Мы часто встречались, ходили гулять или катались на лошадях в парке Брейкенридж. И просто болтали, понимаете? Уолдо никогда не останавливал меня и не считал, что я еще слишком мал.
Миссис Олгрен уперлась взглядом в угол комнаты.
— Первый раз, когда это произошло — вы об этом хотите услышать?
— Все, что ты хочешь рассказать, Томми. Все, что произошло.
Он кивнул и продолжил не смущаясь:
— Мы поехали купаться на речку. Никого вокруг не было. Это было за городом. Когда мы устали, то легли на старое стеганое одеяло, которое Уолдо прихватил с собой. Мы легли в тени, но было не холодно. Это случилось в августе, по-моему, Уолдо сказал, что мы просто обсохнем. Мы улеглись и немного поговорили, но недолго. Уолдо прикрыл глаза и глубоко задышал. Я тоже начал засыпать.
Легко было себе представить: застывший летний воздух, жужжание шмелей, покалывание одеяла, прикосновение длинных травяных стеблей, испарение воды с кожи. Я воочию представил себе эту картину. Я легко мог вообразить себе Томми в этой обстановке, так как он сидел передо мной, но мужчина был лишь бесформенным пятном, пока я не вспомнил, что это был Остин Пейли. Мне стало труднее восстановить случившееся, когда я понял, о ком идет речь.
— И что произошло? — спросил я.
— Уолдо повернулся и положил на меня руку. Она была теплой, но я не пошевелился, так как почти заснул. Его рука долго лежала у меня на животе, как будто и он спал, но затем она переместилась ниже.
— Знаете, они никогда нам об этом не говорили, — вдруг громко произнесла миссис Олгрен, — мистер Олгрен и я собираемся возбудить уголовное дело против школы. Мы, конечно, не давали разрешения на такие Дневные прогулки. Мы ничего о них не знали. Этот человек представился дядей Томми, и сын не возражал.
Томми смотрел на меня. Я дал ему понять, что осознаю, почему он не все рассказывал родителям.
— Конечно, — сказал я, — вас нельзя обвинить. — Я смотрел на мать, но обращался к Томми. — Продолжай, Томми.
— Ну, он трогал меня, мои ноги, живот… и все остальное. Я не останавливал его, но это разбудило меня. Затем он тоже открыл глаза. Он говорил со мной по-взрослому, как и раньше о других вещах. Он сказал, что в этом нет ничего особенного, что так поступают некоторые люди, и он считал, что я уже готов к этому, и спросил, согласен ли я. Я ничего не ответил.
— Ты испугался? — спросил я.
— Конечно. Но в этом не было ничего ужасного. Потом он взял мою руку и положил на свое тело. На ногу, потом выше. Я уже говорил, что на нас не было одежды?
Краска залила лицо матери Томми. Даже жемчуг ее не отвлекал.
— Нам обязательно углубляться во все это? — неожиданно спросила она. — Томми сделал заявление в полиции. Очень обстоятельное, должна отметить. — Она так и не повернула голову в мою сторону.
У меня было это письменное заявление.
— Нет, — ответил я. — Нам не обязательно продолжать сегодня. Мне просто надо было знать факты, чтобы установить, какое обвинение предъявлять, как классифицировать преступление.
Мне хотелось прикинуть, будет ли полезен Томми в качестве свидетеля. Ему будет неловко рассказывать о случившемся в зале суда, но то, как уверенно он отвечал на вопросы в присутствии меня, незнакомого человека, Бекки, Кэрен Ривера и собственной матери, вселяло в меня надежду.
— Конечно, — продолжил я, — когда мы начнем готовить дело к суду, нам с Томми придется не раз пройти через эту процедуру. Возможно, с Томми будет заниматься другой обвинитель.
— Суд? — переспросила его мать. — Вы думаете, будет суд?
— Мы должны учесть и такой вариант. Могу предположить, что, скорее всего, суд состоится. Несколько судебных заседаний. Есть и другие потерпевшие, вы знаете?
Я думал, ей будет легче ощущать себя частью общей беды, но, по-видимому, ей хотелось отрешиться от этого.
— Я просто думала… — Она яростно теребила жемчужины, как будто они могли помочь ей выпутаться из невыносимого положения. — Я и мистер Олгрен полагали, что этот человек признает себя виновным, раз против него есть свидетельства. Разве не так обычно бывает?
Да, так бывает. Но Остин не был обычным обвиняемым. Я не представлял себе, что он признает себя виновным.
— Такое случается, миссис Олгрен, но не всегда. И чтобы подтолкнуть его к признанию своей вины, нам приходится выходить на более легкое наказание, чем то, которое определят преступнику присяжные. Мне бы не хотелось делать этого в данном случае. Разве мы не хотим обезвредить этого человека?
Она с минуту сидела недвижно, будто не поняла, что вопрос был адресован ей. Затем она стряхнула с себя оцепенение.
— Конечно, — сказала она. — Он не приблизится больше к Томми, уверяю вас. Отец Томми пригрозил застрелить этого парня.
Краем глаза я, как мне показалось, засек улыбку на лице Томми, но, когда я посмотрел на него, выражение его лица было таким же спокойным и уверенным, как прежде. Он выглядел ужасно взрослым, будто мог все стерпеть.
— Понимаешь теперь, почему я предпочитаю работать с детьми? — сказала Кэрен Ривера, прикрыв дверь за Томми и его матерью.
— Думаешь, из него получится хороший свидетель? — спросил я Бекки.
Впервые она не стала дожидаться моего мнения. Она стояла, сложив руки, глядя на закрывшуюся дверь.
— Он слишком хороший свидетель, — произнесла она. Я кивнул.
Обвинения против Остина копились у меня на столе. Некоторые из них попали к нам после того, как его фотография появилась в газетах. Некоторые отыскали мы сами. Лоу Падилла после первых обвинительных актов вернулся к детям, с которыми он беседовал за последние несколько лет, показал им новые подборки снимков. Некоторые из них по прошествии стольких лет не могли вспомнить лицо. Кое-кто из родителей не пускал детектива на порог. Но сначала один ребенок, потом двое, трое посмотрели на снимки и указали на Остина Пейли. Они также приходили ко мне в кабинет. Это превратилось в ужасную обыденность, галерею подавленных детей. Некоторые из них не видели своего похитителя почти два года, но выражение их лиц все еще оставалось пришибленным, и с этим они войдут во взрослую жизнь. Они обладали тайной, которая отличала их от нормальных детей. Один мальчик два года не подпускал к себе отца. Другая пятилетняя малышка выглядела ужасающе томной, она флиртовала со мной, стоя так близко, что я мог чувствовать тепло ее кожи, и улыбалась, как профессиональная проститутка.
Психика одного мальчика явно отошла от нормы. Когда он вперевалку зашел ко мне в кабинет, первое, о чем я подумал, неужели у Остина был такой извращенный вкус. Другие дети были хотя бы привлекательны, как маленькие щенята. У них была гладкая кожа, глазенки блестели, мордашки подошли бы для рекламы «Кодака». Этот же отталкивал своей внешностью. Он, должно быть, набрал шестьдесят фунтов лишнего веса, что слишком много для девятилетнего ребенка ростом четыре с половиной фута. Кожа была нездоровой. Он держал в толстых пальцах плитку шоколада. Все это отвращало. Я лишь изредка бросал на него взгляд. Слушать рассказ этого создания о сексуальном контакте с преступником, смотреть на него и вдыхать его запах было достаточно, чтобы ощутить омерзение к любой форме секса. Я не верил ему. Остин Пейли, уж во всяком случае, был очень брезгливым. Он не смог бы оставаться в одной комнате с этим ребенком.
Когда он ушел, я закашлялся, и доктор Маклэрен угадала, о чем я думал. Она раскрыла папку и положила ее передо мной.
— Это фотография Питера, сделанная два года назад.
— Вы шутите. Это его младший брат.
— Симпатичный, правда? Он был слишком привлекателен. Питер это понял. Он два года скрался превратиться в человека, которого никому не захочется трогать. Он разрушил то, что делало его желанным. Это мы и называем эффективным отторжением. Он очень хорошо защитил себя.
«Так хорошо, что мне и в голову не придет показать его суду присяжных», — подумал я.
Дженет Маклэрен была психиатром, которая специализировалась на лечении детей, подвергшихся сексуальным домогательствам. Глава отдела по сексуальным преступлениям предложил мне поговорить с ней, и после первой встречи доктор согласилась бесплатно консультировать меня по основным эпизодам. Думаю, она разглядела во мне человека, которого требовалось образовать.
— Я, конечно, не со всеми встречался, — сказал я. — Но детектив Падилла утверждает, что некоторые дети, похоже, пережили случившееся без особых последствий. Почему одни нормальные, а некоторые такие… — Я не хотел говорить «извращенные», но мне не потребовалось заканчивать фразу.
Доктор Маклэрен кивнула.
— Не уверена, что можно доверять мнению детектива, мельком видевшего пострадавшего ребенка…
Это замечание прозвучало довольно вежливо. Доктор Дженет Маклэрен была моей ровесницей, ей было почти пятьдесят. В этом возрасте женщины выглядят по-разному. Некоторые все еще похожи на Джоан Коллинз. Другие олицетворяли расхожее мнение о бабушке. Доктор Маклэрен занимала промежуточное положение, наверное, она менялась в зависимости от обстоятельств. Она была пухленькой и, по всей видимости, не слишком с этим боролась. Круглая физиономия и платье в цветочек подчеркивали ее габариты. У нее были голубые глаза и полные губы, которые часто растягивались в улыбке. Некогда светлые волосы уже почти поседели. Они были забраны в аккуратный, но бесформенный пучок. Голос ее был мелодичным и добрым, даже когда она кого-то критиковала или объясняла тот или иной медицинский аспект. Доброта все-таки вселила в нее уверенность, что со мной не нужно говорить свысока.
— …несомненно, многие дети не подвергаются дурным последствиям. Некоторые так хорошо адаптировались, что, будь они моими пациентами, я бы оградила их от повторной болезненной процедуры.
— Но вы бы не позволили загонять им свои страдания вглубь?
Она улыбнулась моей попытке вторгнуться в психоанализ.
— Подавление эмоций не всегда бич. К чему каждый день возвращаться к трагедии. Приходится считать положительным, если им удается погасить конфликт и он не перерастает в мучительный нарыв, который даст о себе знать позже, в период полового созревания. Что особенного в том, чтобы отринуть тот ужас, который уже ушел из твоей жизни?
Меня, конечно, больше интересовали свидетельские показания детей.
— Вы встречались со всеми детьми, которых видел я, доктор Маклэрен? Они все говорят правду?
— Я не детектор лжи, Марк. Есть признаки. У Питера, которого вы только что видели, безусловно, есть симптомы. Питера изнасиловали, я в этом уверена. А уж кто это сделал, данный вопрос в вашей компетенции.
Ее голос понизился, указывая на переход от частного к общему, к моему образованию в области детской психологии.
— Дети хотят угодить нам, Марк. Ничто для них не бывает настолько важным, как одобрение взрослых. Мы же сами учим их этому, не так ли? Мы любим и поощряем их, когда они делают то, что мы хотим, и наказываем их, когда они этого не делают. Попробуйте то же самое с собакой, и получите такой же результат. Когда вы начинаете задавать вопросы этим детям, именно этим детям, которые пострадали, которые, возможно, чувствуют себя отвергнутыми собственными родителями, когда вы приводите их в это взрослое, официальное заведение, строго на них смотрите, стараясь казаться их другом, а потом задаете важные вопросы, они не начинают копаться в памяти, чтобы найти верные ответы. Они пытаются угадать, что вы хотите от них услышать. И если они могут сказать вам это, они это сделают. То же самое происходит, когда полицейский офицер приносит им фотографии для опознания.
Я не говорю, что они лгут. Конечно, они действительно стараются сказать правду, потому что взрослый человек говорит, что ему нужно именно это. Но если этот взрослый намекает на то, что, по его мнению, является правдой… — Она пожала плечами. — Нет лучшего детектива, чем пострадавший ребенок.
Я сидел и переносил ее проповедь. Это не помогало. Неизбежный вопрос пришел мне в голову.
— Так они все потерпевшие? А вдруг они все думают, что я хочу услышать, что они пострадали…
Психиатр кивнула мне одобрительно. Я и сам почувствовал удовлетворение от того, что вырос в ее глазах. «Хватит». Я нахмурился, посерьезнев. Это был разговор между двумя взрослыми людьми, а не учителем и учеником.
— Вам понадобится медицинское подтверждение, не так ли? — спросила она.
— Ну, конечно. Думаю, у нас оно уже есть, по правде говоря, я пока что не удосужился проверить.
Она сердобольно улыбнулась улыбкой осведомленного человека, но лишь слегка, потому что мы серьезно говорили о важном для нас обоих деле, и она действительно хотела помочь.
— Иногда, — сказала она мягко, — ко мне приводят ребенка сразу же после предполагаемого изнасилования, спустя день-два. Я стараюсь тотчас подвергнуть его медицинскому обследованию. Я, конечно, ищу приметы сексуального нападения. Порой это позволяет завоевать Доверие ребенка, ободрить его. Я прибегаю к этой процедуре, даже если изнасилование случилось давно. Я с полной уверенностью сообщаю ребенку, что ему не причинен вред в физическом смысле. Они всегда переживают из-за того, что с ними не все в порядке. Я убеждаю их в обратном. Подчас мне везет, и я не нахожу вовсе признаков сексуального насилия.
— Никаких? — удивленно переспросил я, на минуту усомнившись в компетентности моего консультанта.
— Никаких, — повторила она и, кажется, уловила мою мысль. — Спросите у судебного врача, который занимается с ребенком, и он скажет вам то же самое. Я обнаруживаю следы сексуального насилия примерно в пятнадцати процентах случаев, которые рассматриваю. Процентов тридцать выпадает, с определенной долей условности, на плохое обращение. И это лишь в том случае, если ребенок сразу пришел ко мне. Спустя длительное время почти невозможно найти следов физического контакта.
Я пытался приспособить ее наблюдения к своей надобности.
— У меня, конечно, есть собственное мнение. Посмотрите на Питера. Этого мальчика изнасиловали. В этом нет сомнений, даже если не обнаружишь шрамов или синяков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51