Такие вещи надо решать дома. Как ее хоть зовут-то, эту
красотку? Ну, ты даешь!"
Вот и все, казалось бы. "Что там у вас в семье, Аркадий Аркадьевич?
Вы уж, пожалуйста, разберитесь. Не подводите нас".
Это - уже на "вы" - сама Екатерина Дмитриевна. Строга, говорят, в
этих вопросах. "Разберитесь". - "Хорошо, Екатерина Дмитриевна, попро-
бую".
И только-то!
Но уже на ближайшем пленуме, в сентябре, тебя под благовидным пред-
логом или вовсе без объяснений, автоматически, лишают должности, выво-
дят из игры. "Что случилось? - шепчутся коллеги. - За что его так?" А
ни за что, братцы. Без всяких формулировок. "Есть предложение освобо-
дить".
А тут как раз конгресс в Париже, вагнеровские дни в Байрейте, юби-
лей Сибелиуса в Хельсинки. И все это уже без тебя. И Отто Хагер будет
растерянно спрашивать у нового главы делегации, Отто Хагер, великий
дирижер, душа лейпцигского Гевандсхауза, - растерянно: "А где Арка-
дий?" - "Он, к сожалению, не совсем здоров". - "Надеюсь, ничего серь-
езного?"
А уж как воспрянут завистники! И чем это еще обернется, можно толь-
ко гадать.
Воображение подбрасывало варианты один страшнее другого, но всякий
раз, поразмыслив, Фаустов говорил себе: ну и что! подумаешь! велика
важность! - соразмеряя все эти ужасы с одной-единственной выгодой, ко-
торую он получал взамен, - свободой. И выходило так, что и великим От-
то Хагером, и юбилеем Сибелиуса, и еще чем-то, и чем-то еще можно
вполне пожертвовать ради простой возможности жить так, как хочется,
никого и ничего не боясь. Да и к тому же - времена менялись, прежде
суровые нравы заметно мягчели - живи сам и давай жить другим; уж и не
слышно было, чтобы парткомы возвращали мужей обманутым женам... А что
касается завещания, то его можно было запросто и аннулировать, переи-
начить, написать новое, пока ты жив, - как ему такое не пришло в голо-
ву? В общем, выходило, что и пугаться-то особенно нечего.
Но это - теоретически. Это - пока рассуждаешь, а как доходит до де-
ла...
Вот что такое страх. Казалось бы, изложены все доводы, но остается
еще самый последний: холод, проходящий по спинному хребту ни с того ни
с сего, без причин. Вы входите в темную комнату - кого и чего вы вдруг
испугались? Разбойников? Привидений? А ничего. Темноты.
Так он и жил.
В Лиховом переулке спрашивали с тревогой, почему он кашляет, давали
с собой таблетку - принять на ночь, заставляли поддеть под пиджак
шерстяной жилет (благо часть его вещей была здесь). Лежа с ним среди
дня, - а когда ж еще? - Наташа выслушивала все его признания, вопросы
и жалобы, она умела слушать и не давала советов, чаще всего просто
соглашаясь и жалея его. Кто бы мог подумать, что он, Аркадий Фаустов,
баловень и счастливчик, будет нуждаться в простой бабьей жалости -
чтобы вот так уткнуться носом ей в шею и затихнуть и чтобы она гладила
ладонью его лысую макушку: ах ты, мой бедненький... Кому это объяс-
нишь? Друзья-приятели седели, полнели, но не сдавались, особенно в
летний сезон, отправив на отдых домочадцев; приходилось что-то выдумы-
вать для них: не могу, болен, зан нят, - встречая печально-насмешливые
взгляды...
В композиторском доме на Неждановой все шло своим чередом: телефон-
ные звонки, визиты, застолья. Уж теперь-то Диана Сергеевна особенно
заботилась о лице семьи, приглашая гостей и почаще, чем раньше, и чис-
лом поболее. И достаток в доме не иссякал, а, можно сказать, приумно-
жался. Купили вторую машину, ныне уж и сама хозяйка пожелала сесть за
руль - а что, почему бы и нет? Подвернулась подходящая мебель для дома
в Гульрипши, снарядили контейнер, отправили. И все это, конечно, она,
Диана, а кто ж еще? Ее энергия, теперь еще как бы и удесятеренная. Ар-
кадий с любопытством наблюдал за этими хлопотами, иной раз посмеивал-
ся: "Умножаешь наследство!" - и она спокойно улыбалась в ответ.
8
Смех смехом, а ведь она, пожалуй, и впрямь рассчитывала на это за-
вещание, то есть ждала его смерти, а как иначе, и мысль эта, что твоей
смерти хотят и ждут и где-то тикает часовой механизм, отмеривающий
твои дни, - мысль эта, до сих пор отвлеченная, книжная, все сильнее и
уже впрямую овладевала Фаустовым, обдавая его ледяным, мистическим
ужасом. Он никогда раньше не был мнительным; помнится, они в компании
веселились по поводу друга-режиссера, имевшего привычку хвататься за
разные части тела с жалобами, что здесь, мол, у него колет, а тут бо-
лит, и как раз Аркадий уморительно копировал друга, прикладывая руку
то к грудной клетке, то к заднице. Теперь он сам иногда - не то чтоб
прикладывал руку, а все же прислушивался к своему организму, пытаясь
выследить то здесь, то там недремлющую адскую машину. Ничего не боле-
ло. Как-то однажды защемило сердце, но выяснилось, что это всего лишь
мышечная боль, простуда. Это, оказывается, легко устанавливается: таб-
летку под язык, и если не проходит, то, значит, не сердце, вот и вся
премудрость.
Но когда-то же это должно начаться? Когда?
Он стал ступать по земле осторожнее, избегая резких движений. Он и
раньше знал меру в пьянстве, говоря о себе: "Я не по этой части", - а
нынче уж и вовсе стал пить глоточками. Впрочем, коньяк, говорят, поле-
зен для сосудов...
Проклятое это завещание висело над ним, здоровым, зловещим призра-
ком, приговором, ожидающим исполнения.
Когда?
Однажды весенним днем он ехал на работу в Союз, сам за рулем своей
"Волги", и решил завернуть по дороге в поликлинику, благо крюк неболь-
шой и времени до заседания оставался час - достаточно, чтобы заехать и
показаться врачу, если тот на месте. Врач оказался на месте - симпа-
тичная блондиночка с красивой грудью и длинными ногами, из тех, кого
он в былые времена не пропускал. "Раздевайтесь, - сказала блондиночка.
- Что-то я вас не помню. Какие жалобы?"
Жалоб у Аркадия Аркадьевича не было, но, как бы в оправдание своего
визита, он показал на сердце: вот, иногда...
- Не надо показывать на себе, - заметила врачиха, не отвечая на
взгляды Аркадия Аркадьевича. - Ложитесь. Расслабьтесь, пожалуйста.
Волосатая грудь Фаустова не произвела на нее впечатления, без при-
менения оставались и взгляды; она проделала все, что положено, сняла
кардиограмму и, повертев в руках бумажную ленту, с этой же лентою в
руках и удалилась, влача ее за собой, как серпантин.
Через несколько минут Фаустов держал ответ уже перед целым синкли-
том ее коллег, набежавших неизвестно откуда.
- Что вы чувствовали, какую боль?
- Никакой боли.
- Может быть, в плече?
- Да нет же.
- Но что-то же вас к нам привело, - продолжал старший по возрасту,
в колпаке, - какие-то ощущения, не правда ли?
- Никаких ощущений.
- Вот так-таки взяли и приехали сами?
- Как видите. А в чем, собственно, дело? - поинтересовался в свою
очередь Фаустов.
- А в том дело, милейший, что у вас инфаркт... Нет уж, не вставай-
те, лежите. Вы как сюда приехали, на чем?
- На машине.
- Ключи, пожалуйста. И телефончик. Есть дома кто-нибудь - отогнать
машину?
- Зачем?
- Как зачем? Не бросите же ее здесь.
- А я, значит, что же... - дрогнул Фаустов.
- А вы - на "скорой", на чем же еще... Ты позвонила, Танечка? Это
что, первый у него?.. Лежите, пожалуйста, смирно. Головку ему повы-
ше... Вот видите, как удачно. Подгадали, можно сказать...
- И то правда, - усмехнулся Фаустов, уже чувствуя, как холодеет
спина...
Месяц после этого он провалялся в больнице, еще месяц провел в са-
натории, аккуратно вышагивая по мокрым дорожкам положенные километры.
Первые дни на больничной койке, в реанимации, он был почти уверен, что
помрет. Должно же наконец завещание вступить в законную силу. Помирать
не хотелось. Если выживу, осторожно думал он, начну вести здоровую
жизнь. И прежде всего надо будет разобраться с женщинами. Он наблюдал
их весь первый месяц, одну и другую, обе были здесь, поблизости - На-
таша почти ежедневно, да и Диана тоже. Вот уж подходящий случай им на-
конец подружиться, что ни говори.
Сами они, вероятно, были другого мнения. Наташа в первый же день,
как только ее к нему пустили, заявила Фаустову: "Не бойся, все будет
хорошо. Я тебя вытащу, пусть не надеется". Это надо было понимать так,
что Диана надеется на его смерть, а Наташа в пику ей не допустит это-
го. Сама Диана от комментариев великодушно воздерживалась, лишь иногда
вставляя реплику вроде: "Эта курица уже приходила?" - или просто:
"она", чаще - "она". И, честно говоря, непохоже было, чтобы Диана то-
ропилась с наследством, скорее наоборот: она со всей своей безжалост-
ной энергией - уж если что задумала - подняла на ноги врачей, задарила
сестер и нянечек - не для того же, чтобы они его уморили. Привезла од-
нажды и профессора, мировое светило, после чего Фаустову слегка поме-
няли таблетки - что-то отменили, а что-то, наоборот, добавили. Сам Ар-
кадий Аркадьевич по свойству характера уже воспрял духом, шутил и заг-
лядывался на женщин.
Он вернулся помолодевший, со свежим загаром от весеннего солнца, с
вернувшейся прежней походкой; позвонил из дому Наташе, а на другой
день с утра отправился к ней. Жизнь продолжалась.
9
А между тем наступала развязка, и пришла она неожиданно для всех
героев этой истории. Аркадия Фаустова все-таки отрешили от должности.
И не по доносу зловредной Дианы, и не по воле расчетливого куратора
Василия Васильевича или его строгой начальницы, ибо и сам Василий Ва-
сильевич в то же самое время, всего несколькими днями позже, лишился
своего кресла, с начальницей же Екатериной Дмитриевной это произошло
еще раньше. Скажем одним словом, точнее, одной фразой: наступала эпоха
перемен.
Случилось так, что кроткий Союз музыкантов, до сих пор еще никогда
никому не доставлявший хлопот, вдруг в одночасье громогласно восстал
против собственного руководства, пожелал заменить его сверху донизу и
тут же проделал это посредством тайного голосования. Ох уж это тайное
голосование, сколько раз в истории оно являло нам свои хитрые подмены,
когда сиюминутное настроение зала, кем-то подогретого, выдавало себя
за законную волю большинства. Это уж потом несчастное большинство
спросит себя, почему оно в тот момент проголосовало так, а не этак, и
начнет, как водится, искать виноватых. В нашем случае все произошло
мгновенно, в течение одного дня. Чье-то выступление, имевшее успех у
зала, и - пошло, покатилось. Вот уж и Союз музыкантов плох, и руково-
дители его бессильны и покорны, и шкала ценностей перевернута: пос-
редственность процветает, а талант в загоне. А уж тут недалеко и до
требования сместить верхушку, и смотрите, как рукоплещет зал, а в осо-
бенности галерка!
Пожалуй, наибольший успех в этот день выпал на долю Валерия Бровки-
на. Непризнанный гений оказался страстным оратором. Уж он-то крушил
направо и налево, больше, впрочем, направо, не обойдя и своего поклон-
ника и благодетеля Аркадия Фаустова, беспринципного соглашателя и кон-
формиста, по его словам. Кто-то вякнул в защиту Аркадия Аркадьевича,
как человека благожелательного и доброго, но защита на таких собрани-
ях, как уже не раз замечено, успеха не имеет.
Потом говорили, что это был заговор. Вряд ли. Еще говорили: бунт.
Вот это скорее. Бунт - против кого, против чего? Не против же Союза
музыкантов и его лидеров, пусть даже зажравшихся. Не их же освистывала
галерка. А кого?.. Вот то-то же. Время еще не пришло. Оно начиналось.
На другой же день с утра Аркадий Аркадьевич под сочувственными взо-
рами секретарш и с беспечной улыбочкой на лице выгребал свое имущество
из ящиков стола, за которым провел годы. Все к лучшему, говорил его
вид. Хватит. Пусть теперь пашут другие, кто помоложе, а я на них пос-
мотрю. Вот Валерий Бровкин, Валерий ...как его? Андреевич? Никогда не
знал отчества. Вот пусть теперь - Валерий Андреевич. Желаю успеха.
Валерий Андреевич не замедлил явиться. Протянул руку, заглянул в
глаза. Он всегда заглядывал в глаза. "Не обижайтесь, Аркадий Аркадь-
евич, не держите зла. А впрочем, вы человек не злопамятный, контакт-
ный, мы это всегда ценили".
Вот так оно все разом и совершилось - то, чем грозила Фаустову Диа-
на, и что было предметом торга между ними, и было, если вспомнить,
постоянным ужасом, кошмаром и проклятьем всей его жизни. Так вот, ока-
зывается, легко и просто, без наркоза.
А сколько сразу объявилось сочувствующих, надо же. Телефон - до-
поздна. Любят у нас обиженных, что ни говорите. Аркадий Аркадьевич,
дорогой, держитесь, мы с вами... Держись, друг, эти сволочи экстремис-
ты ненадолго захватили власть, вот вспомнишь мое слово!.. А хоть бы и
надолго, мне-то что до этого, я теперь свободный человек...
Меру своей свободы ему еще предстояло узнать и оценить. Недели че-
рез две после его отставки позвонил приятель: что там у тебя, в Боль-
шом? Почему вдруг замена?.. И впрямь - замена. Черным по белому. Вмес-
то ранее объявленной оперы Фаустова - Россини, "Севильский цирюльник".
Хорошо, хоть Россини.
Позвонила туда Диана. Инкогнито, не назвавшись: что случилось? А
ничего, замена. Понятно, что замена, - почему? Болен кто из солистов?
Никто не болен. А что ж тогда? А ничего. Снято с репертуара.
Фаустов стоял рядом, за ее плечом. Она положила трубку и обернулась
к нему с выражением как бы вопроса, недоумения: что происходит?
И это ее выражение вдруг развеселило Фаустова. Она, видите ли, еще
не поняла, что происходит. А то происходит, что - все, конец, финита!
Ты проиграла, моя дорогая! Хрен тебе что обломится! Вот так! Мы сво-
бодны! Что? Все еще не поняла?
Его разбирал смех. Он смотрел на нее со злорадством, с наслажденьем
победителя, как если б сам это все подстроил: вот же тебе! - смотрел и
смеялся, заливался смехом, погибал от хохота, ржал и не мог остано-
виться.
10 (Десять лет спустя.
1 2 3 4 5 6 7 8