Ибрагим прибавил газу. Машину потряхивало на ухабах, и Минька боялся, что выпадет из нее.
Ребят в темноте почти не было видно, светился только огромный парус в их руках. Минька наблюдал за ним, когда он пойдет вверх, и продолжал тихонько разматывать клубок.
И парус пошел, оторвался от земли.
Минька громко стукнул в крышу кабины. Ибрагим остановил грузовик.
Парус-ладейка уплывал все дальше и дальше от земли.
Глава XII
КОЕ-КТО
Минька отправляется к гранитному камню около пекарни Аргезовых.
Хозяйки похрустывают семечками, поджидая мужей и сыновей с завода и парфюмерной фабрики.
Минька увидел Бориса. Побежал навстречу, чтобы поскорее рассказать о том, что случилось дома. Бабушка хотела разложить пасьянс: как всегда выяснить, не захворает ли кто-нибудь или каковы будут цены на базаре.
Раскладывает она пасьянс и вдруг зовет Миньку:
- Карты одной не хватает. Ты не затерял куда?
- Нет. Я не трогал.
- Бубновый валет пропал.
Бубновый валет... Все, что казалось уже в прошлом, поднялось перед Минькой.
Бубновый валет... Неужели опять что-то начинается!..
И эти цыгане, которые недавно пришли и встали табором возле кладбища. Называют себя тишиганами: одеваются как татары, носят барашковые шапки и украшенные монетками фески. И говорят на татарском языке. Минька иногда понимает, о чем говорят: "абзар... кой... олан... атланын..." (двор... деревня... мальчик... верхом...). По вечерам жгут костер, садятся в круг и, раскачиваясь, повторяют: "Ла - Иллаге - Ил - Алла".
Ибрагим сказал, что это дервиши-фанатики, что они будут твердить одну и ту же фразу о своем боге до бесконечности.
И так оно и было. Раскачиваясь все быстрее и быстрее, отчего их тени тоже раскачивались все быстрее и быстрее, дервиши-фанатики уже не просто твердили, а кричали о своем боге.
Поп Игнашка и кладбищенский сторож Ульян не выдержали, полезли на колокольню и начали колотить в обода и автомобильные колеса.
Ла - Иллаге - Ил - Алла!.. Бум-бам! Бум-бам! Ла - Иллаге - Ил Алла!.. Бум-бам! Бум-бам!
Один бог против другого.
Из слободы прибежали перепуганные люди - уж не пожар ли случился! - и разогнали цыганских дервишей и сволокли с колокольни Ульяна и Игнашку.
Минька и Борис шагают по Бахчи-Эли. Как всегда, здороваются со всеми:
- Вечер добрый!
- Добрый вечер!
Светловолосые, кучерявые, кареглазые - удивительно схожие между собой.
Минька говорит:
- Борис, у бабушки из колоды пропала карта. И ты знаешь - бубновый валет.
- Знаю. Я его взял.
- Ты?..
- Да, Митяшка. Я.
- Значит, опять Курлат-Саккал!
- Нет. Другой, который называется "кое-кто".
- "Кое-кто"?
- Ну да.
И Минька вспомнил: ведь он и Ватя слышали разговор Курлат-Саккала с цыганом (цыган тоже, очевидно, был тишиганом), что если Люба откажется с ним уйти, то получит бубнового валета. А они уйдут к Янтановой балке, где их кое-кто будет ждать.
И верно - кто же это такой "кое-кто"?
Минька погодя рассказал Борису о разговоре Курлат-Саккала с цыганом, а сам забыл. А Борис, значит, не забыл. Может быть, поэтому уезжал так часто на "кузнечике". Дома не ночевал. С ним уезжали на велосипедах и его друзья с завода. А теперь вот - бубновый валет...
Борис сказал:
- Я тут пока ошибся. Карту положи обратно бабушке в колоду.
Жизнь для Миньки началась беспокойная: Борис что-то замышляет, но Миньке не говорит. Неужели перестал доверять?
Дни шли. Цыгане по-прежнему стояли табором возле кладбища. Жгли костер. Молились. Только не так громко. Однажды утром Борис подозвал Миньку, сказал:
- Вечером встречай обязательно, - и, улыбнувшись, добавил: - Все будет в порядке, Митяшка.
Вечером Минька сидел на гранитном камне. Вроде бы ничего и не происходило на Бахчи-Эли. Но Минька догадывался, что это не так.
На кладбище проехала крытая машина. Сквозь окошки в ней Минька успел заметить милиционеров. В конце улицы остановился мотоциклист. Достал инструменты и занялся ремонтом. Протрещал мотоцикл и на соседней улице и тоже смолк, остановился.
Откуда-то вынырнул Кеца, поглядел на Миньку. Предложил сыграть в ошики. Минька отказался. Кеца сел рядом.
Минька увидел Бориса. Он шел, как всегда, легким, устойчивым шагом спортсмена. Подойдя к гранитному камню, сказал Кеце:
- Отправляйся отсюда.
- А я не хочу.
Борис взял Кецу за руку, сдернул с камня:
- А я хочу, чтобы ты отправился погулять.
Тогда Кеца отошел на несколько шагов.
Но Борис глянул на него:
- Ну!
Кеца медленно двинулся вдоль улицы.
- Нам сюда. - Борис открыл калитку, и они с Минькой оказались во дворе пекарни.
Двор и деревья - белые от муки. В углу - сторожка. Построена из необожженного кирпича калыба. Крыша плоская, с хворостяной трубой.
В сторожке когда-то жил, очевидно, привратник. А теперь доживал старость бывший хозяин пекарни Аргезов.
Говорили, что у него был сын. Но никто этого сына никогда не видел. А сам старик рассказывал, что сын умер еще "до революции.
- Куда мы идем? - спросил Минька Бориса.
- К Аргезову.
- А зачем?
- Он и есть главный всему. Он - "Бубновый валет".
- А Курлат-Саккал?
- Его сын. Теперь понял, елеха-воха!
- Как же так... - растерянно прошептал Минька.
От волнения заколотилось сердце. Сколько раз думал о главаре бандитов Курлат-Саккале, а настоящий главарь, оказывается, жил здесь, на Бахчи-Эли. Совсем рядом! Тихий, неприметный старик. Его не ловили, не сажали в тюрьму. Никто и не думал, что есть такой "Бубновый валет".
Аксюша мечтала о Дальнем Востоке, где надо бороться с маньчжурскими хунхузами и шпионами-белогвардейцами, а тем временем у всех под носом творил свои дела старик Аргезов, шпион и убийца.
Минька хотел спросить у Бориса, кто первый догадался об этом, но они подошли уже к сторожке.
Борис толкнул дверь.
Тамбура не было, и дверь открывалась прямо в комнату. Вокруг стен были разложены подушки для сидения. Потолок убран чадрами и платками. В глиняном очаге висел котел с водой.
Старик Аргезов сидел на одной из подушек. На нем была рубаха, заправленная в шаровары, и желтые туфли на босу ногу (желтые туфли - это значит: побывал в Мекке).
Он что-то писал деревянным пером, подложив под бумагу маленькую твердую подушку из сафьяна.
Услышав скрип двери, не поднимая головы, крикнул:
- Бекле!*
_______________
* Жди (татар.).
Его тонкая длинная борода вздрагивала при каждом движении пера.
Борис подошел вплотную к старику.
Минька давно уже не видел, чтобы Борис был таким вот. Может быть, с тех пор, как убили Любу. Когда никто не мог разжать руки Бориса и отобрать полузадушенного Курлат-Саккала.
Старик Аргезов поднял голову, нахмурился. Он, конечно, ожидал кого-то другого.
- Кёк гюрюльдысы, фурунджи*, - сказал Борис, достал из кармана карту и бросил перед стариком на ковер.
_______________
* Гром гремит, булочник (татар.).
Карта упала, перевернувшись вниз изображением.
Минька понял, что Борис кинул старику бубнового валета.
Старик, очевидно, тоже это понял. Он не стал переворачивать карту, только сказал:
- Ла - Иллаге - Ил - Алла.
Глава XIII
"ДОСКАЗЧИК"
Фимка и Минькин дед приятели.
Фимка приходит к Минькиному деду и наблюдает, как тот занимается сапожным ремеслом.
Дед беседует с Фимкой, рассказывает что-нибудь про жизнь, обстоятельно и неторопливо.
Рядом с низким сапожным столом складывает для Фимки кресло из колодок. Сидеть в нем можно, если не двигаться, а не то кресло рассыплется.
Тень. Прохлада. Квохчут куры. Прилетают воробьи и полощутся в лохани с водой, где мокнут куски кожи и рваные башмаки.
Случается, с дерева оторвется неспелый еще, твердый абрикос, упадет на крышу и, прокатившись по черепицам, соскочит на землю. К нему кинутся куры - кто первым схватит.
Минькин дед рваные башмаки делает целыми: прошивает нитками, скрепляет деревянными гвоздями.
Такие прошитые нитками и скрепленные гвоздями башмаки стоят на земле. Мокрые еще после лохани, медленно высыхают в тенечке.
Фимка их примеряет, бегает по двору. Ему это нравится: хлюп-хлюп стукают мокрые башмаки по горячим летним пяткам босых ног.
Минькин дед любит поговорить о башмаках, сапогах или галошах.
Фимка слушает, хотя ничего не понимает. А деду и не требуется, чтобы Фимка что-нибудь понимал. Деду нужно поговорить, а то скучно - вот и все.
Про жизнь он уже поговорил, теперь очередь поговорить о сапожном ремесле.
- Башмаки, - начинает дед, прицеливаясь ниткой в ушко большой штопальной иглы, - ведь они что... они по-разному зовутся - и обутками, и калигами, и выступками. А сам "башмак" - слово-то не русское, из татарских. (Нитка вделась в ушко иглы.) Есть и другие звания башмакам чапчуры, босовики. А конструкция его какая, башмака? (Сейчас нитка вслед за штопальной иглой полезет в рваный башмак.) Передок, клюш, подошва - это снаружи. Стелька, задник, подкладка - это изнутри. Немудреная конструкция, а смысл имеет, фасон. Башмак - он тебе высоким может быть и низким. С отворотом и с опушкой. На шнурках и на пряжке.
Потом дед заводит разговор о сапогах:
- А сапог, он что? Я тебя спрашиваю, Ефим, что такое сапог, какая его конструкция? (В пальцах деда по-прежнему поблескивает штопальная игла.) Это значит - передок, задник, подошва и голенище. И опять, значит, сапог, он тебе может быть с напуском или бутылкой. Высоким или низким. В одних сапогах человек работает, в других пляшет, в третьих на лошади скачет.
Фимку разморило, и ему хочется спать.
Минькин дед не успокаивается: от сапог переходит к галошам:
- Что такое галоши? Я тебя спрашиваю, Ефим, какая их конструкция?
А Фимка уже спит в кресле из колодок.
Тогда дед накрывает его газетой, чтобы не обеспокоило солнце, и Фимка спит под газетой, как в шатре. А вокруг шатра стоят мокрые башмаки, караулят Фимкин сон. И дед старается не шуметь, тоже чтобы не обеспокоить.
Иногда к Фимке в шатер залетает жук. Слышно, как гудит, ползает по газете.
Фимка спит крепко, жук ему не помеха.
Но вдруг - тр-р-рах! - это рассыпаются колодки, и Фимка оказывается на земле. Барахтается под газетой и со сна не поймет, где он и что случилось.
Минькин дед тихонько смеется.
По слободе ходила медсестра с чемоданчиком. В нем лежали коробка с ампулами, флакон со спиртом, вата и стерилизатор с кипячеными стальными перьями, которыми медсестра царапала ребятам руки. Вначале капала из ампулы лекарство, а потом делала царапину посредине каждой капли: это была прививка против оспы.
Медсестра пришла к Фимке.
Он уже слышал, что по дворам ходит тетка в белом и причиняет какие-то неприятности.
Фимка решил спрятаться. Но его нашли и поставили перед этой самой теткой в белом.
Она взяла его руку, смазала спиртом, потом стеклянной палочкой капнула три капли лекарства из ампулы и приготовилась царапать внутри капель стальным пером.
Этого Фимка вынести не мог - заорал:
- На помощь!
...Фимкина мать часто рассказывала, как Фимку, еще грудного, привезли однажды в гости вверх ногами.
Случилось это зимой. Фимку увернули в теплое одеяло и отправились с ним в город. Увернут он был весь целиком, так что не поймешь, где голова, а где ноги.
Сперва его несли правильно, вверх головой, а потом, пересаживаясь из трамвая в трамвай, столько раз клали на скамейки и брали, что перепутали, где верх, а где низ.
Привозят Фимку наконец в гости, разворачивают одеяло, чтобы все на Фимку посмотрели, а из одеяла не голова, а ноги торчат!
У Фимки был щенок Тепка. Он попал под дождь. Когда дождь кончился, Фимка решил Тепку высушить.
Снял в кухне с гвоздя посудное полотенце, обвязал щенка и прицепил к бельевой веревке.
Ходят все и удивляются - что такое? На бельевой веревке висит в полотенце собака.
Фимка каждому объясняет, что это щенок Тепка, что он промок под дождем и что теперь Фимка его сушит.
Маруся - подружка Фимки. Она еще сидит на стуле с дыркой для горшка.
Фимка был при Марусе "досказчиком". Только он понимал, что хочет сказать Маруся. Может быть, потому, что сам год назад говорил, как она.
- ...ушка и ...ык, - говорит Маруся.
Фимка досказывает:
- Старушка и старик.
- ...ошка и ...ака.
Фимка досказывает:
- Кошка и собака.
Но совсем недавно Фимка объявил, что Маруся больше не нуждается в "досказчике": она уже сама досказывает слова, и теперь всем должно быть понятно, что она говорит. И Маруся, сидя на стуле с дыркой для горшка, показала пальцем на уток и сказала:
- Утята, утиха и утех.
Глава XIV
ДУХОВОЙ ОРКЕСТР
Ветер приносил музыку. Это был духовой оркестр. Он играл в городском саду на танцевальной площадке.
Музыка летела над вечерней землей - над садами и крышами домов, над голубятнями и сараями. Ее приносил теплый ветер фен, который к вечеру дул с гор.
Минька, Ватя и Аксюша сидят у ворот, слушают музыку. Иногда в нее врываются скрип трамвайных колес, паровозные гудки или шум грузовика где-нибудь на дороге.
Мягко и глухо трубят в звездной тишине баритоны и валторны - играют вальс. А потом ударят медные тарелки, загремит барабан - это уже мазурка. А потом ветер принесет кларнеты и флейты и какие-то особенно звонкие колокольчики - это уже краковяк.
Первым уходил домой Ватя. Ему надоедало сидеть молча в темноте и слушать.
Собирался вслед за Ватей и Минька, говорил Аксюше:
- Ну, я пошел.
- Иди, - говорила Аксюша.
- Ну, а ты?
- Иди, Минька, иди, - повторяла она нетерпеливо.
Минька оставался стоять около ворот.
К ночи ворота делались прохладными. Иногда начинал потрескивать сверчок. Он жил где-то в воротах между досками.
Уже многие ушли с улицы, а Аксюша не уходит.
Стоит и Минька.
Над вечерней землей все плывут звуки флейт и кларнетов, трубят валторны и баритоны.
Потрескивает в воротах сверчок.
Чаще всего музыка приходила из города в субботу.
Аксюша в такие вечера всегда делалась чужой и для Миньки и для Вати. Сидела и не разговаривала. Думала о чем-то своем.
Может быть, ей хотелось танцевать, как танцуют сейчас другие, там, в городском саду? Или просто гулять, как гуляют сейчас другие, там, по дорожкам городского сада?
Ведь многие старшие уходят вечером из слободы.
Когда собираются уходить, в каждом дворе суматоха: бегают, одалживают сапожный крем, запонки, модные, тесемкой, галстуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12