Иначе какой-нибудь умник через четыре года выпихнет тебя из кресла».
Тогда я поверил ему, и это воспоминание помогло мне сохранить строгое выражение лица, когда я появился на публике.
— Где они? — чуть слышно спросил я, обращаясь в слепящую пустоту, и кто-то ответил:
— Слышите, едет лифт.
Через несколько секунд мои глаза достаточно привыкли к обстановке, чтобы я мог различить светловолосого мужчину в костюме без галстука, который пробирался ко мне сквозь толпу. Остин Пейли следовал за ним, из чего я сделал вывод, что он и есть тот подозреваемый, которого надо арестовать. Он выглядел напуганным, как будто толпа жаждала его смерти.
Репортеры набросились на него с вопросами. Я мог передохнуть, вспышки осветили похитителя детей и его адвоката. Остин Пейли остановился, коснулся руки своего клиента, разрешив ему ответить на пару вопросов. Мужчина опустил голову и пробормотал что-то нечленораздельное. У меня было время, чтобы его рассмотреть. Я впервые видел Криса Девиса, который выбрал меня, чтобы я его арестовал. Судя по бумагам, ему было около сорока, но выглядел он гораздо моложе. Я начал понимать, почему его тянуло к детям. Он сам казался подростком. Расстегнутый воротник создавал впечатление, что одежда на нем висит. Он не поднимал глаз.
Похоже, это было самое страшное событие в его жизни. Я задался вопросом, почему он на это пошел. Должно быть, решил, что полиция в конце концов выйдет на него. Но что ему стоило просто исчезнуть, переехать в другой город и не подвергать себя аресту, тюрьме и боли? Возможно, его охватило чувство вины или сыграло свою роль религиозное воспитание, может быть, что-то изменилось в его жизни, и он проникся отвращением к самому себе.
Похоже, силы оставили его. Он выглядел испуганным. Он прислушивался к звуку закрывающихся дверей лифта, затравленно поглядывал на лестницу.
«Крепко схвати его за руку», — вспомнил я наставления Глоуэра.
Остин Пейли перехватил инициативу и принялся отвечать на вопросы газетчиков.
— Да, это я обо всем договорился, — сказал он. — Мистер Девис обратился ко мне с тем, что хочет сдаться, но боится. Стычки с полицией Сан-Антонио в юности породили в нем страх перед тем, как его могли встретить служители правосудия. Я его уверил, что можно положиться на окружного прокурора Марка Блэквелла — у него репутация честного человека, — и мистер Девис предложил такой выход. Все согласились, поэтому мы здесь.
Остин посмотрел на меня, казалось, не будь фотокамер, он бы мне подмигнул. Остин уверенно вел свою роль, но порой сквозь торжественность и воодушевление неожиданно проскальзывал взгляд, который говорил: «Только мы с тобой знаем, каков я на самом деле». Я улыбнулся ему, но Остин никак не отреагировал.
Он был лет на пять моложе меня, но, как и его клиент, не тянул на свой возраст. Он мог сойти за старшего брата Девиса, более удачливого, уверенного в себе, которому не впервой выручать родственника, из беды.
Они подошли ко мне, и я взял подозреваемого за руки.
— Мистер Девис, вы арестованы, — сказал я, решив не добавлять «именем закона». Я помедлил, чтобы нас успели сфотографировать, попутно объясняя свои дальнейшие действия. Девис понимающе кивал головой. Я старался выглядеть суровым.
Наконец я передал Девиса помощникам шерифа, которые без бутафории принялись за свое дело и увели его подальше от публики. Крис Девис в своей светлой одежде выделялся среди мужчин в темных костюмах.
Я остался, чтобы ответить еще на несколько вопросов, уверенный, что мне представится возможность произнести яркую речь. Когда прозвучал подходящий вопрос, я заявил:
— Никакой связи между мистером Девисом и мной нет. Единственное, о чем мы договаривались, что он сдастся мне, а не полиции. Теперь дело примет обычный оборот. Вне зависимости от того, стану ли я выдвигать обвинение, пристрастий не будет. Как и во всех делах. Я польщен верой в мою честность, о которой упоминали мистер Девис и его адвокат, но надеюсь, у них нет сомнений в том, что моя обязанность — предъявлять обвинение таким, как заслуживает этот подозреваемый. Отвратительные преступления ввергли город в панику, которую можно понять. Мой долг — пресечь подобное. Я не буду делать скидок мистеру Девису.
Я добился ожидаемого эффекта и, проигнорировав другие вопросы, направился в свой кабинет. Остин Пейли последовал за мной. Мы обменялись рукопожатием и поспешили в мой офис. Напряжение оставило нас, и мы расхохотались.
— Черт возьми, Марк, ты же был готов пойти на сделку, разве нет? Два года условного заключения без конфискации? — предложил он.
— Извини, Остин, — подыграл я ему, — я соврал, чтобы заманить тебя сюда. Ты ведь не против?
Мы не затрагивали сути дела, не обсуждали детали. Просто поболтали за коктейлем о том о сем, посетовали, что давно не виделись, порасспросили друг друга о делах, поговорили об общем друге Элиоте. Спустя какое-то время Остин насупился, как будто испытывал неудобство от необходимости вернуться к причине своего сегодняшнего пребывания здесь, и сказал:
— Ну, пойду разыщу своего клиента. Где твой парни держат его?
— В камере пыток, выбивают признание.
— Несомненно, это очистит его душу, — ответил Остин, снова пожал мне руку, таинственно подмигнув. — Скоро поговорим.
После долгого ожидания сама процедура оказалась быстротечной. Часы напоминали о времени ленча, а я так и не приступил к текущим делам. Мне предстояло поработать перед избирательной кампанией, чтобы восполнить упущенное, я провел за рабочим столом остаток дня до шестичасовых новостей. Я включил телевизор и пережил все заново. Я выглядел очень внушительно на экране. Не было и намека на неловкость ситуации. «Это мне на руку», — подумал я. По всему городу воры, должно быть лицезрея мое суровое лицо, побросали отмычки и раскаялись в своем поведении. Сентиментальные обыватели, несомненно, с облегчением вздохнули: «Слава Богу, есть человек, который нас защитит».
В сутолоке задержания я не задумывался о подлости, учиненной Крисом Девисом, об испытаниях, выпавших на долю малышей Билли, Луизы и Кевина, пока некоторое время спустя не увидел себя на экране. Я с трудом убедил себя, что испуганный Девис и был тем самым злодеем, который будоражил воображение людей. Он сам походил на жертву.
Глава 3
По понедельникам здание оживает. Я чувствую это даже у себя в кабинете. Это трудный день для обеих ветвей судопроизводства: прокуроры составляют обвинения, спорят с адвокатами, те в свою очередь носятся по залам суда, стараясь поспеть повсюду, не уверенные, что объявятся позже.
Мое утро более упорядоченное. Время расписано по минутам. Я встречаюсь с членами окружной комиссии и выпрашиваю деньги. Обсуждаю с подчиненными текущие дела. Общественные деятели просят меня приложить все усилия или, наоборот, сбавить обороты. Я редко имею дело с удовлетворенными людьми.
Я обрадовался незапланированному визиту Остина Пейли. Он был из тех людей, которые могут забежать в кабинет окружного прокурора без предварительной договоренности, а просто по прихоти. Из-за него мне пришлось отложить важную встречу.
Он выглядел чужаком в этих стенах. Остин редко появлялся в криминальном суде, хотя раньше он был здесь частым гостем. Но за последние восемь или десять лет он отошел от конкретных дел и поднялся по корпоративной лестнице на ту ступень, где юристы имеют с залом суда столь же мало общего, как и любой законопослушный гражданин. Но Остин не исчез из виду. Он общался с судьями, иногда сам помогал важному клиенту выпутаться из сетей обвинения.
— Как ты вляпался в это дело, Остин? — спросил я вместо дружеского приветствия.
Он закатил глаза.
— Дружба, — лениво ответил он. — Крис думал… Ну можешь себе представить. Ему казалось, что его преследуют. Он захотел покончить с этой историей.
— Понимаю, — мягко сказал я, сделав вид, что я не понял его намек обсудить сложившуюся ситуацию.
— Одна из причин, по которой я решил арестовать его публично, — продолжал Остин с позиции человека, который самолично все это организовал, — состоит в том, чтобы показать людям, насколько он безвреден. Ты же видел, Марк, он был как одурманенный. Он действительно мальчик. — Он состроил кислую мину. — В этом его проблема. Он чувствует себя с детьми на равных.
Я потянул на себя ящик стола, чтобы напомнить ему, где он находится.
— У меня здесь письма, Остин. — Я бросил на стол одно из них. — Их авторы убеждены, что люди спят спокойнее, когда похититель детей находится за решеткой. Они взывают ко мне с просьбой запрятать его подальше сроком на тысячелетие.
Я утрировал ситуацию, но такому ушлому дипломату, как Остин, не требовалось разъяснений. Он мельком взглянул на письма и скривился.
— Что ж, тебе и дальше предстоит получать такие отзывы. Но ты не смеешь следовать им. Имей в виду, тебе не удастся добиться большого срока.
— За сексуальное насилие над детьми с отягчающими обстоятельствами? Не добьюсь?
Остин лениво обвел взглядом мой кабинет. Несколько минут он изучал меня. Затем улыбнулся, будто я пошутил.
— Самое большее — ты сможешь предъявить обвинение в непристойном поведении. Тебе не доказать насилия. Наверняка ты уже успел поговорить с детьми.
— Да, я читал их показания.
— Обвиняемый сознался?
Я читал его заявление. Признание Девиса было составлено грамотно, четко сформулировано и уличало в преступлении.
— Да. Эти показания восстановят против него присяжных.
— А, присяжных, — небрежно бросил Остин, и мы оба рассмеялись.
— Ему требуется лечение, — продолжал Остин. — Десять лет условно будет гораздо более эффективным средством устрашения, чем любое тюремное заключение. Это его обезвредит.
Я покачал головой.
— Я не могу этого сделать, Остин. Никакого условного освобождения.
Он понял. И у него хватило ума не заставлять меня раскрывать свои резоны. Остин помахал рукой, как будто мы уже обсудили интересовавшую его тему. К тому же мы говорили всего лишь о преступнике.
— Хорошо, если нельзя иначе, то сколько лет?
— Тридцать, — ответил я.
— Говорю тебе, Марк, ты не можешь требовать так много. Даже при отягчающих обстоятельствах. Девочка слишком, мала, чтобы выступать свидетелем в суде, а мальчишки, если что и вспомнят, то их показания лишь подтвердят непристойное поведение. Непристойное обращение с детьми тянет самое большее на двадцать лет, если сравнивать с максимальным сроком за сексуальное насилие над ребенком.
Я пожал плечами.
— Посмотрим, что скажет глава присяжных, — ответил я и почувствовал превосходство.
Голос Остина выдавал легкое раздражение.
— Ты же не заставишь меня прибегнуть к этому? Знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я в последний раз выступал защитником в уголовном деле? Ну же, Марк, я положился на тебя. Я обещал ему, что ты поступишь честно. Послушай, — продолжил он доверительным тоном, — это просто. Ты можешь выйти из этой истории с честью. Кто-нибудь передаст копию показаний обвиняемого в газеты. Люди поймут, что это было всего лишь невинным пристрастием, дети вернулись в целости и сохранности, и они слишком малы, чтобы долго помнить о происшедшем. А ты, ты был бы рад навсегда упрятать в тюрьму этого человека, но проклятая законодательная система связала тебе руки, за это преступление можно дать максимум двадцать лет. А если принять во внимание незначительность правонарушения — это не то слово, но мы подберем точное — и тот факт, что преступник раскаивается и сам отдался в руки правосудия, то приговор, скажем, будет не более восьми лет…
Остин подался вперед, воодушевленно меня убеждая. Я подумал, что сейчас вижу его таким, каким он бывает на частных вечеринках, в кабинетах высокопоставленных чиновников. Он забыл о своем клиенте, я был уверен в этом. Его больше всего притягивала сама стратегия. Мы становились сообщниками.
Я вновь задумался над тем, каким образом Остин был вовлечен в это дело. Он отговорился дружбой. Неужели Крис Девис был как-то связан с политикой? Я никогда о нем не слышал, но это ничего не значило. Я не знал многих влиятельных бизнесменов в Сан-Антонио. Тем более я не мог уследить за их родственниками, друзьями, и любовниками, и друзьями любовников.
Девис даже мог быть родственником Остина. Я вспомнил об их сходстве. Но было неловко задавать наводящие вопросы.
— Давай остановимся на двадцати, — прервал я его рассуждения. — Ты же знаешь, ему не придется отсиживать полный срок. Благодаря переполненности тюрем и вмешательству гуманных судей отсидка в тюрьмах Техаса чисто символическая. Двадцать лет могут обернуться двумя годами.
— Какая разница, — вздохнул Остин. — Как продвигается избирательная кампания? — поинтересовался он, переключаясь на другую тему.
Мы минут десять говорили о политике. Остин был слишком осторожен, чтобы предложить мне помощь, он всего лишь назвал людей, с которыми мне следует встретиться.
— Так нам не удастся быстро договориться? — бросил он, уходя. — Мне бы не хотелось быть в центре внимания. Тебе это привычнее.
— Я ценю это, — сказал я, вспомнив его яркую речь во время ареста.
Остин отклонил мою признательность. Это одолжение было слишком ничтожно для него. Мы попрощались у двери, и Остин заспешил по коридору, перекидываясь парой слов со знакомыми и заглядывая к друзьям в кабинеты. «Совсем как Элиот, — подумал я. — Вернее, как тень Элиота». Остин Пейли был почти не известен широкой публике, но имел большее влияние, чем многие общественные лидеры. Я был польщен его любезностью.
На политическом благотворительном вечере в конце недели я понял, что невидимые пальцы Остина проникли в мой карман и оставили, там нечто более ценное, чем деньги.
— Мне звонили из общества пожарников, — сообщил мне помощник по избирательной кампании, когда мы с ним уединились в укромном уголке. — Они хотят, чтобы ты произнес речь на следующем собрании. Думаю, мы получим их поддержку.
— Хорошо, Тим. Не знаю, почему пожарников заботит, кто будет окружным прокурором, но мне не помешают сторонники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51