И прочитал стихи, подражая ашугу Керему:

Я солдат, моя родина – склоны гор,
Рухнет мир – все равно не нарушится наш уговор.
Мне другая возлюбленная не нужна,
Даже если ангелом будет она…

Старшина показал мне три-четыре разорванных книги:
– Вот как он их… Мы их обратно на полки поставили… Жалко выбрасывать…
Я тоже рассердился на Керема, но не стал ругать его при всех, знал: Керем очень гордый, любое грубое слово – для него нож острый. Предпочтет, чтобы его избили, только бы не задевали самолюбия.
– Ладно, – сказал я старшине, – вы займитесь своими делами, а с ним я сам поговорю.
Я прошел с Керемом в свою комнату.
– Тебе не стыдно? – спросил я его, когда мы остались наедине. – Разве можно поднимать руку на человека старше себя? Не ожидал от тебя такого, совсем не ожидал.
Керем сконфузился.
– Товарищ лейтенант, меня слова Сираджа обидели. Что он, в самом деле, накинулся на меня?! Портишь, мол, такие чудесные книги! Выходит, ценит меня меньше этих фрицевских каракулей. Я как услышал это, клянусь, кровь ударила в голову. Был бы кто-нибудь другой, задушил бы его. Только потому и сдержался, что это был дядя Сирадж…
Да, драка могла дорого обойтись невысокому, худощавому Сираджу. Большие руки Керема были сильны и цепки, как клещи. Хорошо, что старшина оказался рядом…
– Керем, но Сирадж прав. Нельзя портить такие прекрасные книги, – сказал я солдату.
Керем удивленно отступил.
– И вы так думаете, товарищ лейтенант? И вам жалко этого фрицевского добра?
Меня не удивил вопрос Керема, успевшего получить. лишь трехклассное образование, никогда не спускавшегося с гор, где он родился, и впервые увидевшего город, только когда его призвали в армию. Он, может быть, первый раз в жизни слышал фамилии авторов книг, которые-хранились в этом доме. Но что я мог сказать ему? Как растолковать, чего эти книги стоят?..
Вспомнились начальные строки из поэмы Генриха Гейне «Германия», которая была переведена на азербайджанский язык:

То было мрачной порой ноября.
Хмурилось небо сурово.
Дул ветер. Холодным дождливым днем
Вступал я в Германию снова.
И вот я увидел границу вдали,
И сразу так сладко и больно
В груди защемило. И, что таить,
Я прослезился невольно…

Я прочитал их Керему. Стихи солдату понравились. Он перестал хмуриться. И тут же в ответ сочинил еще-одну гошму:
О Родине напомнив, разбередил ты раны, Мне Кедабек напомнил сады Азербайджана. Лишь там, в горах, найду я для сердца утешенье, Меня туда пустите хотя бы на мгновенье…
Большие карие глаза Керема, который вспомнил родные места, свой дом, увлажнились. Может быть, мысленно он опять перенесся к своей Сарабейим?..
Я поднялся, прошел в комнату связистов и принес оттуда книгу о творчестве Рембрандта, показал Керему репродукции картин "Ночной дозор", «Даная», "Возвращение блудного сына". Книга заинтересовала Керема.
– Разрешите посмотреть, – попросил он.
И, положив книгу на колени, стал перелистывать ее, молча рассматривая репродукции всемирно известных шедевров.
Я наблюдал за его лицом. Оно менялось в зависимости от того, репродукцию какой картины он смотрел. Керем то улыбался как ребенок, который увидел во сне что-то хорошее, то его густые черные брови сходились, широкий лоб покрывался морщинками; то, сжав губы, он задумывался. Наконец, оторвав глаза от книги, он изумленно покачал головой.
Я взял у него книгу и хотел было положить ее на стол, но Керему вдруг показалось, что я хочу бросить ее в печку, и он крепко схватил меня за руку:
– Вы что, товарищ лейтенант!..
Мы посмотрели друг другу в глаза и, словно сговорившись, рассмеялись.

ТЕНЬ В ЛУННУЮ НОЧЬ

Я давно приучил себя просыпаться по ночам в нужное мне время. Этой ночью решил проснуться в половине третьего, чтобы пойти проверить посты.
Шли последние дни войны, наши войска сражались уже под Берлином, до победы оставалось совсем немного, и некоторые бойцы начали рассуждать примерно так: "Фашистам уже конец. Они не посмеют сунуться, и можно их не опасаться". Поэтому в батарее наблюдалась некоторая беспечность, что заставило меня взять за правило – каждую ночь проверять, как несут службу часовые.
Наша часть расположилась в домах на окраине большого села. Рядом был сосновый лес. На площади, напротив нас, возвышался старинный монастырь. Этот монастырь, окруженный со всех сторон деревьями и невысоким каменным забором, выделялся своей красотой. Он еще издали привлек мое внимание, и как только мы заняли село, я долго любовался искусной кладкой, кирпичными узорами и даже познакомился с настоятелем – старым аббатом.
В монастыре жили около пятидесяти девушек-монашек. Каждой было не больше двадцати лет. Ходили они в черных сутанах с белыми воротниками. Как объяснил настоятель, эти девушки по разным причинам разочаровались в мирской жизни и решили навсегда заточить себя в стелах монастыря. Как только мы вошли в деревню, монашки высыпали во двор и из-за забора строили солдатам глазки; подшучивая, пытались заговаривать с ними. Настоятель, ругая девушек, загнал их в кельи…
Честно говоря, мне показалось странным, что глава женского монастыря мужчина, но интересоваться, почему так получилось, я не стал, посчитал неудобным…
Светила луна. По небу двигались белые облака, похожие на плывущие по воде глыбы льда. Они порой закрывали луну, но все равно было довольно светло от ее лимонного света.
Проверив посты, я остановился возле монастыря, казавшегося таинственным в бледном лунном свете, и через забор стал разглядывать его. Вспомнил монашек, которые проводили свои дни в темных кельях, похожих на тюремные камеры, и стало жаль их. "И почему в таком юном возрасте отказались от всего мирского? Ведь жизнь так прекрасна! Особенно в молодости…"
Вдруг на первом этаже монастыря, в окне, которое выходило в сад, появилась чья-то голова в черной шляпе, затем протиснулись и плечи.
"Мужчина? – Я пригляделся. – Кто бы это мог быть? Ведь, кроме старого настоятеля, мужчин здесь вроде бы нет?..".,
Неизвестный осторожно посмотрел по сторонам и, убедившись, что вокруг никого нет, ухватился за оконную раму, спрыгнул на землю и, прячась в тени деревьев, стал удаляться. Одетый во все черное, он сам был похож на мрачную тень или призрак.
"Наверно, провел ночь в нежных объятьях и теперь спешит подальше от глаз настоятеля, который, конечно же, сладко спит и не подозревает, чем занимаются его "кроткие овечки", – подумалось мне. И я уже хотел было возвращаться в свой дом, как вдруг увидел, что мужчина остановился в темноте между деревьями и стал беспокойно оглядываться по сторонам. "Что-то тут неладно!" – смекнул я и тоже спрятался в тени деревьев, растущих у ограды, стал наблюдать за ним.
Мужчина развернул какой-то, сверток, набросил на голову нечто вроде покрывала, зажег фонарь и, прячась под плотной тканью, присел на корточки. По свету, который все же пробивался из-под покрывала, по движениям мужчины можно было догадаться, что он что-то делает. Но что именно?
Странное поведение незнакомца усилило мои подозрения. "Нет, не похож он на человека, который возвращается со свидания. Подождем еще немного, посмотрим, что будет дальше…"
Мужчина снял с головы покрывало, пошарил рукой по земле, потом распрямился и пошел в мою сторону. Сделав несколько шагов, он остановился, поставил фонарь у ног и предметом, похожим на длинный ноя? стал быстро ковырять землю.
Я весь превратился во внимание. Что этот неизвестный ищет? И кто он все-таки есть? Выходит, в монастыре был и другой мужчина? Настоятель скрыл это! Почему?..
Я достал пистолет, снял его с предохранителя. "Может, это гитлеровский офицер? Отстал от своей части во время отступления, укрылся в монастыре, а теперь откапывает спрятанное в саду оружие…"
Я осторожно двинулся вдоль забора в сторону незнакомца, затаился неподалеку от него. Между нами осталось приблизительно метров пятнадцать. Копая землю, мужчина часто поднимал голову, оглядывался по сторонам, но меня, видно, не замечал, а я с нетерпением ожидал, чем же все кончится.
Незнакомец извлек из земли небольшой чемоданчик, а затем, собрав выкопанную землю, забросал ею яму, завернул чемоданчик в покрывало и потушил фонарь.
Держа пистолет наготове, я хотел сначала перепрыгнуть через забор, броситься к нему, но потом подумал,
что еще рано, что своей поспешностью могу все испортить, и стал ждать дальше.
Мужчина взял чемоданчик под мышку и торопливо зашагал в сторону монастырской калитки, выходящей к лесу. Больше медлить было нельзя. Если я сейчас не остановлю его, он скроется в лесу. А там поди ищи его!
Прячась за кустами, растущими у забора, я заспешил к калитке, раньше незнакомца оказался возле нее и спрятался за каменным столбом.
Подойдя к калитке, мужчина насторожился. Мне показалось, что он увидел меня, и я хотел было уже нажать на курок, но внутренний голос подсказал: "Стоп! Не спеши! Стрельнуть всегда успеешь!.."
Мужчина вышел из сада и торопливо зашагал к лесу. Мне стало ясно, что меня он не заметил.
– Стой! Стрелять буду! – ошарашил я его сзади. Незнакомец будто споткнулся, остановился как вкопанный.
– Руки вверх!
Подняв одну руку, незнакомец обернулся. Когда я подошел ближе, он бросил чемодан и выхватил из кармана пистолет, но я опередил его – молниеносно носком сапога так ударил под колено, что он скорчился от боли и повалился на землю. В тот же момент я вывернул ему руку. Пальцы его ослабели, маленький браунинг упал на землю. Я осветил лицо незнакомца карманным фонариком и… поразился: передо мной лежал настоятель монастыря, преподобный аббат.
– Вы? – невольно вырвалось у меня.
– Да, я, – пробурчал он себе под нос.
– Ну, давайте вставайте!..
И аббат, который только что двигался довольно резво, стал подниматься, как поднимаются люди, изможденные болезнью. На нем была не сутана, а обычная светская одежда – костюм, шляпа. В такой одежде, конечно же. трудно было узнать "святого отца". Он был очень испуган. То ли от страха, то ли от злости длинный его подбородок дрожал. Мешки под глазами увеличились и были похожи на огромные фурункулы.
– Что за вид, святой отец? – не без иронии спросил я. – Почему вы сняли свою рясу? Аббат ничего не ответил.
– И что у вас за чемодан? – не отступался я.
И опять аббат ничего не ответил. Только его глаза, похожие на пуговицы пальто, кричали, горели ненавистью.
– А вы на самом деле аббат? Или сутана – маскарадный костюм?
– Аббат я! Аббат! – зло выкрикнул он.
– А если вы аббат, зачем вам пистолет?
Я поднял браунинг, осмотрел его. Он был заряжен, более того – снят с предохранителя. Если бы я не опередил "святого отца", если бы чуть промедлил, он, конечно же, пристрелил бы меня и не перекрестился.
Я спрятал браунинг в карман, осветил фонариком чемодан. Крышка его была открыта. В луче света блеснули рассыпавшиеся вокруг драгоценные камни. Приглядевшись, я увидел также золотые кольца, браслеты, медальоны…
– Что такое, святой отец? Откуда такое богатство? И снова аббат ничего не ответил. Опустив голову, он отрешенно смотрел на драгоценности.
– Соберите в чемодан все, что рассыпалось! – приказал я.
Аббат упал на землю рядом с чемоданом. И заплакал.

ТОНЯ

Когда «юнкере» с гулом стал удаляться, я поднял голову и огляделся вокруг. Рядом со мной, уткнувшись лицами в землю, лежали несколько солдат. Они тоже, поняв, что бомбардировщик улетает, стали подниматься. Невдалеке, у края поляны, чернела огромная воронка от бомбы. Разбухшая от весенних дождей, которые шли последние несколько дней, сырая земля была на многие метры вокруг разбросана взрывной волной и налипла даже на стволы и ветки сосен.
Я поднялся на ноги. Одежда, руки – все было испачкано липкой глиной. Мокрые галифе прилипали к коленям.
Я ополоснул руки в небольшой луже у края дороги и пошел посмотреть, что с ребятами. По счастью, все были живы. Никого из бойцов даже не ранило.
Фашистские войска, которые теперь отовсюду были стянуты в Германию, уже слабели, в последнее время их бомбардировщики все реже появлялись над нами, поэтому мы даже не прятали наши пушки и машины под деревьями, не маскировали их. Этот «юнкере» оказался для нас полной неожиданностью, пришлось поплатиться несколькими минутами страха.
На дороге, которая проходила недалеко от леса по довольно широкому лугу, я увидел поваленную набок телегу, рядом лежали кони. В нескольких метрах от них зияла такая же, как и на поляне, воронка. Видимо, летчик метил в подводу, но бомба не попала в цель – упала немного в стороне, по лошадей она все же достала. От взрывной волны у молодого извозчика заложило уши. Он стоял в стороне и с отчаянием смотрел на своих окровавленных коняг. Я подошел и стал утешать его:
– Не расстраивайся, ты хорошо отделался. Коней поубивало, такая тяжелая телега перевернулась, а у тебя даже из носу кровь не идет. Это же великое счастье!..
В это время подбежал санинструктор Али Сарыджалы и, чуть не плача, сказал:
– Товарищ лейтенант, Тоня погибла!..
– Какая Тоня? – не понял я.
– Почтальонша наша… Ну та… маленькая… красивая… – Али указал в сторону землянки связистов: – Там она! Только что видел сам…
Не дожидаясь конца объяснений санинструктора, я бросился к связистам. Девушка, разносившая письма, лежала на спине у высокой сосны. Ее одежда, лицо б*ши измазаны землей.
Смерть нашего почтальона сильно подействовала на солдат. Они стояли рядом, сняв шапки, опустив головы. Все молчали, словно разговаривать было запрещено. И никто не обращал внимания на газеты и сумку с письмами, лежащие в грязи у ног погибшей. В другое время ребята бросились бы к Тоне, как мухи к сладкому, окружили бы ее плотным кольцом и забросали бы вопросами: "А мне есть?..", "Мне принесла?.." Появление почтальона на батарее всегда было радостным событием, и бойцы любили Тоню, нарочно заводили с ней разговор, стараясь задержать ее. Это нравилось и самой девушке. Но вот сейчас… Сейчас ни у кого не находилось слов…
Тоне было девятнадцать лет, но из-за ее маленького роста и постоянного детского простодушия на лице создавалось впечатление, что она еще не достигла совершеннолетия.
1 2 3 4 5 6 7