У площади Пушкина на моем пути встречается мужчина и что-то спрашивает по-русски.
Я подумал сначала, что подвыпивший прохожий просит дать закурить. Я достал из кармана пачку сигарет. Он улыбнулся и сам протянул мне пачку. Мы пошли рядом. Он не знает ни слова по-турецки, а я по-русски… Но мы все время говорим, не умолкая. Трудно поверить, но мы понимали друг друга. Когда мы подошли к памятнику Пушкина, он сказал:
– Давайте присядем. То есть так я понял то, что он сказал.
Мы сели на одну из скамеек на сквере. Он стал рассказывать о Пушкине, а я сказал:
– Я очень люблю Пушкина.
– Вы знаете его стихи? – спросил он.
– Совсем мало, – ответил я, – но он умеет любить, как турок. Поэтому я и люблю Пушкина. Когда в сердце турка загорится любовь, за нее он не пощадит своей жизни…
– Нет, Пушкин погиб, спасая свою честь… – ответил он.
Мы заспорили. По-настоящему заспорили, хотя и на разных языках.
Мы встали. Пошли дальше. Теперь заговорил я. Он иногда перебивал меня, спрашивал о чем-то, я отвечал.
Мы подошли к площади Маяковского. Продолжили разговор у памятника поэта. Потом дружески обнялись и расстались. Я был очень, очень доволен этой встречей. Полагаю, он тоже. Вдруг я вспомнил, что забыл спросить, как его зовут. Крикнул ему вслед, но он не услышал. Он тоже не спросил моего имени, не поинтересовался, кто я такой.
Пробило четыре, когда я вошел в гостиницу.
Следующее утро – воскресенье… Я с моим другом-переводчиком отправился в Союз писателей за письмами от жены. По случаю воскресенья дверь оказалась на запоре. Мы позвонили. К нам вышла женщина. Мы спросили ее, можем ли получить письма. Она не сказала: «Сегодня воскресенье» или «Вы не сможете их получить». Прежде всего пригласила нас зайти. Минут пять что-то говорила. Затем к нам подошел мужчина. Надежда получить письма, которых я очень ждал, укрепилась.
– Вы знаете, ведь сегодня воскресенье, – сказал человек.
– Да, – ответил я.
– По воскресеньям все закрыто.
– Да свидания, – коротко ответил я по-русски и направился к двери.
Но человек нашел в моем лице собеседника и не захотел так быстро отпустить:
– Если бы вы пришли в другой день, не в воскресенье, то обязательно получили бы свои письма.
– Несомненно.
– Я очень сожалею, что не могу вам помочь.
– Спасибо балшой! Да свидания, – сказал я по-русски.
– Знаете, вчера была суббота.
– Да.
– Если бы вы пришли вчера, то получили бы ваши письма.
– Конечно.
– Но вчера вам нужно было прийти до обеда. Потому что по субботам после обеда вы никого не застанете… Конечно, вы могли бы получить ваши письма, если они пришли, а если они не пришли, то что вам получать?
– Спасибо балшой… Да свидания.
– Сейчас я вам скажу: завтра понедельник.
– Я знаю.
– Если вы придете завтра, то получите свои письма.
– Спасибо.
– Но не приходите до двенадцати утра и после пяти: никого не застанете. Вы сможете прийти в три часа? Если завтра у вас дела, можно зайти во вторник или в четверг.
Он так искренне хотел помочь, что я не мог рассердиться на его словоохотливость, а он продолжал мне вслед.
– Если ваши письма пришли, то вы их завтра обязательно получите, – услышал я его голос уже за дверью.
Следующий день – понедельник. Я должен был встретиться с одним русским другом у Театра сатиры. Мой приятель сказал, что Театр сатиры совсем близко от гостиницы, в которой я живу.
И действительно, как раз напротив гостиницы «Пекин», где я остановился. Но я этого не знал. Не знал я и русского алфавита и не мог прочитать огромные буквы над зданием: «Театр сатиры».
– Простите, – обратился я к прохожему, – где Театр сатиры?
Турок протянул бы палец и показал: «Вот, напротив!» Но словоохотливый и готовый на любые одолжения русский начал объяснять:
– Пройдите направо метров триста. Там увидите подземный переход. По нему перейдете на другую сторону, затем… К нам подошла женщина в шляпке:
– Вам куда нужно?
– В Театр сатиры!
– Почему вы посылаете его дальней дорогой? – сказала она человеку. И повернулась ко мне:
– Я укажу вам путь короче. Видите памятник Маяковскому?
Ведь вы знаете Маяковского, правда? Это наш великий поэт. Каждое его слово – снаряд. Так вот идите к памятнику… Человек возразил женщине:
– Тут такое движение! Ему не пройти. Лучше всего по переходу.
Подошел пожилой мужчина.
– Вы иностранец? – спросил он по-английски.
– Да.
– Вы собираетесь в Театр сатиры?
– Да.
– Почему вы не покажете ему кратчайшую дорогу? – упрекнул он мужчину и женщину и начал объяснять, как пройти к Театру сатиры совсем уже другим путем.
Потом все трое начали спорить, как лучше пройти к Театру сатиры. Пока они спорили, подошла очень миловидная русская девушка. Спор достиг наивысшей точки.
Я решил отойти в сторону и стал наблюдать за ними. Девушка утверждала, что лучше всего мне сесть в такси. Подошел еще мужчина. В пылу спора они, по-видимому, уже забыли обо мне, и я побрел сам по себе. Вдруг перед мной вырос приятель, с которым я договорился встретиться: оказывается, он ждал меня. Мне оставалось только перейти улицу.
– Вы легко меня нашли? – спросил он.
– Очень легко, – ответили.
И мой приятель тоже начал объяснять, как проще всего найти Театр сатиры. Между тем мы стояли перед самой его дверью.
– Я уже знаю, – поблагодарил я.
– В следующий раз вам будет совсем легко найти дорогу. Русские люди отзывчивы и общительны. Когда узнаешь поближе, невозможно не полюбить их всем сердцем.
Моим уважаемым читателям
Мои уважаемые и дорогие читатели в Советском Союзе!
Как известно, в литературе большое место занимают письма писателей. Они выходят отдельными книгами при жизни их авторов или после смерти. Часто в них полнее всего выявляются личность и мировоззрение писателя.
Но мне кажется, что письма читателей к писателям значительно интереснее, чем письма самих писателей. К этому мнению я пришел путем собственного опыта. Говоря о письмах, полученных писателем, я имею в виду не то, что пишут им собратья по перу, люди искусства, знаменитости, государственные деятели, а то, что пишут рядовые читатели.
Я не знаю, выходила ли когда-нибудь книга читательских писем. Среди многочисленных моих замыслов есть и такой: выпустить книгу писем, полученных мною от читателей. Она лучше чем многое другое раскроет мне глаза на самого себя и познакомит со мной других. Похвала и осуждение, восхищение и разочарование, любовь и неприязнь – в общем, все, что чувствовали люди ко мне и моим произведениям, будет выражено в ней нелицеприятно.
На создание такой книги натолкнули меня три письма – два из них мне прислал турецкий рабочий, одно – русский.
С тех пор как я стал профессиональным писателем, я собираю все письма читателей, группирую их и завожу досье. Как жаль, что писем до 1955 г. у меня сейчас нет, – их забрали полицейские во время бесчисленных обысков моего дома и не возвратили. У меня есть надежда, что эти письма лежат где-нибудь в архивах полиции. Все, что я получал после 1955 года, подобрано по датам и находится у меня. Около сорока полных папок составляют мое богатство.
Турецкий рабочий из города Адана первое письмо прислал мне в 1958 году. Написано оно коряво и неразборчиво. Все четыре страницы были заполнены самой грубой, отборной, оскорбительной руганью. Во мне он видел предателя родины. Ругань свою он подкрепил рисунком, на котором изобразил череп, кинжал, с коего капает кровь, пистолет и виселицу, и угрозой, что в следующее воскресенье приедет из Аданы в Стамбул на футбольный матч посмотреть игру команд «Фенербахче» и «Галата-сарай», а заодно убьет меня и тем исполнит свой великий патриотический долг – уничтожит предателя родины.
Многие мне слали угрозы по почте, но такого варианта – с рисунком еще не было. Я дрожащими пальцами расправил письмо и положил рядом с другими.
Матч прошел, а меня никто не убил.
Минуло три года. В 1961 году я снова получил письмо из Аданы от того же рабочего. На этот раз оно начиналось: «Уважаемый учитель, дорогой мой писатель!». Затем автор письма напоминал мне, что написал три года назад и как угрожал смертью. Подтвердил: тогда он действительно твердо решил меня убить, но не исполнил своего намерения только потому, что не смог приехать в Стамбул на матч, так как хозяин выгнал его с работы и он не смог достать денег на поездку. Написал еще, что с того времени он сильно изменился, что ему очень стыдно сейчас за то письмо, написанное им по неведению с чужих слов. Оказывается, вскоре ему довелось прочитать в газете один мой рассказ и с той поры он стал искать другие. А сейчас он не пропускает ни одной моей книжки. На все, что происходит вокруг, смотрит теперь другими глазами.
Вы знаете, что самое ценное для меня в этом письме? Рабочий из Аданы не скрыл своего имени и адреса ни в первом, ни во втором письме. Обычно авторы, посылающие угрозы по почте, люди трусливые, низкие и предпочитают оставаться неизвестными.
Конечно, я вспомнил этого рабочего. Порылся в досье и нашел его первое письмо.
Я получил много национальных и международных премий, наград, почетных дипломов. Но ничто так не радовало меня, как второе письмо из Аданы.
Такое же чувство вызвало во мне письмо русского рабочего, из Горького, присланное на мое имя в 1966 году в Москву, в Союз писателей, когда я был в Советском Союзе. Я попросил перевести письмо на турецкий язык. Автор писал, что увидел меня во время телевизионной передачи. Оказывается, он читал мои рассказы, опубликованные на русском языке. Он сообщил, что па днях получает отпуск и приглашает меня погостить у него в Горьком, обещал познакомить меня со своими товарищами, свозить на рыбалку, предлагал отдохнуть в его семье.
К сожалению, мое пребывание в Советском Союзе было расписано заранее и я не мог воспользоваться его гостеприимством. Но я мечтаю и поныне ответить на его приглашение.
Мысль составить книгу из писем моих читателей не оставляет меня. Если мне представится благоприятный случай выпустить ее, я дам ей название – «Письма к одному писателю» и предварю вот этим посланием, написанным для вас. С теплым чувством и признательностью вспомню я двух рабочих.
Уважаемые и дорогие мои читатели! Желаю вам здоровья и радости!
А теперь позвольте мне занять ваше внимание коротеньким рассказом о своей жизни.
Мой отец тринадцатилетним пареньком приехал в Стамбул из далекой анатолийской деревни. Через несколько лет он встретил мою мать, которая тоже совсем еще девочкой приехала из другой анатолийской деревни в этот чужой город. Чтобы я появился на свет, им надо было проделать длинный путь, встретиться в большом городе и пожениться.
Я не волен был в выборе времени и места своего рождения. Мое появление на свет произошло в очень неподходящее время – в 1915 году. Это были самые кровавые дни первой мировой войны. Не только время, но и место рождения было неподходящим – Хейбелиада, один из Принцевых островов, райский уголок, где не положено жить такому, как я. Эта летняя резиденция самых влиятельных турецких толстосумов стала моей родиной. Сильные мира сего не могут обойтись без бедняков, они очень нуждаются в их жилистых руках. Вот поэтому-то мы и жили на Хейбелиаде.
Я считаю самой большой своей удачей, что не происхожу из богатой, родовитой или знаменитой семьи.
Мне дали арабское имя Нусрет, что означает «помощь господняя», – подходящее для меня имя!.. Мне не на кого было рассчитывать, кроме как на господа бога. На его помощь уповала и вся наша семья.
Древние спартанцы собственноручно убивали своих слабых и хилых детей, только выносливые и сильные имели право на жизнь. В наши дни сама жизнь и общество отбирают достойных. Если я скажу, что из четверых моих братьев выжил только я один, то вы поймете, какой я выносливый, как упрямо цепляюсь за жизнь. Моя мать, достигнув двадцати шести лет, не смогла больше вынести борьбы за существование и оставила этот прекрасный, созданный для жизни и счастья мир.
Десятилетним мальчишкой я вбил себе в голову, что непременно стану писателем. Если бы я в детстве мыслил так, как сейчас, то мне уже тогда было бы ясно, что жизнь не раз вывернет меня наизнанку. А что значило быть в такой тогда отсталой капиталистической стране, как Турция, писателем, и к тому же человеку из семьи, в которой никто не умел вовсе писать и читать!
Мой отец, как и всякий отец, думающий о будущем своего ребенка, говорил: «Выброси из головы ты это писательство, займись настоящим делом, которое тебя прокормит». Увы, я не внял его совету!
Мне часто не удавалось делать то, что я хотел, и я не хотел делать то, что приходилось делать. Я намеревался стать писателем, но надел военную форму. Вместо пера мне дали в руки оружие. В те времена только в военных училищах дети из бедных семей могли учиться бесплатно. Я поступил в училище, и с той поры начались мои неудачи.
В 1934 году вышел закон, по которому каждый турок должен был принять фамилию. Граждане были свободны в своем выборе, и тут-то всплыло наружу все скрытое, темное, низменное. Самые большие скряги выбрали себе фамилию «Щедрые», самые большие трусы стали зваться «Отважными», отъявленные лентяи – «Прилежными». Один школьный учитель, который умел лишь подписываться под письмом, написанным другим, избрал фамилию «Ловкий».
Что касается меня, то мне не досталось красивой фамилии, которой я мог бы кичиться, и я взял себе фамилию «Несин» («Что есть ты»). Я надеялся, что, когда люди будут обращаться ко мне по фамилии, я стану задумываться над тем, кто я и что я.
В 1937 году я был произведен в офицеры и решил, что стал почти Наполеоном. Каждый молодой офицер в душе мнит себя Наполеоном. Кое у кого эта болезненная мнительность остается на всю жизнь. Вообще-то чем быстрее отделываешься от нее, тем лучше, ибо болезнь эта опасна и заразна. Ее симптомы: пострадавшие грезят о победах Наполеона, но забывают о его поражениях. Заложив правую руку между пуговицами кителя, они наносят карандашом на карту разящие красные стрелы, в пять минут покоряют весь мир. Бредовые мысли, которые томят их горячие головы, накаляют окружающую атмосферу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35