Этот – настоящий.
Китадзима стал наворачивать мабодофу. И это несмотря на то, что, едва его заперли в трюме, он без конца твердил о «китайском заговоре», связывая его с голосами из космоса. Космические пришельцы говорят на китайском языке! Вот уже четыре тысячи лет космические пришельцы поддерживают тесные контакты с китайцами! Этот корабль управляется приказами с НЛО и т. д. Мицуру стал поддразнивать его, говоря:
– Мабодофу – тоже часть закулисных интриг? Не иначе как китайцы варят его по рецепту инопланетян! – Но Вельветмен продолжал уписывать за обе щеки.
– В тайных интригах я дока. Мабодофу – это своего рода наркотик. Пока его ем, я готов забыть про заговор. Но мне приятно, если вы и наши друзья поняли, что я имею в виду под заговором. Я-то давно их раскусил, но один был бессилен. Теперь же, когда вы в курсе и приобщитесь к мабодофу, нам нечего бояться.
– Легкомысленный вы человек! – сказала девушка и плюхнула мабодофу себе в миску.
Мицуру и пожилой господин не заставили себя ждать. Расставили под лампочкой ящики вместо стола и стульев, устроив нечто вроде гостиной.
– Неудобно, что мы не знаем, как кого зовут. Давайте представимся. А потом вместе подумаем, как отсюда выбраться, – предложила девушка и, будучи застрельщицей, начала с себя.
Сиори Минами. Двадцать один год. Собиралась с отцом плыть до Шанхая. Китадзима на два года ее старше, Мицуру – тридцать два. Пожилому господину пятьдесят семь, зовут Ли Мун Че, собирался плыть до Пусана и, по его словам, ежедневно участвовал в работе научного симпозиума, проводившегося на корабле. Услышав имя, Мицуру тотчас вспомнил. Это был тот самый корейский поэт, который в семидесятые годы уехал из Японии на родину предков, был арестован, брошен в тюрьму, много лет провел в заключении и только лет десять назад вышел на свободу. От неожиданности он переспросил:
– Ли Мун Че, поэт?
Тот молча кивнул и, окинув взглядом сокамерников, склонился над своей миской. На его лице заиграла отстраненная улыбка. Неприкаянный поэт. Куда б ни заносила судьба, чувствует себя узником. Но продолжает мыслить, не жалуясь на навязанную участь.
– У вас с кем-то назначена встреча? – неожиданно спросил поэт Мицуру.
– Почему вы так решили?
– Вы так беспокоились о времени…
– Разминулся со своей спутницей. Но если б знал, что меня могут запереть в трюме, конечно, договорился бы о встрече.
– Где она сейчас?
– Не знаю. Думаю, тоже ищет меня.
– Почти всех пассажиров постигла та же участь, что и нас. Молодых японцев, что побогаче, увы, заперли в машинном отделении. Грузовой отсек еще не худшее место. Сейчас, вероятно, около десяти часов вечера. Корабль стоит посреди моря. Хорошо бы, направились в Пусан. Если корабль зайдет в порт Пусан, я найду способ отсюда выбраться, прыгну в море и уплыву. Наверняка какая-нибудь рыболовецкая шхуна меня подберет. На худой конец, своими силами смогу доплыть до портового рынка. Я договорился встретиться с одним моим другом в Пусане, поэтому мне просто необходимо отсюда бежать. Но прежде надо как-нибудь раздобыть спасательный жилет… Побег ради встречи с другом? Что это – чувство долга? Или сила воли? Мицуру вопросительно посмотрел на поэта, и ему показалось, что тот вполне способен осуществить побег.
– Бы хорошо знаете порт Пусан?
– Как свои пять пальцев. От пристани, где бросают якорь многотоннажные суда, до рынка около двух километров. Затеряюсь в толпе, и пиши пропало. Я сразу сообщу в полицию и помогу вам спастись. Как говорит наш друг Китадзима, здесь зреет заговор. И члены экипажа, и чиновники заодно. Наверняка за их спиной есть закулисный руководитель. Если вести себя неосмотрительно, в два счета навесят ложные обвинения и, вполне вероятно, упекут уже не в трюм, а в настоящую тюрьму.
Слова поэта были бездоказательны, но убедительны. Девушка поникла, готовая в любую минуту расплакаться, и прошептала:
– Такой корабль достоин уйти на металлолом!
Китадзима, видимо что-то задумав, сказал:
– Отлично! – И, вскочив, провозгласил: – Поступим так, как говорит господин поэт. Когда корабль подойдет к Пусану, я вместе с ним прыгну за борт ради того, чтобы разоблачить заговор и спасти мать.
– И оба потонете, – сказала девушка.
– Что ж делать, если нет другого выхода обрести свободу. А пока давайте некоторое время понаблюдаем за обстановкой.
На этом обсуждение побега закончилось, с едой также разделались. Китадзима вызвал надзирателя и ушел в туалет. Поэт вернулся на свою полку, девушка витала в облаках.
Мицуру не собирался убегать, оставив Аои на корабле. Он оказался в заложниках, но и его Аои попала в плен. Вряд ли Китадзима и девушка решатся бежать, бросив своих родителей. Все было просчитано. Если содержать под арестом раздельно родственников и любовные пары, угасает решимость бежать. Враг хорошо понимал психологию заложников.
Китадзима долго не возвращался, и Мицуру внезапно стал нервничать, позвал надсмотрщика, но тот не отзывался. У девушки, видимо, появилась потребность посетить туалет. Прошло десять минут – тишина. Девушке уже было явно невмоготу. Мицуру вместо нее стал стучать в дверь, но прошло еще десять минут без каких-либо изменений. Вдруг за дверью послышался рассерженный крик надсмотрщика, и в ту же минуту показался Китадзима, похожий на вдрызг разбитый багаж. Из носа текла кровь, он стонал, держась за грудь и в то же время крепко прижимая к себе спасательный жилет.
– Мужайтесь, – обратился он к Мицуру, – мы вернемся в Японию!
Раздобыть даже один спасательный жилет было связано с риском для жизни. Впрочем, жилет не стоил таких побоев. Мицуру, обняв Китадзиму за плечи, повел его к полке. Поэт также взбежал по лестнице, чтобы поддержать его с другого бока, сказав:
– Молодец, отлично сработано!
Девушке уже было невтерпеж. Железная дверь вновь была заперта. Со словами:
– Все, больше не могу, – девушка забилась в угол трюма. Верхний свет погас, горела лишь сигнальная зеленая лампочка. В темноте послышалось приглушенное журчание.
И вновь кошмар стал по третьему, по четвертому разу прокручивать свою фильму.
Мицуру только задремал, когда к нему обратился Китадзима. То ли из-за запекшейся крови, то ли из-за слез говорил он гундосо:
– Если человек умирает на корабле, его хоронят в море?
– Судя по фильмам, заворачивают труп в холстину, прицепляют груз и бросают за борт. В присутствии капитана.
– Значит, так оно и есть? Мне только что приснилось, что меня заживо похоронили в море. Кричу, что я еще не умер, но ни матросы, ни мать не слышат. Когда пошел ко дну, вокруг меня собрались рыбы. Я подумал, что сейчас они меня съедят, и заплакал.
– Не забудьте надеть спасательный жилет в случае, если вас похоронят в море, сумеете выплыть.
– Правильно, так и сделаю.
Некоторое время все молчали в темноте.
– А что, господин Ли, – обратилась к поэту девушка, – нельзя ли вызвать помощь по радио или по телефону?
– Да, – кивнул поэт, – давно б уже так и сделали, будь телефон доступен… Но, увы, все телефоны на корабле повреждены. На капитанском мостике есть радиопередатчик, и где-то еще должны быть передатчики для экстренной связи. Например, в женской раздевалке или еще где… Милая барышня, нам остается только поручить свою судьбу небесам. Может быть, когда утром проснемся, нас освободят, и все вернется в нормальное русло. Кошмар хорош тем, что долго продолжаться не может.
В этот момент открылась дверь, ведущая к каютам матросов, дорожкой протянулся бледный свет. Пожаловали новые гости. На этот раз их было несколько больше. Осматривая кладовую, точно во время экскурсии по кораблю, они стали подыскивать свободные места. В разговоре мешались китайский и японский. В противоположность без умолку трещавшему китайскому, японский ковылял на полусогнутых.
Кара безденежьем
Спустившись по лестнице, надзиратель что-то крикнул по-китайски. Китайцы внезапно рванули вверх по ступеням. Надзиратель, размахивая палкой, останавливал тех, кто хотел прежде других пробиться наверх, и сортировал «груз», злобно покрикивая:
– Ты потом! Женщину пропустите!
В грузовом отсеке, как и везде, развернулось сражение за захват полок и мест на полу. Всюду, где только находилось свободное место, сваливали багаж, втискивали свои тела, отпихивая чужие вещи и корабельный инвентарь, яростно отстаивая свою территорию. Устроенная узниками «гостиная» была поделена между тремя новоприбывшими. Стоило зазеваться, и старожилы наверняка лишились бы своих спальных мест и одеял, поэтому и Мицуру, и девушка, и поэт забились на свои полки.
– Но отчего вся эта толкотня? Что это за люди? – Девушка была на грани истерики, суча ногами и пытаясь отбиться от ребенка, подползшего к ее полке. – Пошел отсюда!.. Я не хочу спать вповалку с этим сбродом! От них воняет!
Мицуру, обхватив руками голову, уполз под одеяло, собираясь оставаться там до тех пор, пока в трюме не минует буря.
Уже прошел по меньшей мере час, в грузовом отсеке по-прежнему стоял шум, но в сражении за территорию наступила передышка. Мицуру высунул голову и огляделся. Мужчины, женщины, дети, всего девятнадцать человек, видимо, успокоились каждый на своей территории. Дети спали в гамаках, повешенных в два яруса между полками, пассажиры, бывшие, судя по одежде, японцами, растерянно сидели вдоль стен, обхватив колени. Две девочки, устроившиеся у основания лестницы, также, судя по всему, были японками. Мужчина и женщина, расстелившие на полу циновки и лузгавшие семечки, скорее всего, были семейной парой – возле них спала девочка лет пяти или шести. Видимо, эти трое только что попали на корабль. Две циновки в углу грузового отсека стали их новым домом.
На мгновение Мицуру встретился взглядом с отцом семейства. Тот, зачерпнув горсть семечек, протянул их Мицуру. Мицуру взял, сказав: «Се-се».
– Вы японца? – неожиданно заговорил мужчина на ломаном японском с сильным акцентом. Его японский, наверняка освоенный самостоятельно, сопровождала на удивление радушная улыбка. Мицуру ответил утвердительно и замолчал. Мужчина продолжал:
– Хочу работать Япония. Вместе плыть Япония.
– Значит, в Японию, всей семьей…
– Семья вместе. С тобой вместе. Ты плыть Япония. Вместе со мной.
– Я тоже хочу в Японию. Но уже не надеюсь, что смогу туда попасть.
– Все хорошо. Со мной вместе ты можешь плыть Япония. Ты мне искать работа. Будешь моя поручитель.
В словах его забрезжило нечто осмысленное. Он явно хотел сказать, что Мицуру сможет вернуться в Японию, если согласится стать его поручителем. Для Мицуру это была новость.
– Кто подучил вас?
– Поручитель – китаец, зарплата – низкий, работа – тяжелый. Ты стать японский поручитель. Хороший иметь работа. Зарплата высокий. Ты можешь возвращаться Япония.
К поэту и девушке также подсели китайцы со сходными предложениями. Девушка продолжала кукситься. Поэт писал ответы на бумажке.
– Странные они выдвигают условия, – обратился Мицуру к поэту. – Как вы это понимаете?
– Если мы согласимся стать их личными поручителями, нас, заложников, освободят.
– Спешат, пока суд да дело, обзавестись покровителями.
– А между тем операция по высадке в Пусане осложняется. Многие из этих беженцев, как и я, собираются ночью прыгнуть в море и вплавь добираться до рынка. Получается, чтобы вернуться на родину предков, я должен подружиться с нелегальными иммигрантами. На этом корабле даже туристы превратились в бесправных беженцев!
Какое-то время Мицуру вновь блуждал между неглубоким сном и печальным пробуждением. Верхняя дверь оставалась незапертой, появилась возможность беспрепятственно ходить в туалет, но путь на палубу по-прежнему был закрыт. Вельветмен и барышня продолжали спать, поэт, подставив блокнот к тусклому свету лампочки, что-то писал.
– Стихи пишете? – спросил Мицуру.
– Я только в таких условиях и могу писать, – ответил тот. – Увы, я стал законченным «поэтом-узником». А впрочем, тюрьма – хорошее место, чтобы думать и писать. Разумеется, сидя в тюрьме, я страстно хотел выйти на волю, но чем сладостней мечты о воле, тем горше последующее разочарование. Мне лучше быть запертым внутри себя. В своем собственном мире я чувствую себя более свободным, чем на воле, более раскрепощенным. Однако чем глубже уходишь в себя, тем труднее выйти наружу. Поэтому не стоит в тюрьме засиживаться. Самое лучшее – туда и обратно, туда и обратно, нигде надолго не задерживаясь.
Мицуру вначале принял его слова за шутку, но поэт явно говорил со всей искренностью. Что ж, попробуем сопоставить тюрьму и трюм. Выбраться из трюма – сейчас предел мечтаний, но еще неизвестно, в каком направлении плывет корабль, и вообще, смогут ли они обрести свободу. Может, и впрямь, пока не видно никакого выхода, начать писать стихи? Этак и он станет «поэтом трюма»!..
– Вы, господин Ли, можете писать стихи, где бы вы ни находились. А я здесь только бездарно маюсь.
– Предпочитаете, чтоб вас содержали в библиотеке?
– Библиотека стала притоном быдла.
– Ну, куда ни кинь, всюду клин. На палубе вроде бы свобода, но там на каждом шагу азартные игры, оргии, драки, водка и наркотики, которые ведут пассажиров к моральной деградации и падению. Мне предпочтительней запереться внутри себя, чем, как призрак, бродить по этому кладбищу капитализма.
На висках поэта вздулись синие жилы, глаза, запавшие еще глубже, чем накануне, были устремлены куда-то вдаль. Такая уж у него привычка – сочинять стихи в минуту отчаяния.
Когда корабль набрал скорость, вновь открылся выход на палубы и появился надсмотрщик. Вначале гаркнул что-то по-китайски. Затем, кажется, то же самое прокричал по-английски:
– Пошли все вон! До следующей стоянки все свободны. Жрите, что хотите. Трахайте красивых баб, отдавайтесь сильным мужикам. Подмойтесь, разомнитесь.
Посреди морских просторов, где не видать и клочка суши, почему бы и не побаловать заложников свободой. Где следующая стоянка? Высока вероятность, что первоначальный курс изменен. Операция по высадке в Пусане, задуманная поэтом, похоже, так и останется мечтой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37