Когда к бабушке шли взятки, она молодела от удовольствия - счастливым и промеж пальцев вязнет. Когда взятки не шли - огорчалась и замолкала. Обвиняла в неудачах партнера. Заставляла для "везучести" или посидеть на картах, или поменяться местами, или тасовать карты левой рукой.
Еще нравилось бабушке гадать на картах: коли сойдется - никто в семье не захворает, цены на базаре не вздорожают. А коли не сойдется - с кем-нибудь из близких может случиться болезнь, а цены на базаре уж беспременно вскинутся.
В этот вечер, когда дед и бабушка ушли к соседям, Минька вытащил из сарая штангу и, по обыкновению, приступил к занятиям: жим, рывок, толчок.
От каждодневной гимнастики мышцы у Миньки на руках и груди налились упругостью, в движениях выработалась резкость, быстрота. Появилось ощущение веса и силы тела.
Минька выполнял предписания Бориса и чрезмерно не увлекался штангой, а больше налегал на гимнастику и дыхательные упражнения: в жизни надо быть не только сильным, но и проворным, ловким.
У калитки, по обыкновению, собрались на вечерницу Гриша, машинист Прокопенко и все остальные с балалайками и мандолинами.
- Эй, Борис! - постучали они в калитку. - Выходи!
Минька подошел к калитке, вынул из запора шкворень, открыл.
- Бориса нет. Новый фрезерный станок налаживает.
Напротив калитки, под акацией, уже осыпавшей спелые цветы, стояла Люба. Как всегда, гордая и одинокая.
Глава VII
ПОЛОСКА ИЗ УЧЕНИЧЕСКОЙ ТЕТРАДИ
Пашка работал трамвайщиком - вагоновожатым. Водил по улицам старенький бельгийской фирмы трамвай с полотняным козырьком от солнца и выгнутой, как гитара, дугой.
Мальчишки подкладывали под колеса медные пятаки, чтобы их расплющило для игры в "битку".
Он всегда видел эти пятаки на рельсах, будто осенние листья, и стоявших поодаль нетерпеливых мальчишек. Пятаки он мальчишкам плющил, потому что сам только вышел из мальчишек.
В свободные от работы дни Пашка-трамвайщик отправлялся в Алушту.
Он любил море, а в Симферополе моря не было.
Отправлялся с вечера и шел ночью через горы сорок километров, чтобы к утру быть у моря.
А в следующий вечер проделывал обратный путь и утром был уже на работе в трамвайном депо.
Иногда его подвозили попутные машины, но это случалось редко. Машин в ту пору было очень мало.
Вместе с Павлом увязывались ребята - Минька, Ватя, Гопляк, Лешка Мусаев и Аксюша.
Шли через развалины древнего города, мимо курганов и селищ, мимо Института сельского хозяйства, каменоломен и пещер Кизил-Коба. Сокращая дорогу, пробирались сквозь заросли шиповника и ежевики - все выше в горы.
Над головой горели синие звезды, а под ногами - синие капли росы. Казалось, каждая звезда находила на земле свою каплю и зажигала ее синим светом.
В тополях, в самых верхушках, прятался ветер. Он шевелил листья, и они тоже вспыхивали синим огнем звезд.
Запускали свои деревянные шестеренки цикады. И крутили их, и крутили...
В полнолуние все вокруг заполняла луна. Ее желтая лампа висела над горами.
Капли росы переставали быть синими, становились желтыми. Они не принадлежали больше звездам. Они принадлежали луне. Листья тополей тоже вспыхивали желтым. Они тоже принадлежали теперь луне.
У родников, где в глубоких воронках тихо плескалась вода, Павел с ребятами устраивали отдых. Ели бублики с повидлом, которые брали из дома. Запивали их родниковой водой.
И потом снова в путь. Снова звезды, луна и дорога.
На Ангарском перевале было холодно. Начинался рассвет. Блекли, выцветали звезды, прикручивала фитиль луна. Где-то далеко над морем солнце начинало день.
И ребята спешили навстречу этому дню, навстречу морю. Оно было видно отсюда, с Ангарского перевала. Оно было между двумя кипарисами. Не толще полоски из ученической тетради.
День у моря. Каждый проводил его, как ему нравилось.
Аксюша собирала ракушки и мастерила из них бусы.
Минька и Ватя сидели на камнях. Наблюдали, как вдалеке играют маслянистые дельфины и летают чернополосые крачки и утки-галогазы.
Гопляк учился плавать "на выдержку" и старался не отстать от Павла.
А Лешка Мусаев лежал в прибое и колотил пятками по воде. Ему нравились брызги.
Потом все катались на большой яхте с красными якорями. Яхта принадлежала армянину Саркизову.
Павел, Минька, Гопляк, Ватя и Лешка Мусаев устраивались впереди. Узкий нос яхты окунал в воду красные якоря. Под водой они делались похожими на глаза рыбы.
Аксюша любила сидеть на корме, где пахло горячим парусом. Она опускала в море ладонь и смотрела, как сквозь пальцы бежали ручьи пены.
Покатавшись на яхте, опять купались и ждали, когда пройдут разносчики пирожков с круглыми жаровнями на ремешках.
Разносчики ходили босые вдоль прибоя. От жаровень тянуло луковым дымком, бараньим салом.
А кто хотел, мог сфотографироваться. Фотографы с аппаратами тоже ходили босые вдоль прибоя.
Аппараты - большие, деревянные, с медными колпачками и клизмочкой на шнурке. Ножки штативов забрызганы морем, облеплены водорослями.
Совсем маленькие дети хлопали по воде наволочками, отчего наволочки надувались пузырями. Бери такой пузырь и плыви. Удобно.
Лешка Мусаев решил, что в следующий раз принесет наволочку и уплывет на ней вместе с Павлом и Гопляком.
Солнце уходит от моря в горы.
Пора и Павлу с ребятами уходить в горы, в Симферополь. Утром он должен быть в трамвайном депо.
Обратный путь особенно тяжелый.
Ребята устали.
Павел идет последним, следит за каждым из ребят. Ругает себя, что опять взял их, что теперь вот морока с ними: идут и засыпают на ходу. Того и гляди, свалятся с обрыва или стукнутся головой о дерево.
Павел заставлял ребят умываться у родника. Сон как будто оставлял их. Но ненадолго. Вскоре опять начинали спотыкаться и чуть не валились с ног. В особенности Лешка Мусаев. Павел легонько стукал его по затылку, и Лешка открывал глаза, просыпался.
Над головой опять горели звезды или желтая лампа луны. Крутили деревянные шестеренки цикады. От этих шестеренок спать хотелось еще сильнее.
Обратный путь занимал гораздо больше времени. Ребята едва шли. У древних развалин Павел их оставлял и спешил в депо. Иначе мог опоздать на работу. Теперь ребята сами дойдут домой.
Ребята домой доходили, но не сразу.
Они окончательно засыпали на ходу и, сонные, теряли друг друга в городе. Бродили по улицам, не сознавая, где они и что с ними. Откуда и куда идут.
Потом просыпались: Аксюша - где-нибудь у здания почты, Лешка Мусаев на базаре или возле стоянки извозчиков, Гопляк - в городском парке, а Минька и Ватя - где-нибудь на вокзале.
Когда наконец добирались до своей улицы, то все прошедшее казалось сном - море, дельфины, яхта, рассыпанные в пути бусы из ракушек...
А может быть, это и был сон?
Нет, если лизнешь себя, то почувствуешь вкус соли.
Глава VIII
СКЛЕП ПРЕДВОДИТЕЛЯ ДВОРЯНСТВА
У Миньки во дворе на высокой треноге укреплен артиллерийский стереоскоп.
Минька, Ватя и Аксюша по очереди взбираются на ящик и прикладываются к стереоскопу - смотрят на бахчи-эльские сады, в которых зреют тяжелые груши "беребой", "любимица клаппа", "сен-жермен", анатольские вишни, тонкокожие мясистые персики, "курджахи".
Линзы стереоскопа все приближают. Груши, вишни и персики висят у самых глаз. На порченых видны даже червоточины.
Стереоскоп поворачивают на Цыплячьи Горки, на плантации или конечную трамвайную остановку. Минька направил его на церковь и кладбище.
Церковь была с просевшими, ветхими углами, с обкрошившимися сбитыми карнизами и ступенями. Колоколов не имелось: их заменяли подвешенные на веревках обода и автомобильные колеса.
Неподалеку от церкви, перед входом на кладбище, сидел на бревне, прогревая ревматические суставы, поп Игнашка. В бархатной скуфейке, в зажиренном подряснике, маленький, кривобокий.
Местные власти давно уже хотели выгнать Игнашку и закрыть церковь, но за него заступились старухи и упросили власти оставить им Игнашку: церковь его на окраине города, никому никакого беспокойства и никакой агитации.
Старухам уступили, но Игнашку предупредили, чтобы молился за Советское государство и пролетарское воинство, а не за небесных угодников и отживший режим. Чтобы иконы в церкви оставил с ликами героических русских полководцев - Александра Невского, Дмитрия Донского, князя Игоря, а всем прочим апостолам устроил "со святыми упокой".
Вдруг Минька в глубине кладбища, среди кустов сирени, там, где были склепы, увидел в стереоскоп двух людей, которые вели себя странно.
Один возился с замком у склепа бывшего дворянского предводителя. Другой оглядывался, следил, чтобы никто не показался поблизости.
На земле стояла соломенная плетенка с хлебом, бутылками, копченой поросячьей ногой и лежал узел с тряпьем.
- Ну чего ты! - затеребила Аксюша Миньку. - Присох, что ли, к трубе! Хватит, моя очередь!
- Потерпи!
"Может быть, Курлат-Саккал с кем-нибудь? - думал Минька, не отрываясь от окуляров. - Но эти оба рослые, худые, а отец говорил, что Курлат-Саккал коренастый и сутулый. Тогда кто же это и что им надо в склепе? Грабители? Но грабить уже нечего. Богатые склепы давно разграблены. А что замки на них, так это поп Игнашка понавесил для "ублаготворения покоя усопших", хотя от усопших в склепах тоже ничего не сохранилось. А может, эти двое обнаружили ход в подземную келью, где, судя по сплетням старух, сын дворянского предводителя спрятал колокола от Игнашкиной церкви, доверху насыпанные николаевскими золотыми пятирублевками?"
Открыв замок, первый человек подал знак второму. Тот подошел, и оба исчезли в склепе.
Между неплотно сходящимися половинками дверок просунулась рука и нацепила на кольца замок: будто в склепе никого и нет.
Поп Игнашка продолжал сидеть на бревне, безмятежно вытянув ноги в фетровых полусапожках.
Минька слез с ящика и, пока Аксюша, нацелив стереоскоп опять на сады, наслаждалась фруктами, отозвал Ватю.
- В склепе дворянского предводителя кто-то скрывается.
- Да ну?
- Сам только видел. Двое. Замок открыли - и туда. Один все время оглядывался, чтобы не засекли. Корзина у них с едой и узел с барахлом. Что, если Курлат-Саккал?
- Так и будет тебе бубновый атаман днем по кладбищу разгуливать, когда его милиция ищет! Цыгане краденое прячут.
- Тоже похоже, - кивнул Минька. Про колокола с золотыми пятирублевками умолчал: как бы Ватя на смех не поднял.
- Предлагаю, - сказал Ватя, - установить за склепом наблюдение. Только от Аксюшки надо отделаться. Хотя она и друг, но все-таки женщина. Может растрепать.
Минька согласился, что доверять Аксюшке тайну не следует.
Отделываться от Аксюши не пришлось - она сама заторопилась в город, в лавку за пивными дрожжами, куда еще с утра ее посылала мать.
Минька и Ватя посменно начали вести наблюдение. Из склепа никто не показывался.
Игнашка продолжал торчать на бревне, но вскоре зевнул, обмахнул рот крестным знамением и, заваливаясь на кривой бок, пошел в церковь.
Минька и Ватя устали и прекратили наблюдение. Договорились, что история со склепом будет их личным делом. Ватя придумал даже такое: как только удастся заметить в стереоскоп, что цыгане ушли из склепа, пойти на кладбище и поглядеть, что они укрывают.
- А замок? - сказал Минька.
- А отмычки на что?
- Ну ладно.
- А теперь, хочешь, птенцов поглядим?
Ребята пошли к Вате на голубятню.
Влезли к гнездам.
У Гришиных чугарей вылупились птенцы. Они были слепыми, покрыты редкими волосками. Минька захотел потрогать птенцов, но голубиха накрыла их крыльями.
- Давай наших выпустим, - сказал Ватя.
- А не улетят?
- Уже спаровались, скоро гнездиться начнут.
Ватя опустил у голубятни решетку, но клинтух и вяхирь не хотели покидать голубятню. Пришлось выгнать. Они вылетели и уселись на печной трубе. Минька свистнул, а Ватя громко стукнул решеткой.
Голуби взметнулись, начали набирать высоту.
Ребята едва дождались следующего дня и вновь направили стереоскоп на кладбище.
Дед сидел в тенечке палисадника за низким сапожным столом. Насадив башмак на колодку, набивал косячки. Изредка переставал стучать молотком, вынимал изо рта деревянные шпильки, которые держал наготове, спрашивал у ребят:
- И что вы крутитесь с этим биноклем, как рысаки по ристалищу? Шли бы на Салгир, искупались. А то голубей бы покормили.
- Изучаем окрестности, дед, - отвечал Минька, чтобы только что-нибудь ответить.
- А голубей нужно кормить по расписанию, - говорил Ватя.
Когда наскучивало следить за предводительским склепом, ребята переключались на попа Игнашку.
Поп Игнашка вместе с кладбищенским сторожем Ульяном вздул самовар. Значит, у Игнашки или святая вода кончилась и он кипятит новую, или будут крестины и воду греют для купели. Если для купели, то опять появится какой-нибудь Сысой или какая-нибудь Фелицата. По вредности Игнашка всегда нарекал косноязычные имена - Поликсена, Манефа, Аристарх.
Труба у самовара часто падает. Игнашка сердится, плюет на пальцы, чтобы не ожечься, хватает трубу и снова прилаживает.
Самовар зачадил, да прямо на церковь. Грешно коптить храм. Игнашка отвернул трубу, а дым опять закурился на церковь. Игнашка и Ульян хромые, тщедушные - потащили самовар на другой конец усадьбы.
Сели на приступочке возле кладовки. Устали. Разинули беззубые рты, дышат.
Продышавшись, Ульян закрыл рот и полез на колокольню: он по совместительству звонарь.
Игнашка встряхнулся, приободрился и пошел в храм возжигать свечи и лампады.
Ульян забренчал в обода и автомобильные колеса, созывая прихожан к молитве.
Ребята наблюдали до тех пор, пока Минькина бабушка не вышла во двор и не сказала Вате:
- Ты что же, обучатель, прыгаешь дроздом на палочке, когда время заниматься?
- А вы, бабка Мотря, политграмоту приготовили?
- Сготовила. И цифирь тоже.
Друзья прекратили наблюдение и унесли стереоскоп в сарай. Ватя собрался бежать домой.
- На что тебе? - удивился Минька.
- Надо.
Минька решил пойти поглядеть, как это Ватя занимается в ликбезе с малограмотными.
Дед не выдержал и сказал вслед бабушке, которая отправилась в ликбез с тетрадью, книжкой и бутылицей домашних сажевых чернил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12