https://wodolei.ru/catalog/dushevie_dveri/RGW/
то какая-то толстуха застряла в туалете, то один тип тайно курил, а на выходе его арестовала полиция, то одному не в меру расшалившемуся актеру пришлось украдкой подсыпать успокоительное в шампанское. Мы смеялись и, не переставая смеяться, целовались. Один-два вежливых поцелуя, а потом – все приличия прочь. Остаток встречи был жестокий, отчаянный, и грела только надежда на краткое избавление. Избавление наступало. Но и в самом деле очень краткое.
Мы поднимались, как после тяжкой борьбы, шли в душ. Он мне – «киссьель», я ему – деньги, и, не прощаясь, бегом оттуда. Спустя несколько минут я уже был дома: «Привет, Начо, это я!»
Альфред лежал на софе и смотрел телевизор: новости, ток-шоу, игру «Спорим, что…». Он кивал мне в ответ. Даже если уже спал, просыпался и махал мне рукой, подзывая к себе.
– Слава богу, – улыбался он, – я уже начал беспокоиться.
– Вечно тебе что-то мерещится, – отвечал я и бежал на кухню заваривать траву. Я помешивал этот зеленый вонючий суп, мешал его, мешал и молился, чтобы снова все опять стало хорошо, чтобы нам позволено было вести нашу тихую, скучную жизнь вместе. Я и сам не знал, что меня заставляет варить это зелье. Может быть, то, что скоро мне надо будет снова отправляться за новой порцией?
* * *
В то первое утро на Бали Бабетту разбудил непонятный шуршащий звук, однообразный, монотонный, все ближе и ближе. Кто-то мел дорожку. В одном и том же ритме, словно метроном: вжик-вжик, вжик-вжик. Пропела птица, будто зазвенел мобильный телефон. Бабетта отодвинула тяжелую занавеску. Резкий свет полоснул ее по глазам, как ножом. Испуганно подалась она назад, удивленно моргая от встречи с тропическим утром. Кроваво-красные цветы гибискуса свисали из зеленой листвы. Мимо проплыла бабочка размером с тарелку. Бабетта в изнеможении снова закрыла глаза. Серенькое дождливое немецкое утро разбудило бы ее гораздо быстрее, а это навязчивое, душное тропическое великолепие…
Фриц вернулся из туалета. Она потянула носом, когда он приблизился к кровати, вдыхая запах родного существа.
Он удивленно взирал на нее сверху: его жена, как Маха на полотне Гойи, – голая и великолепная. Сквознячок от вентилятора под потолком играет прядью волос у нее на виске, кожа блестит в лучах света. Пожалуй, стоит попробовать уговорить ее – можно позволить себе немного любви. Но только не сейчас, не с утра, по утрам Бабетта обычно не в духе. Лучше после обеда, в самую жару. Все равно на улице находиться будет невозможно, придется прятаться в доме. И именно сегодня, потому что потом она обгорит на солнце, и до нее уже не дотронешься – кричать будет в голос.
Фриц не мог отвести от нее глаз. Она казалась ему в этом освещении совсем чужой и оттого очень привлекательной. Он чувствовал, что она отдаляется от него, и решил ее опередить. Так будет менее больно. Он протянул к ней руку, она уловила движение воздуха.
«Не надо меня трогать, пожалуйста, – подумала она, – не надо. Не хочу! Не желаю!»
«Куда бы положить руку? – размышлял он. – Лучше всего – сжать пышную белую грудь, но тогда пробуждение может быть особенно неприветливым. Нет, не надо». Он опустил ладонь на ее мягкое плечо. Она ощутила его руку – клейкую, как ручонка ребенка.
– Бабетта, – позвал он шепотом.
Она выжидала.
– Бабетта, – повторил он чуть громче, – погода отличная!
«Дурачок, – подумала она, – мы же в тропиках. Какой еще тут быть погоде?»
Он легонько потряс ее. Она медленно открыла глаза.
– Да, – проговорила она нарочито изумленно. – Уже приехали?
– Как и следовало ожидать, – засмеялся он.
За долгие годы замужества Бабетта научилась превращать свои капризы в своего рода заменитель любви. Стоило ей состроить из себя обиженную девочку, как Фриц обрушивал на нее такой поток нежности и заботы, что она сама бывала тронута.
Он вдруг наклонился над ней, и его небритая щетина защекотала ей живот.
– Ты думаешь, мы еще в самолете, – смеялся он, – вот в таком виде? В чем мать родила?
Она на всякий случай хихикнула тоже. Ободренный ее улыбкой, он упал на нее.
– Фриц, – застонала она и еще раз хихикнула, чтобы смягчить его разочарование, а потом строго произнесла: – Оставь меня в покое.
Его это отрезвило, он поднялся.
– Уже восемь почти, – сообщил он, – а я с шести на ногах. Ты представить себе не можешь, как там красиво…
– Только не рассказывай, – перебила она. – Не вздумай!
– Ладно, не буду.
– Я сама увижу, ладно?
– Скоро жара будет невыносимая.
– Естественно, мы же в тропиках.
– Очень жарко будет.
– Да, мне будет очень жарко, – лениво повторила она.
Они оба уставились на затянутое сеткой окно.
– Смотри, смотри, – всполошился Фриц, – смотри: бабочка! Какая огромная!
– Ага.
– С ума сойти, какая здоровенная!
– Угу.
– Я тебе кофе принесу.
– Давай.
Бабетта поднялась и стала спускаться по лестнице. Чемодан господина Шуна! Так тут и стоит, открытый. Неужели Фриц не заметил, что в ее чемодане лежат мужские вещи?
Проходя мимо, она захлопнула крышку чемодана. В ванной почистила зубы Фрицевой щеткой, пригладила волосы пятерней, «расческой морских русалок», как говаривала ее мать. Как же не хочется натягивать на себя снова пропотевшие шмотки, в которых она сюда прилетела! А у Фрица ничего не одолжишь, все его майки на ней трещат по швам. Что бы такое нацепить? А вот что: одну из голубеньких рубашек господина Шуна и его белые штаны, их можно немного закатать, и они, пожалуй, подойдут. Или белый халат от костюма для дзюдо? Нет, это даже Фриц заметит.
Жара стояла невыносимая, дышать было нечем. Вдали урчало море. Рядом со столовой лениво плескался о бортики бассейн. Вокруг бамбуковых столиков сидели парочками влюбленные японцы. Женщины с мальчишескими фигурками в вязаных купальниках, мужчины с козлиными бородками в разноцветных солнечных очках. И все такие молодые, такие красивые, такие худенькие, стройные.
Бабетта даже вздохнула. Фриц счел это вздохом восхищения. Едва супруги присели за один из столиков, до того маленьких, что даже японцы за ними казались большими, а уж они-то, немцы, и вовсе великанами, как появилась женщина необыкновенной красоты, Бабетта таких еще никогда не видела. Медленно, грациозно, плавно покачивая бедрами, она подплыла к их столику и положила перед каждым меню завтрака.
На ней был коричневый, тисненый золотом саронг, сверху желтая кружевная блузка, почти прозрачная, осиную талию перетягивал широкий золотистый пояс. Идеальной формы полная высокая грудь, длинная тонкая шея, увенчанная благородной формы точеной головкой.
Кожа нежно-кофейного оттенка, огромные темные глаза, роскошные губы. Густые черные волосы, как принято на Бали, заплетены в толстую сложную, затейливую косу. Как на картинке, да и только!
Женщина улыбнулась, показав розовые, как у младенца, десны и белые, как жемчуг, зубы, и тихо спросила:
– Что желаете на завтрак?
Бабетта глядела на нее почти с отчаянием и начинала тихо ненавидеть свою толстую распухшую плоть. Нервно расправила она на коленке штаны господина Шуна и тут услышала смех мужа:
– Одно мясо, ты смотри, они, видать, его как траву едят!
Надувшись, она метнула на него гневный взгляд, промолчала и тихо повторила: «Одно мясо, они едят его как траву».
Фриц пробежал глазами меню и произнес:
– Я, пожалуй, возьму яичницу с беконом.
– А я – фрукты.
Красавица принесла на голове поднос с завтраком и, грациозно опустившись на колени, стала накрывать столик. Бабетта рассматривала тарелки с пестрыми фруктами: оранжевая папайя, карминовые арбузы, солнечный ананас.
Она представила себе, как где-то на этом же острове господин Шун ждет завтрака в одной из ее маек, например в зеленой с надписью «Все, все, все». Или в черно-белой, где нарисован 101 далматинец. Или в синей, которая осталась после нескольких дней в отеле «Маритим» в Заульгрубе. Говорите, господин Шун, говорите, что же вы. Как вы сказали: едят мясо как траву? Что бы это значило?
Фриц оторвался от яичницы.
– Ну вот, ты уже выглядишь лучше, отдохнула, в себя пришла, улыбаешься.
Вот сейчас бы и рассказать ему о перепутанных чемоданах, самый подходящий момент. Но Бабетта его прозевала. А потом было уже поздно, слишком поздно. Фриц доел завтрак, вскочил, хлопнул в ладоши, воскликнул: «За дело!», вприпрыжку помчался на пляж, развернул на лежаке полотенце и откупорил крем для загара.
– Давай-ка натру тебе спинку, – решительно заявил он. – Солнце палит даже в тени. У них тут озоновая дыра, наверное, не меньше австралийской. Давай-давай, не спорь. Раздевайся.
– Не буду. Я вообще сегодня не стану раздеваться. – И Бабетта плюхнулась на лежак, который со скрипом прогнулся под ней до самой земли. Видимо, тут все было рассчитано на невесомых миниатюрных японок.
– Весьма разумно, – согласился муж, – а купаться как собираешься?
– Там видно будет, – лениво отвечала она.
Он весело вскочил на ноги, на икре у него опять был шагомер.
– Пробегусь по пляжу, в деревню загляну и вернусь, – крикнул он ей.
– Пока, – откликнулась она. – Удачи!
Фриц уже убегал. Со спины ему можно было дать лет семнадцать. Худенький какой! Тощий подросток, да и только. Он всю жизнь стыдился своей субтильности, долго пытался накачать мышцы, ворочал гири. Но ничего не помогало, и он это дело бросил.
«Парнишка мой худенький, – с нежностью подумала Бабетта. – Когда вернешься, расскажу тебе про чемоданы».
Пожилая балийка, с ног до головы укутанная в белое, со скульптурно выступающими бедрами, медленно двигалась по пляжу с подносом на голове. Она останавливалась перед каждым каменным изваянием божка – их было рассыпано по пляжу множество, – ставила перед ним маленькую коробочку из кокосового ореха с цветами, спрыскивала этот жертвенник водой из пластиковой бутылки и несколько раз проводила по голове статуи цветами, зажатыми между большим и указательным пальцами. Вот она приблизилась к каменной лягушке, охранявшей шезлонг Бабетты, и приветливо кивнула:
– Бог, – объяснила она по-английски, – важно.
Бабетта одобрительно кивнула в ответ.
– Очень важно, – подтвердила она.
Женщина снова кивнула и спокойно оглядела Бабетту.
– Важно, – повторила она и продолжила свой неспешный путь по пляжу от одного изваяния к другому, от лягушки к пучеглазой обезьяне.
Бабетта задумчиво смотрела ей вслед. «Какое ясное, простое существование, полное смысла, – с завистью подумала она. – Каждый день приносить цветы к жертвенникам богов, просто потому, что это важно. И никогда не задумываться ни о чем, ни в чем не сомневаться, не спорить, не восставать. Что я за жалкое существо, что за неудачница со своими подарочными зайцами! Что я за «не важно»\
Может, сфотографировать эти маленькие жертвенники и потом их нарисовать? И богов тоже. Подарочная бумага с этнической тематикой. Впрочем, такая уже наверняка есть, что там! Бабетта перевернулась на живот и тут услышала женский голос, обратившийся к ней по-английски:
– Здравствуйте, мадам!
Тяжело, как кит на суше, она снова перекатилась на спину. В ногах ее шезлонга стояла маленькая, но крепенькая женщина в розовой плетеной шляпке.
– Массаж? Маникюр? Педикюр, мадам?
Бабетта задумалась. Женщина тем временем просто взяла в руки ее ногу и стала рассматривать ногти.
– Вам нужен педикюр, мадам, – строго произнесла она, – и массаж. Почувствуйте себя красивой.
Едва мадам услышала эти слова, как все ее сопротивление тут же растаяло, она замотала головой уже не так решительно, и балийка тут же отреагировала:
– Когда же?
– Позже, – проговорила Бабетта, – давайте попозже.
– Мое имя Флауэр, – не отставала женщина. – Запомните? Цветок. Цветок сделает вас красивой.
У Бабетты пронеслась в голове отчаянная мысль: надо стать красивой, прежде чем она покажется на глаза господину Шуну. Она окинула свое тело быстрым взглядом – и с удовольствием, и с отвращением одновременно, стыдясь самой себя, будто ковыряла в носу или пукнула под водой. Лучше сейчас, решила она, стать красивой прямо сейчас.
Послушно последовала она за массажисткой на деревянный лежак под большое каучуковое дерево, где Флауэр и другие женщины держали массажный кабинет на открытом воздухе. Худенькие, маленькие, жилистые балийки энергично мяли и перекатывали с боку на бок, будто толстые колбасы, упитанных плотных европейцев поросячьего цвета. Время от времени эти «колбасы» похрюкивали от удовольствия.
– Одно мясо, плоть, как трава, – пробормотала Бабетта.
Откуда взялась эта фраза? Кто ее произнес? Почему она запала ей в душу? Почему ей кажется, что эти слова она услышала от китайца?
Массажистка указала ей на лежак.
– Снимите майку, – повелительно промолвила она.
Бабетта смущенно расстегнула пуговицы на рубашке, сняла ее и прикрыла грудь и живот.
– И брюки, – скомандовала Флауэр.
О господи, неужели придется валяться тут в чем мать родила? Бабетта покосилась по сторонам: часть тел некоторых клиентов, видимо, по их просьбе, была прикрыта саронгами. Она выползла из штанов господина Шуна, ей накинули кусок материи на голый зад, и Флауэр, закатав рукава, приступила к делу.
Вскоре Бабетте показалось, что она – младенец, которого укачивает мать. Дух воспарил над телом, райские картинки поплыли перед глазами. Вот они с господином Шуном в туалете там, в воздухе. Голым задом она сидит на унитазе, ноги ее сплелись на его шее. Он в изнеможении закрывает черные с длинными ресницами глаза, она гладит его ступней по волосам – как будто проводит ногой по густому газону. Потом среди душной ночи под деревом франджипани он снимает с нее свои же собственные брюки. Белые цветы, как нежные поцелуи, скользят по ее коже. Она увидела перед собой его живот, мягкий, уютный, черный ворс на груди, тоненькую линию черных волос, сбегающих вниз живота, и явственно ощутила запах лимона. М-м-м!
Так и мечтала Бабетта, лежа на своем топчане, об этом романе. Будто смотрела фильм, который сама же и поставила, совсем забыв, что господин Шун, может быть, вовсе не ее китаец. Но морской бриз ласкал ее тело, как перышком, и мысли всякий раз снова возвращались к одной и той же мечте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Мы поднимались, как после тяжкой борьбы, шли в душ. Он мне – «киссьель», я ему – деньги, и, не прощаясь, бегом оттуда. Спустя несколько минут я уже был дома: «Привет, Начо, это я!»
Альфред лежал на софе и смотрел телевизор: новости, ток-шоу, игру «Спорим, что…». Он кивал мне в ответ. Даже если уже спал, просыпался и махал мне рукой, подзывая к себе.
– Слава богу, – улыбался он, – я уже начал беспокоиться.
– Вечно тебе что-то мерещится, – отвечал я и бежал на кухню заваривать траву. Я помешивал этот зеленый вонючий суп, мешал его, мешал и молился, чтобы снова все опять стало хорошо, чтобы нам позволено было вести нашу тихую, скучную жизнь вместе. Я и сам не знал, что меня заставляет варить это зелье. Может быть, то, что скоро мне надо будет снова отправляться за новой порцией?
* * *
В то первое утро на Бали Бабетту разбудил непонятный шуршащий звук, однообразный, монотонный, все ближе и ближе. Кто-то мел дорожку. В одном и том же ритме, словно метроном: вжик-вжик, вжик-вжик. Пропела птица, будто зазвенел мобильный телефон. Бабетта отодвинула тяжелую занавеску. Резкий свет полоснул ее по глазам, как ножом. Испуганно подалась она назад, удивленно моргая от встречи с тропическим утром. Кроваво-красные цветы гибискуса свисали из зеленой листвы. Мимо проплыла бабочка размером с тарелку. Бабетта в изнеможении снова закрыла глаза. Серенькое дождливое немецкое утро разбудило бы ее гораздо быстрее, а это навязчивое, душное тропическое великолепие…
Фриц вернулся из туалета. Она потянула носом, когда он приблизился к кровати, вдыхая запах родного существа.
Он удивленно взирал на нее сверху: его жена, как Маха на полотне Гойи, – голая и великолепная. Сквознячок от вентилятора под потолком играет прядью волос у нее на виске, кожа блестит в лучах света. Пожалуй, стоит попробовать уговорить ее – можно позволить себе немного любви. Но только не сейчас, не с утра, по утрам Бабетта обычно не в духе. Лучше после обеда, в самую жару. Все равно на улице находиться будет невозможно, придется прятаться в доме. И именно сегодня, потому что потом она обгорит на солнце, и до нее уже не дотронешься – кричать будет в голос.
Фриц не мог отвести от нее глаз. Она казалась ему в этом освещении совсем чужой и оттого очень привлекательной. Он чувствовал, что она отдаляется от него, и решил ее опередить. Так будет менее больно. Он протянул к ней руку, она уловила движение воздуха.
«Не надо меня трогать, пожалуйста, – подумала она, – не надо. Не хочу! Не желаю!»
«Куда бы положить руку? – размышлял он. – Лучше всего – сжать пышную белую грудь, но тогда пробуждение может быть особенно неприветливым. Нет, не надо». Он опустил ладонь на ее мягкое плечо. Она ощутила его руку – клейкую, как ручонка ребенка.
– Бабетта, – позвал он шепотом.
Она выжидала.
– Бабетта, – повторил он чуть громче, – погода отличная!
«Дурачок, – подумала она, – мы же в тропиках. Какой еще тут быть погоде?»
Он легонько потряс ее. Она медленно открыла глаза.
– Да, – проговорила она нарочито изумленно. – Уже приехали?
– Как и следовало ожидать, – засмеялся он.
За долгие годы замужества Бабетта научилась превращать свои капризы в своего рода заменитель любви. Стоило ей состроить из себя обиженную девочку, как Фриц обрушивал на нее такой поток нежности и заботы, что она сама бывала тронута.
Он вдруг наклонился над ней, и его небритая щетина защекотала ей живот.
– Ты думаешь, мы еще в самолете, – смеялся он, – вот в таком виде? В чем мать родила?
Она на всякий случай хихикнула тоже. Ободренный ее улыбкой, он упал на нее.
– Фриц, – застонала она и еще раз хихикнула, чтобы смягчить его разочарование, а потом строго произнесла: – Оставь меня в покое.
Его это отрезвило, он поднялся.
– Уже восемь почти, – сообщил он, – а я с шести на ногах. Ты представить себе не можешь, как там красиво…
– Только не рассказывай, – перебила она. – Не вздумай!
– Ладно, не буду.
– Я сама увижу, ладно?
– Скоро жара будет невыносимая.
– Естественно, мы же в тропиках.
– Очень жарко будет.
– Да, мне будет очень жарко, – лениво повторила она.
Они оба уставились на затянутое сеткой окно.
– Смотри, смотри, – всполошился Фриц, – смотри: бабочка! Какая огромная!
– Ага.
– С ума сойти, какая здоровенная!
– Угу.
– Я тебе кофе принесу.
– Давай.
Бабетта поднялась и стала спускаться по лестнице. Чемодан господина Шуна! Так тут и стоит, открытый. Неужели Фриц не заметил, что в ее чемодане лежат мужские вещи?
Проходя мимо, она захлопнула крышку чемодана. В ванной почистила зубы Фрицевой щеткой, пригладила волосы пятерней, «расческой морских русалок», как говаривала ее мать. Как же не хочется натягивать на себя снова пропотевшие шмотки, в которых она сюда прилетела! А у Фрица ничего не одолжишь, все его майки на ней трещат по швам. Что бы такое нацепить? А вот что: одну из голубеньких рубашек господина Шуна и его белые штаны, их можно немного закатать, и они, пожалуй, подойдут. Или белый халат от костюма для дзюдо? Нет, это даже Фриц заметит.
Жара стояла невыносимая, дышать было нечем. Вдали урчало море. Рядом со столовой лениво плескался о бортики бассейн. Вокруг бамбуковых столиков сидели парочками влюбленные японцы. Женщины с мальчишескими фигурками в вязаных купальниках, мужчины с козлиными бородками в разноцветных солнечных очках. И все такие молодые, такие красивые, такие худенькие, стройные.
Бабетта даже вздохнула. Фриц счел это вздохом восхищения. Едва супруги присели за один из столиков, до того маленьких, что даже японцы за ними казались большими, а уж они-то, немцы, и вовсе великанами, как появилась женщина необыкновенной красоты, Бабетта таких еще никогда не видела. Медленно, грациозно, плавно покачивая бедрами, она подплыла к их столику и положила перед каждым меню завтрака.
На ней был коричневый, тисненый золотом саронг, сверху желтая кружевная блузка, почти прозрачная, осиную талию перетягивал широкий золотистый пояс. Идеальной формы полная высокая грудь, длинная тонкая шея, увенчанная благородной формы точеной головкой.
Кожа нежно-кофейного оттенка, огромные темные глаза, роскошные губы. Густые черные волосы, как принято на Бали, заплетены в толстую сложную, затейливую косу. Как на картинке, да и только!
Женщина улыбнулась, показав розовые, как у младенца, десны и белые, как жемчуг, зубы, и тихо спросила:
– Что желаете на завтрак?
Бабетта глядела на нее почти с отчаянием и начинала тихо ненавидеть свою толстую распухшую плоть. Нервно расправила она на коленке штаны господина Шуна и тут услышала смех мужа:
– Одно мясо, ты смотри, они, видать, его как траву едят!
Надувшись, она метнула на него гневный взгляд, промолчала и тихо повторила: «Одно мясо, они едят его как траву».
Фриц пробежал глазами меню и произнес:
– Я, пожалуй, возьму яичницу с беконом.
– А я – фрукты.
Красавица принесла на голове поднос с завтраком и, грациозно опустившись на колени, стала накрывать столик. Бабетта рассматривала тарелки с пестрыми фруктами: оранжевая папайя, карминовые арбузы, солнечный ананас.
Она представила себе, как где-то на этом же острове господин Шун ждет завтрака в одной из ее маек, например в зеленой с надписью «Все, все, все». Или в черно-белой, где нарисован 101 далматинец. Или в синей, которая осталась после нескольких дней в отеле «Маритим» в Заульгрубе. Говорите, господин Шун, говорите, что же вы. Как вы сказали: едят мясо как траву? Что бы это значило?
Фриц оторвался от яичницы.
– Ну вот, ты уже выглядишь лучше, отдохнула, в себя пришла, улыбаешься.
Вот сейчас бы и рассказать ему о перепутанных чемоданах, самый подходящий момент. Но Бабетта его прозевала. А потом было уже поздно, слишком поздно. Фриц доел завтрак, вскочил, хлопнул в ладоши, воскликнул: «За дело!», вприпрыжку помчался на пляж, развернул на лежаке полотенце и откупорил крем для загара.
– Давай-ка натру тебе спинку, – решительно заявил он. – Солнце палит даже в тени. У них тут озоновая дыра, наверное, не меньше австралийской. Давай-давай, не спорь. Раздевайся.
– Не буду. Я вообще сегодня не стану раздеваться. – И Бабетта плюхнулась на лежак, который со скрипом прогнулся под ней до самой земли. Видимо, тут все было рассчитано на невесомых миниатюрных японок.
– Весьма разумно, – согласился муж, – а купаться как собираешься?
– Там видно будет, – лениво отвечала она.
Он весело вскочил на ноги, на икре у него опять был шагомер.
– Пробегусь по пляжу, в деревню загляну и вернусь, – крикнул он ей.
– Пока, – откликнулась она. – Удачи!
Фриц уже убегал. Со спины ему можно было дать лет семнадцать. Худенький какой! Тощий подросток, да и только. Он всю жизнь стыдился своей субтильности, долго пытался накачать мышцы, ворочал гири. Но ничего не помогало, и он это дело бросил.
«Парнишка мой худенький, – с нежностью подумала Бабетта. – Когда вернешься, расскажу тебе про чемоданы».
Пожилая балийка, с ног до головы укутанная в белое, со скульптурно выступающими бедрами, медленно двигалась по пляжу с подносом на голове. Она останавливалась перед каждым каменным изваянием божка – их было рассыпано по пляжу множество, – ставила перед ним маленькую коробочку из кокосового ореха с цветами, спрыскивала этот жертвенник водой из пластиковой бутылки и несколько раз проводила по голове статуи цветами, зажатыми между большим и указательным пальцами. Вот она приблизилась к каменной лягушке, охранявшей шезлонг Бабетты, и приветливо кивнула:
– Бог, – объяснила она по-английски, – важно.
Бабетта одобрительно кивнула в ответ.
– Очень важно, – подтвердила она.
Женщина снова кивнула и спокойно оглядела Бабетту.
– Важно, – повторила она и продолжила свой неспешный путь по пляжу от одного изваяния к другому, от лягушки к пучеглазой обезьяне.
Бабетта задумчиво смотрела ей вслед. «Какое ясное, простое существование, полное смысла, – с завистью подумала она. – Каждый день приносить цветы к жертвенникам богов, просто потому, что это важно. И никогда не задумываться ни о чем, ни в чем не сомневаться, не спорить, не восставать. Что я за жалкое существо, что за неудачница со своими подарочными зайцами! Что я за «не важно»\
Может, сфотографировать эти маленькие жертвенники и потом их нарисовать? И богов тоже. Подарочная бумага с этнической тематикой. Впрочем, такая уже наверняка есть, что там! Бабетта перевернулась на живот и тут услышала женский голос, обратившийся к ней по-английски:
– Здравствуйте, мадам!
Тяжело, как кит на суше, она снова перекатилась на спину. В ногах ее шезлонга стояла маленькая, но крепенькая женщина в розовой плетеной шляпке.
– Массаж? Маникюр? Педикюр, мадам?
Бабетта задумалась. Женщина тем временем просто взяла в руки ее ногу и стала рассматривать ногти.
– Вам нужен педикюр, мадам, – строго произнесла она, – и массаж. Почувствуйте себя красивой.
Едва мадам услышала эти слова, как все ее сопротивление тут же растаяло, она замотала головой уже не так решительно, и балийка тут же отреагировала:
– Когда же?
– Позже, – проговорила Бабетта, – давайте попозже.
– Мое имя Флауэр, – не отставала женщина. – Запомните? Цветок. Цветок сделает вас красивой.
У Бабетты пронеслась в голове отчаянная мысль: надо стать красивой, прежде чем она покажется на глаза господину Шуну. Она окинула свое тело быстрым взглядом – и с удовольствием, и с отвращением одновременно, стыдясь самой себя, будто ковыряла в носу или пукнула под водой. Лучше сейчас, решила она, стать красивой прямо сейчас.
Послушно последовала она за массажисткой на деревянный лежак под большое каучуковое дерево, где Флауэр и другие женщины держали массажный кабинет на открытом воздухе. Худенькие, маленькие, жилистые балийки энергично мяли и перекатывали с боку на бок, будто толстые колбасы, упитанных плотных европейцев поросячьего цвета. Время от времени эти «колбасы» похрюкивали от удовольствия.
– Одно мясо, плоть, как трава, – пробормотала Бабетта.
Откуда взялась эта фраза? Кто ее произнес? Почему она запала ей в душу? Почему ей кажется, что эти слова она услышала от китайца?
Массажистка указала ей на лежак.
– Снимите майку, – повелительно промолвила она.
Бабетта смущенно расстегнула пуговицы на рубашке, сняла ее и прикрыла грудь и живот.
– И брюки, – скомандовала Флауэр.
О господи, неужели придется валяться тут в чем мать родила? Бабетта покосилась по сторонам: часть тел некоторых клиентов, видимо, по их просьбе, была прикрыта саронгами. Она выползла из штанов господина Шуна, ей накинули кусок материи на голый зад, и Флауэр, закатав рукава, приступила к делу.
Вскоре Бабетте показалось, что она – младенец, которого укачивает мать. Дух воспарил над телом, райские картинки поплыли перед глазами. Вот они с господином Шуном в туалете там, в воздухе. Голым задом она сидит на унитазе, ноги ее сплелись на его шее. Он в изнеможении закрывает черные с длинными ресницами глаза, она гладит его ступней по волосам – как будто проводит ногой по густому газону. Потом среди душной ночи под деревом франджипани он снимает с нее свои же собственные брюки. Белые цветы, как нежные поцелуи, скользят по ее коже. Она увидела перед собой его живот, мягкий, уютный, черный ворс на груди, тоненькую линию черных волос, сбегающих вниз живота, и явственно ощутила запах лимона. М-м-м!
Так и мечтала Бабетта, лежа на своем топчане, об этом романе. Будто смотрела фильм, который сама же и поставила, совсем забыв, что господин Шун, может быть, вовсе не ее китаец. Но морской бриз ласкал ее тело, как перышком, и мысли всякий раз снова возвращались к одной и той же мечте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18