшие.
– Пусть он заберет из моего дома свои книги, иначе я их сожгу! – угрожал тесть. – От них нет никакого проку, раз он не в состоянии прокормить детей, так пусть не стучится в мою дверь.
Вот с того-то дня я и повадился ходить в кофейню. Маленький, толстый человечек, так же как и я, приходил туда утром и проводил весь день.
Однажды он появился только после обеда. В руках у него была люстра с пятью рожками. Он поставил ее на стол и выпил чашку кофе. С того дня он всегда приходил в кофейню с люстрой. Поставит ее на стол и сидит допоздна, а потом забирает люстру и уходит.
На следующий день я увидел, что в люстре недостает стеклянной чашечки, вероятно, она разбилась. На другое утро остались только две стеклянные чашечки и пять ламп. А еще через три дня – уже не было ни одной чашечки и ни одной лампы. В руках у маленького, толстого человечка был лишь металлический остов. Незнакомец не расставался с этим бронзовым скелетом, который качался у него в руках, как вешалка, что висела в кофейне.
Так как я не мог зайти в дом тестя, мы с женой встречались в парках, на улице и разговаривали стоя. Решение тестя было окончательным: пока я не смогу прокормить своих детей, он запрещает мне даже разговаривать с их матерью. Если же я не найду работу и у меня не будет денег длительное время, он, возможно, возбудит дело о разводе.
Я был согласен на любую работу, на все, что могло дать деньги. Но куда бы я ни обращался, всюду получал отказ. Однажды я встретил своего старого приятеля. Как и всем, я рассказал ему о своем положении.
– Какая бы ни была работа, я согласен на все, даже таскать камни на стройке, – сказал я. Приятель посочувствовал мне:
– Уж если тебе все равно, тогда займись торговлей, хотя бы мелкой, вразнос. Продавай носовые платки, носки – заработаешь себе на жизнь. Приходи завтра ко мне, я тебе дам пятьсот лир. И сразу же принимайся за дело!
Я взял его адрес, и мы расстались. Я готов был плясать от радости. Кто в наше время даст пятьсот лир! Значит, еще не перевелись хорошие люди.

Утром я, как обычно, зашел в кофейню. Вскоре появился маленький, толстый человечек со своим стержнем от люстры в руках. Он сел около меня и поставил остов на стол. Мы уже давно здоровались.
– Как поживаете? – приветствовал он меня.
– Благодарю, а как вы? – спросил я. И, будто невзначай, поинтересовался: – Извините меня, пожалуйста, за любопытство, но скажите, что это вы не расстаетесь с этой люстрой? Я всегда вижу ее у вас в руках.
– Вот эта? Эта подлюга?! Это горе мое, а не люстра!
– Да-а-а?.. – протянул я с удивлением.
– У нее длинная история, – начал он рассказ. – Когда у человека начинают плохо идти дела, то поправить их оказывается трудно, даже невозможно!.. Так случилось и со мной, я потерял работу. Кстати, когда я и работал, мы тоже с большим трудом сводили концы с концами. У нас не было никаких сбережений. А вот остался без работы, и начали по-настоящему бедствовать. У меня жена и двое детей…
– И у меня, – сказал я грустно.
– Вы не знаете, что такое бедствовать.
– Как не знаю, у меня то же самое!
– Сначала мы распродали наши вещи. Разделили их на необходимые, менее необходимые и ненужные. Начали с ненужных. Через некоторое время поняли, что ни одна вещь нам не нужна, и продали все.
– Как странно!.. Точь-в-точь как у нас!
– Остались только книги, кровати и кое-какая посуда. Когда за неуплату хозяин по суду выбросил нас на улицу…
– Вы, наверно, отправили вашу жену и детей к тестю?
– Откуда вы знаете?
– Я так же поступил!
– Да, я отправил их к тестю. С ним у меня с самого начала не сложились отношения.
Человек слово в слово рассказывал мою жизнь. Я с удивлением слушал его. После полуночи он отправился в дом к тестю. Вместо жены дверь ему отворил тесть. Потушил свет. Маленький, толстый человечек упал в темноте на книги. Все, как со мной, до мельчайших подробностей. Уму непостижимо такое совпадение. Уж не подслушал ли он мою историю и сейчас насмехается надо мной?
– Знаю, знаю, короче! – закричал я. – Не растягивайте, расскажите о люстре.
– Расскажу и о ней. Однажды я встретил своего старого приятеля.
– Может быть, он дал вам пятьсот лир?
– Да! Но откуда вы это знаете? Я никому этого не рассказывал.
– А откуда вы знаете? Я тоже никому не рассказывал!
– Я говорю о том, что произошло со мной.
– Хорошо, вы получили пятьсот лир?
– Получил!
– А я еще не получал, скоро пойду за ними. Расскажите, что произошло затем.
– Когда я шел к приятелю, я чуть не падал от голода. За два дня я выпил только два стакана чаю. Приятель ссудил пятьсот лир. «Я расшибусь, буду работать и заработаю денег. В кратчайший срок верну долг», – сказал я. «Спешить не надо. Главное, чтобы ты занялся каким-нибудь делом», – ответил он. Я поблагодарил и ушел.
Я хотел купить на рынке два-три ящика персиков, груш и продать их. Это обошлось бы мне в сто, сто пятьдесят лир. Я не хотел пускать в оборот сразу все деньги.
Когда я проходил мимо ресторана, мой взгляд задержался на кушаньях, которые были выставлены на витрине. Я еле держался на ногах. Я решил хорошенько поесть! На три лиры можно досыта наесться. Но я боялся менять деньги. Я не имел на это права. Стоит только разменять, они растаят, и я останусь ни с чем.
Когда я проходил мимо шашлычной, в нос мне ударил аппетитный запах. Я не мог удержаться, вошел и… поспешно повернул назад. Нужно сначала заработать, а потом есть! У булочной меня одурманил аромат свежего хлеба. Что, если купить хлеба? Нет, я не имею права.
Я остановился перед торговцем бубликами. Они были свежие, хрустящие. Не купить ли один? Нет! Я должен заработать сначала, вырвать из рук тестя жену и детей.
Стояла сильная жара… И когда проходил мимо продавца шербетом, я чуть было не попросил стаканчик лимонада со льдом. Но вовремя опомнился и прошел мимо. «Мой тесть увидит, какие великие дела я сотворю на эти пятьсот лир, и еще пожалеет, что так плохо относился ко мне», – мечтал я.
Я умирал от жажды, но, боясь разменять деньги, не выпил даже стакана воды за десять курушей. Я не садился в трамвай, ходил всюду пешком.
Я пришел на крытый рынок. Мимо бедестана – той части большого базара в Стамбуле, где торгуют драгоценностями, оружием и старинными вещами, – я прошел, не останавливаясь. На открытом аукционе, где обычно происходит распродажа старых вещей, стояла толпа. Время близилось к вечеру. Рано утром, думал я, приду на рынок, куплю персики, груши и начну торговлю. Сегодня у меня еще не было дел. Я мог пойти в кофейню, но зачем зря тратить деньги на чай и кофе? Вот я и решил пойти на бедестан и посмотреть, как идет распродажа, а заодно убить время. К тому же я никогда не бывал там.
Как и все, я прошел в зал. На ступеньках сидели люди. Подобно другим, присел и я. Вещи, предназначенные для продажи, и аукционист были у всех на глазах. Аукционист достал из вороха вещей фотоаппарат и громко объявил:
– Фотоаппарат марки «Ролейфлекс», объектив два с половиной, почти не был в употреблении, в рабочем состоянии. Оценен в триста лир. Триста лир! Желающие? Триста…
– Триста десять! – закричал кто-то со ступенек.
– Триста десять, господин!.. Триста десять, триста десять… – объявил аукционист.
– Триста пятнадцать! – закричал другой. Из разных мест поднялись голоса:
– Дам триста двадцать!
– Четыреста пятьдесят!..
На некоторое время аукцион затих. Аукционист продолжал:
– Продан за четыреста пятьдесят. Фотоаппарат марки «Ролейфлекс» с запасным объективом и треножником.
Человек, сидевший в зале, обратился к аукционисту:
– Разрешите посмотреть аппарат.
Аукционист протянул ему аппарат. Человек, повертев его в руках, сказал:
– Четыреста шестьдесят!
– Четыреста шестьдесят две!
– Четыреста восемьдесят!.. Кто больше?.. Продан, продан, про-о-о-д-дан!
Ударил молоток. Чиновник протянул купившему фотоаппарат квитанцию, записал фамилию и получил деньги.
Следующей вещью была пишущая машинка.
– Исправная пишущая машинка марки «Ремингтон»!.. Оценена в шестьсот лир!.. Шестьсот лир!
– Шестьсот десять!
– Шестьсот пятьдесят!..
Никогда в жизни я не видел более волнующего зрелища. По мере того как росла цена, росло и напряжение.
– Шестьсот пятьдесят пять!
– Семьсот десять!
Я был так увлечен, так возбужден, что, не помня себя, крикнул:
– Семьсот пятьдесят!
У меня получилось это так громко, что я сам испугался собственного голоса.
Аукционист, глядя на меня, объявил:
– Семьсот пятьдесят! Кто больше? Продается за семьсот пятьдесят, продается, про-о-о-да… Вдруг раздается голос:
– Семьсот пятьдесят одна!
– Ох! – вздохнул я с облегчением.
Что было бы, если б машинка осталась за мной! У меня ведь всего-навсего пятьсот лир! Пишущая машинка была продана за семьсот восемьдесят лир.
Аукционист выставил ручную швейную машинку. Ее оценили в пятьсот лир. Первая опасность обошла меня. Увлеченный возбуждением толпы, я сдерживал себя, чтобы снова не сунуться в игру.
– Пятьсот десять!
– Пятьсот двадцать!
– Шестьсот!
Последним крикнул я. Все головы повернулись ко мне. Меня будто обдало кипятком. Как получилось, что я снова вылез? Человек, сидевший рядом со мной, сказал:
– Она не стоит шестисот лир!
– А тебе какое дело? Разве не я буду платить?! – ответил я ему.
– Я механик, поэтому… – начал он и вдруг заорал: – Шестьсот одна!
Вторично меня обошла беда.
На продажу выставили вазу. При каждой новой цифре я подпрыгивал. Чтобы не закричать, зажимал рот руками.
После вазы была продана картина, написанная маслом, потом пылесос.
Аукционист поднял люстру.
– Пятирожковая люстра, исправная!.. Оценена в сорок лир!.. Кто даст больше? Сорок лир!
– Сорок одна!
Человек слева от меня выкрикнул:
– Сорок две!
Человек, сидевший справа от меня:
– Сорок пять!
Человек впереди меня:
– Сорок восемь!
Человек сзади меня:
– Пятьдесят!
Я уже больше не мог сдерживать себя и закричал:
– Пятьдесят одна!
Атмосфера была так накалена, что не было сил сдержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35