Дело даже не в том, что Астл не забил в пустые ворота, а Болл дважды промахнулся в верных положениях, – в любом матче мы можем подметить кривые ухмылки невезения и оплошностей. Просто нельзя себе было представить более равную от начала и до конца встречу двух команд высочайшего класса.
Равную при разном самовыражении. Общее коллективное движение, рождающее нынче острые и оригинальные решения, и англичане и бразильцы воплощали по-своему. У англичан – постоянная динамика, они, как заведенные, обречены быстро бегать, быстро передавать мяч. У бразильцев – смена ритма, то ленивая, для отвода глаз, перепасовка, то вдруг они разом срываются с места, как вспугнутые птицы, проводя молниеносную атаку. У англичан – элегантная простота, уверенность в правоте своей манеры, чувство собственного достоинства, выдержка, терпение. У бразильцев – изысканность приемов, увлеченность игрой в мяч, непосредственность, открытость чувств, врожденная гибкая грация.
Нет нужды класть на весы то и другое искусство. Бразильцы не сумели бы сыграть, как англичане, а те, как бразильцы. И лаконичная арифметика результатов мне, например, в данном случае представляется не больше чем канцелярской подробностью – столь мало она выражает значение встреч этих двух команд для судеб футбола. А значение их в том, что они с предельной наглядностью доказывают нам существование двух ведущих тенденций в игре. Английской – классической и бразильской – артистической. По этому признаку можно поделить все сильные, хорошие команды, существующие на белом свете. И то, и другое направление в равной мере ведет к победам, в равной мере позволяет людям насладиться зрелищем игры. В английской и бразильской сборных эти направления выглядят в эталонном обличий.
Хорошо, что большой футбол может быть разным, хорошо, что существуют как бы две веры, что одним людям больше нравятся бразильцы, другим – англичане, и примирить, рассудить спорщиков невозможно, их не в силах развести даже победы той или иной стороны.
– Ясно, вы поклонник английского стиля! – бросал мне в перепалке мой уважаемый коллега Мартын Иванович Мержанов, уверенный, что он наконец-то меня разоблачил.
– Да, поклонник…
– Оказывается, вы за бразильцев? – разводил он руками в другой раз. – Где же принципиальность?..
– Да, за бразильцев. А принципиальность пусть будет у тех и у других, когда они вновь встретятся. Нам же с вами радоваться, что есть и такой и этакий футбол…
Мой ответ не удовлетворял собеседника. Что поделаешь! А в общем-то перепалка приятно тешила нас обоих, футбол жив, пока рождает споры.
…Вечером мы опять садимся в автобус, и он мчит нас из Гвадалахары в Мехико. Вторая бессонная ночь. Мой сосед, Лева Лебедев, уронил голову на грудь, а я дымлю сигаретой и, как давным-давно в Гетеборге, думаю: «Увижу ли еще когда-нибудь? Кто знает?..»
Годы, тысячи километров разделяют прежние встречи этих двух выдающихся команд. Их будущие встречи сулят мировому футболу нескончаемый интерес.


ЧТО ОСТАВЛЯЕТ МАСТЕР

Что оставляет нам большой мастер?
Имя, живущее как довод в спорах, как назидание нынешним футболистам, как элегический вздох пожилого болельщика, как небылица, рассказанная во дворе.
Биографию на статистический лад, где сообщается, сколько им проведено матчей за клуб и за сборную, сколько забито голов, каких наград он был удостоен.
Лестные эпитеты, набор которых давно исчерпан («замечательный», «превосходный», «выдающийся», «уникальный», «ведущий», «знаменитый», «талантливый», «своеобразный») и от частого, неразборчивого употребления стершихся, ничего не говорящих ни уму ни сердцу.
Словесные характеристики, где про любого сказано примерно одно и то же: «высокотехничный, прекрасно видевший поле, с отточенным завершающим ударом и превосходным пасом, умевший сыграть и коллективно и индивидуально, быстрый, выносливый, способный повести за собой партнеров, бесстрашный, всегда корректный».
Фотографии, эти замершие мгновения, приятно тешащие тех, кто его некогда видел на поле, и оставляющие равнодушными невидевших. Киноленты и телезаписи, где он мелькает среди двух десятков игроков, на считанные секунды появляясь крупным планом…
Сам себе я кажусь старым-старым болельщиком, когда рассказываю что-нибудь из довоенных сезонов и вижу настороженные, неморгающие глаза слушателей. Но и для меня живут только как имена с велеречивыми эпитетами Николай Соколов, Федор Селин, Петр Исаков, Михаил Бутусов, Николай и Александр Старостины. Я беспрекословно верю всему, что о них пишется и говорится, точно так же, как, надеюсь, доверяют молодые друзья моим словесным живописаниям Михаила Якушина, Сергея Ильина, Андрея Старостина, Владимира Степанова, Владислава Жмелькова, Николая Трусевича…
Все мы верим, что игроки, которых мы не застали на поле, неспроста пользуются славой. Верим на слово, молча и послушно. И как же завидуешь иной раз тем, кто по праву очевидца рассказывает о них!
А быть может, нет смысла завидовать – ведь футбол вечно обновляется и у каждого сезона свои герои? И разве спустя сколько-то лет сегодняшний восьмиклассник не станет с апломбом покорять аудиторию в качестве бывалого человека, видевшего Владимира Астаповского, Сергея Ольшанского, Евгения Ловчева, Давида Кипиани, Виктора Колотова, Олега Блохина? Будет и так. Правда, хочется надеяться, что научатся делать фильмы о больших мастерах, где бы сохранялся для потомства их футбольный облик.
Верно, конечно, что футбол обновляется и без конца выдвигает очередных своих героев. Но это далеко не то же, что ежевесенняя смена листвы на деревьях. Мастера оставляют о себе не одну меланхолическую память, они обязательно что-то добавляют в наше представление о футболе, дарят игре какую-то грань, черточку, краску, подробность, тонкость.
В футбол не просто играют, его еще и творят на наших глазах, год от года, матч от матча. Как это делается и кто это делает? Эволюция футбола излагается в любом популярном пособии, и верстовыми столбами служат тактические перемены. Читатель их знает: система «пять в линию» с двумя защитниками, «дубль-ве», система четырех защитников, или, как се иногда называют, «бразильская», потом ее вариации с тремя или четырьмя хавбеками, с тремя или двумя форвардами. Изобретение «дубль-ве» связывают с именем тренера «Арсенала» Чепмэна, «бразильской системы» – с именем Феолы, варианта с четырьмя хавбеками – с именем Рамсея.
И мы в своем футболе обязаны зафиксировать, что идеи смены мест форвардов, «сдвоенного центра» нападения, универсального, разностороннего полузащитника осуществлялись под началом Б. Аркадьева, что игру с двумя центральными защитниками еще в сороковых годах нащупал М. Якушин, что в то же время, что и Рамсей, вариант 4+4 + 2 вводил в киевском «Динамо» В. Маслов.
Выходит, все просто: прозорливые тренеры и есть главные конструкторы, их расчетам, фантазии и воле и подчиняется футбол… Но почему же тогда существует неизбывная проблема «игрок под схему или схема под игрока»? Один тренер мечтает встретить футболистов, которые смогли бы вести игру строго в соответствии с его замыслом, а другой, зная, ценя и любя своих игроков, старается помочь им выразить себя. Я не думаю, что один из этих методов правильный, а другой – порочный. Оба имеют право на существование, и мы легко найдем примеры больших удач у сторонников любого из них. Б. Аркадьев пришел к «сдвоенному центру» потому, что в его распоряжении в ЦДКА оказались Г. Федотов и В. Бобров, он как бы обосновал, узаконил их соседство. В. Маслов, наоборот, в киевском «Динамо» отказался от нескольких хороших игроков ради того, чтобы с молодыми, безвестными осуществить свой вариант, и создал команду, три года подряд становившуюся чемпионом страны.
И тот и другой метод одинаково непрост. Тренер вовсе не подобен шахматисту, переставляющему по своей воле деревянные фигурки. Его «слоны» и «ладьи» размышляют, что-то могут и что-то не могут, понимают или не понимают партнеров, у них свои излюбленные, привычные «ходы», наконец, они либо с норовом, либо покладисты, вспыльчивы или флегматичны, добросовестны или ненадежны.
Одного своеобразного форварда стали ругать, устно и в печати, за то, что он, прежде маячивший на переднем крае, остро атаковавший и забивавший голы, вдруг стушевался, стал отходить назад, перестал угрожать воротам – словом, «потерял свою игру». Я спросил его, что он думает об этом.
– Спорить не буду, это же видно: и не забиваю и игры нет. А знаете почему? Были у меня раньше два партнера – один в центре, другой сзади, и у нас шло как по нотам. Сейчас – другие. Раньше мне кидали мяч вперед сразу, и я шел, а теперь дают обязательно с паузой, и я в ритм не попадаю. Оказываюсь без мяча и иду назад его искать. Ну а тренер (вообще-то он тренер дельный, знающий) видит, что у меня не получается, хочет помочь и часами со мной одним сидит у макета, гоняет по доске фишки и вдалбливает, где я должен находиться в разных ситуациях. У меня голова кружится от этих фишек. Да разве я не хочу?..
Мне кажется, что в этом случае тренер обращался с игроком, как шахматист со «слоном», желая, чтобы тот ходил по одним черным диагоналям и никогда по белым. И если уж он мнит себя гроссмейстером, то подумал бы, как поддержать атаку «слона» другими фигурами, как вернуть ему «его игру». Тренер не вправе самонадеянно считать, что играет он, он передвигает послушные фигурки. Играют футболисты, а тренерское слово для них – общий план, поддержка, подсказка, предостережение. И в любом замысле, в любом игровом варианте они заодно – тренер и футболисты.
Именно поэтому в нашем представлении навсегда и прочно аркадьевский «сдвоенный центр» Г. Федотов и В. Бобров, якушинские центральные защитники М. Семичастный и Л. Соловьев, система Феолы – сборная Бразилии, чемпион мира 1958 года в полном составе, рамсеев-ские четыре хавбека – Чарльтон, Болл, Питере и Стайлз и масловские – Сабо, Биба, Мунтян и Медвидь.
Ни один тренер, каким бы он ни был выдумщиком, ясновидцем и теоретиком, не в силах ничего доказать, пока не встретит игроков, соответствующих его представлениям, способных оценить по достоинству и воплотить его предначертания. Бессмысленно резать торт славы на неравные куски. Ясно одно: любой шажок вперед опробован, оправдан и доказан искусством людей, ведущих по полю мяч, искусством больших мастеров.
Позади 39 чемпионатов страны, и все их я видел. Несложный, хотя и округленный, подсчет позволяет сказать, что за это время я перевидал на каждой позиции примерно по сотне игроков. Как выделить достойных упоминания?!
Уверен, что каждый, кто следит за футболом, готов составить «сборную» по собственному вкусу. Однажды, в 1967 году, «сборная пятидесятилетия» избиралась голосованием футбольных спецов. Участвовал в нем и я. Минуло несколько лет, и я внес два изменения в тот свой список. Об этом я упоминаю для ревнителей точности, любящих сличать разные публикации одного и того же автора. Как будто бы наши взгляды на футбол не могут меняться! Думаю, что, наоборот, изменения неизбежны, а иногда желательны и похвальны: футбол не катехизис, ему не к лицу догмы, так же как и журналистике – канонические тексты.
«Сборная пятидесятилетия» состояла из четырех защитников, двух хавбеков и четырех форвардов. Ну а я тогда довольно прозрачно схитрил и назвал кандидатов по расстановке «дубль-ве». Хотелось отметить побольше форвардов… Как все игры, условна и игра в «собственную сборную». Разночтения просто обязательны. Не говоря уж о том, что «сборные» зависят от нашего возраста, от стажа посещения стадионов.
…Вратарь – фигура парадоксальная. В конечном итоге футбол сводится к тому, чтобы был забит гол. И люди идут на стадионы или приникают к телевизорам в надежде увидеть сей славный миг. Голы показывает кинохроника, за ними гоняются фотокорреспонденты, их описывают во всех подробностях в газетах, обсуждают болельщики, да и сами бомбардиры даже на склоне лет помнят о своих ударах и без конца готовы о них рассказывать. Больше, чем кто бы то ни было, мешает осуществлению заветных чаяний вратарь. Схватывая мяч на белой линии ворот, он обрывает вскрик стадиона, набравшего в легкие воздух, усаживает на место вскочивших. Вратарь как бы стоит поперек игре, она в него утыкается, и когда мяч у него в руках, это значит, что все надо начинать сызнова, что усилия пошли прахом. Но, несмотря на это, человек, не позволяющий забивать желанные голы, который, казалось бы, должен был нас раздражать, сделался фигурой, пользующейся исключительными симпатиями. В этом парадоксе выражена чудесная соразмерность футбола.
Но есть тут и другое. Десять человек на поле играют с мячом одинаково, они и одеты одинаково. Вратарь один и одет не как все. Он врывается резким диссонансом в картину матча и оценивается иными мерками. Кто он, футболист? Все-таки точнее сказать – вратарь. Исключительность обязанностей делает исключительной его роль. Стадион, симпатизирующий «своей» команде, может встретить гробовой тишиной классный удар чужого форварда. Чужой вратарь непременно удостоится аплодисментов за бросок в угол ворот. Искусство вратаря как бы вне конъюнктуры, вне расчетов, оно имеет вечную власть над людьми.
В футболе много красивого, а игра вратаря красива вся, целиком, без изъятия. Если, конечно, вратарь высокого класса. Самый искусный форвард и ошибается, пасуя, и бьет выше ворот, и штрафуется судьей за нечистое единоборство. Вратарь ничего вольного не может себе позволить, он обречен на безупречную игру, потому что белая линия ворот – это канат под куполом цирка и сотка за спиной не для страховки, а, наоборот, для того, чтобы отметить его поражение.
Мы с вами знавали многих хороших вратарей; советский футбол на протяжении всей своей истории не изведал вратарского безвременья. Мне не хотелось бы никого ни с кем сравнивать: каждый мастер достоин уважения. Замечу только, что трибуны обычно неравнодушны к вратарям, которых постоянно можно видеть летящими в воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29