я доехал в дожде до конца дождя. Не добежал, а доехал.
Я выскочил из машины и засмеялся.
В плотных брезентовых брюках, в замасленной тужурке прыгал один на дороге и смеялся.
За прошедшие годы повидал я много всякого - искусственные моря, пыльные ветры, туманы, далекие и близкие грозы, но впервые увидел солнце и стену, сделанную из летящей на землю воды. Из этой стены можно было выйти к сухим листьям и к сухой траве, а потом снова войти к мокрым листьям и к мокрой траве. Кончается одно, и возникает совсем другое.
Летящая вода разбивала солнце на мелкие капли, и солнце летело на землю - красное, синее, фиолетовое.
...Я достиг того, за чем гонялся в детстве.
Когда сел в кабину, чтобы ехать дальше, то в кабину сел не взрослый человек, а мальчишка. Ничего не было перечеркнуто.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глава X
БАХЧИ-ЭЛЬ
Зима затопила слободу грязью. Днем грязь липла к сапогам, а ночью застывала. Делалась синей. Это от инея и еще потому, что светила луна.
Делались синими и черепичные крыши, и окна в домах, и заборы, и деревья, и мусор в мусорных ящиках. И все это от инея, и все потому, что светила луна.
Утром синие черепичные крыши опять превращались в красные. Синие окна превращались просто в окна. Синие заборы - просто в заборы. Синие деревья - просто в деревья. Синий мусор превращался просто в мусор.
Оттаивала и синяя грязь и превращалась в черную, липкую и нудную. Чтобы пройти, надо было набить тропинки: первую тропинку набивали к колодцу, вторую - к сараям, потом - к булочной и продовольственному магазину, потом - к трамвайной остановке.
Ходили по тропинкам "следком", друг за другом. Когда уже очень налипало на сапоги, счищали грязь о скребок у любых ворот.
Каждое утро Минька поднимался с бабушкой затемно. Пока поднимались дед с Борисом и надо было садиться завтракать, он успевал слазить через забор к Вате и вместе с ним взобраться по лестнице на голубятню. Ватя задавал голубям корм, поил водой. А Минька устраивался на верхней ступеньке лестницы, смотрел на слободу.
Еще стояла над слободой луна, и черепичные крыши, заборы, деревья были синими. И умывальники-"нажималки", и прошлогодние стебли кукурузы, и топор, кем-то забытый на дворе, и бельевые веревки, и скребки для грязи у ворот - все тоже было синим.
Кто-то расплескал луну от колодца до порога дома: вечером пронес ведро с водой, и вода расплескалась и застыла брызгами.
Дерни бельевую веревку - и посыплются искры, будто веревка привязана к самой луне.
Взмахни тем топором, который забыли на дворе, - и ты взмахнешь луной.
Открой сейчас форточку - и ты откроешь квадрат луны.
Опрокинь пожарную бочку - и ты опрокинешь луну.
Пробеги по твердой, еще застывшей грязи - и ты пробежишь по луне.
Минька любил Бахчи-Эль такой вот синей. Поэтому и вставать не ленился затемно, вместе с бабушкой.
А потом уже, когда сидел в школе, видел, как солнце превращало синюю Бахчи-Эль в обыкновенную. Синяя Бахчи-Эль стекала каплями с крыш, с деревьев, с заборов. Лунные брызги превращались в простые лужи. Бельевые веревки - в бельевые веревки. Окна - в окна. Мусор - в мусор.
И уже надо было набивать в черной грязи тропинки - кому куда. Кому к колодцу или сараю. Кому - в булочную или к продовольственному магазину.
А тем, кто отправлялся в город, надо было брать с собой щепку, чтобы счистить потом грязь с сапог: в городе асфальт, в городе сухо. Но в городе всегда только город, и никогда в нем не бывает синей Бахчи-Эли.
Когда-то на этом месте из крупных известковых плит была сложена мусульманская часовня - дюрбе.
Часовня давно развалилась, и крупные известковые плиты были разбросаны вокруг. Остались стоять только двери. Они были сделаны из железа, гладкие и высокие.
Никто теперь не смог бы открыть их или закрыть: они вросли, опустились в землю.
Около дверей всегда появлялись ранние цветы - подснежники, фиалки, распускался дикий шиповник, которым двери были густо оплетены. Еще нигде никаких цветов не было, а здесь они уже зацветали.
Это происходило потому, что солнце накаляло железо и от него веяло теплом, как от плиты.
Но было и еще одно свойство у этих дверей: к ним притирались, "прилипали" камушки. Начнешь тереть камушек, и вдруг он "прилипнет". Не всякий, но с некоторыми это случалось.
Очевидно, двери обладали какими-то магнитными свойствами, и "прилипали" к ним только камушки, в которых оказывались крупицы железа.
Чей камушек "прилипнет" - тому счастье. Камушек будет сохраняться на дверях до тех пор, пока его не сбросит ветром или не смоет дождем.
Ребята приносили горы камней - испытывали счастье.
Но кто постарше, те камни не приносили. Они просто сидели на известковых плитах и глядели на первые весенние цветы - подснежники, фиалки или шиповник.
Каждый по-своему искал счастье у закрытых, вросших в землю дверей.
...Шанколини был керченским итальянцем. Возможно, предки его поселились в Керчи еще во времена генуэзских колоний. Так он говорил.
Шанколини торговал керосином. Железная бочка на колесах, мерные кружки, лейка, ручной колокольчик и старая кобыла Помпея, которая таскала бочку, - вот все хозяйство.
Для Помпеи рядом с бочкой лежало немного сена. Оно пахло керосином. Но Помпея привыкла к запаху керосина. Лежала еще соломенная шляпа. Это тоже для Помпеи, чтобы надевать во время жары. Шляпа тоже пахла керосином.
Шанколини приезжал в слободу, останавливался на дороге и звонил в колокольчик. Хозяйки бежали с бидонами и бутылями. Часто ждали его в степи. Если ждать наскучивало, оставляли бидоны и бутылки выстроенными в очередь и расходились по домам, чтобы прибежать потом, когда зазвонит колокольчик.
У кого не было с собой бидона или бутыли, тот оставлял камень: это значило, что занял очередь и появится потом с посудой.
Шанколини никогда не спешил, но хозяйки всегда бежали, торопились. Может быть, потому, что он звонил в колокольчик, или, как говорили хозяйки, "колоколил".
Часто за керосином посылали ребят. Они выполняли это поручение с удовольствием. Ребята любили Шанколини.
Он разливал по бидонам и бутылям керосин и рассказывал о древнем Крыме - о киммерийцах, таврах, скифах. Рассказывал, какие прежде были города - Мирмикей, Неифей, Тиритака, Фуллы, Алустон. Что на берегах Керченского пролива было древнее государство, называлось Боспорским. Столицей его был город Пантикапей. Теперь это город Керчь. Оттуда он сам, Шанколини, родом.
Купцы Боспора торговали со скифами, покупали у них хлеб, шерсть, звериные шкуры. А продавали скифам вино, рыбу, ковры.
Скифы жили вот здесь, в степной части Крыма. Это на их родной земле он, Шанколини, торгует керосином и они, ребята, сидят, слушают его. А когда отправляются с Пашкой-трамвайщиком к морю, то идут через развалины древнего города. Это бывшая столица Скифии - Неаполь Скифский.
Льется в бидоны и бутыли керосин. Жует сено кобыла Помпея. На голове у нее соломенная шляпа. Сквозь дырки в шляпе торчат уши.
Керосин иногда выплескивается из бидона или бутыли и растекается на дороге темным пятном. Постепенно пятно делается все больше.
Шанколини, звякая лейкой и мерными кружками, продолжает рассказывать о Боспоре и Скифии.
Царем на Боспоре был Митридат Евпатор. Он подчинил себе весь Крымский полуостров, многие племена обратил в рабство.
И тогда поднялось восстание. Первое восстание рабов на территории нашей страны. Возглавил его Савмак. Он был скифом. Великий скиф, который повел рабов против царей.
Повсюду на скалах Савмак высекал изображение солнца. И на его щите тоже было нарисовано солнце. И на щите каждого раба. Да они и не были уже рабами, они были воинами: сражались и умирали с солнцем в руках.
Шанколини переставал разливать керосин. Он забывал о нем. Он размахивал своими тонкими коричневыми руками и не говорил, а зло кричал о полководце Диофанте. О том, что произошло больше полутора тысяч лет назад.
Это Диофант, полководец царя Митридата, напал на Савмака. Подло напал и погубил его. Он всегда был подлым, этот Диофант. Он погубил и самую красивую девушку Тавриды, дочь архонта. Она любила простого пастуха, а Диофант начал домогаться ее любви. Тогда девушка бросилась с высокой башни и разбилась.
Шанколини неожиданно смолкает. Так же неожиданно, как минуту назад начал кричать и размахивать руками.
Но ребята знают, что это не всё, что Шанколини еще что-нибудь расскажет о киммерийцах, таврах или скифах. Или, может быть, про "Камни-Корабли". Они стоят в море недалеко от Керчи, словно парусная шхуна.
Шанколини рассказывает о них много всяких легенд. Даже читает песню Гомера из "Одиссеи", в которой будто бы говорится про эти керченские "Камни-Корабли". Как бог морей и "колебатель земли" Посейдон ударом ладони "притиснул" к морскому дну корабль, идущий в город Схерию. И застыли его белые паруса, превратились в каменные.
Шанколини читает Гомера тихо и мечтательно. Слова шелестят, будто волны:
В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился
Ждать корабля. И корабль, обтекатель морей, приближался
Быстро. К нему подошел, колебатель земли во мгновение
В камень его обратил и ударом ладони к морскому
Дну основанием крепко притиснул; потом удалился.
Ребята сидят слушают.
Потряхивает головой, жует сено Помпея. Где-то в степи свистят большие жаворонки - джурбаи. Высоко в небе водит круги сокол-чеглок: высматривает стрижен.
Шанколини никогда не спешит. Но все-таки наступает время, когда и ему надо ехать дальше.
Он перевязывает тряпкой кран у бочки, чтобы не капал, укладывает мерные кружки, лейку, колокольчик.
Прощается с ребятами.
Он уезжает дальше торговать керосином по скифской земле.
Глава XI
ПАРУС-ЛАДЕЙКА
Минька и Ватя делают змея.
Сварили из крахмала клей. Достали папиросной бумаги. Ватя стянул у матери из швейной машины катушку ниток.
Взяли тонкую дранку и составили большой прямоугольник. По углам укрепили нитками и заклеили сверху папиросной бумагой.
Получился змей-оконка. Действительно, он похож на окно с матовым стеклом. Теперь остался хвост. Из чего лучше сделать?
Минька взял ножницы и отрезал от простыни узкую полоску: превосходный длинный хвост.
Простыня чуточку уменьшилась, и край ее разлохматился, но, чтобы все это заметить, надо присмотреться. А бабушка если и присмотрится, то не теперь, а когда начнет простыню стирать.
Закончили оконку и вынесли ее на улицу: не терпелось испробовать.
Ватя держал змея, а Минька отмотал нитку метров на десять. Он будет бежать впереди, а Ватя сзади с оконкой. Как только почувствует, что оконку подхватывает ветром, должен отпустить. А Минька должен бежать до тех пор, пока оконка не поднимется, не наберет высоту.
Пробегали по улице весь день, но оконка не поднялась: была тихая, безветренная погода.
На следующее утро Минька сказал:
- Я придумал, надо запускать с велосипеда. В любую погоду взлетит.
У Бориса был велосипед. Собрал он его из разных частей. Кое-что недостающее выточил на заводе.
Велосипед был высоким и зеленым, как кузнечик. На руле вместо звонка - старая автомобильная груша.
Вся улица пользовалась этим велосипедом-"кузнечиком".
Его брали, чтобы съездить на охоту, в магазин, в поликлинику.
Машинист Прокопенко однажды взял, чтобы быстро добраться до станции: он опаздывал, а ему надо было вести состав на Мелитополь. Велосипед погрузил на паровоз и уехал. Когда вернулся из Мелитополя, вернулся домой и "кузнечик".
Часто на нем катались и просто так, гуляли.
Минька и Ватя вынесли свою оконку. Вынесли и велосипед. Встали друг за другом. Минька - впереди с велосипедом и катушкой, Ватя - сзади с оконкой.
Минька впрыгнул на седло и надавил на педали. Ватя ринулся за Минькой.
Быстрее, быстрее. Один едет, другой бежит.
Оконка начала вырываться у Вати из рук. Он ее выпустил, и она устремилась вверх.
- Минька, полетела! - закричал Ватя.
Минька остановился, спрыгнул с велосипеда и бросил его на дорогу. Катушка разматывалась под ногами.
Подошел Ватя. Он тяжело дышал, на зубах скрипела пыль.
Оконка набирала высоту, помахивала хвостом.
После оконки Ватя и Минька строили еще разных змеев - гуська, витуху, дордона. Приделывали к ним тарахтушки и гуделки.
Запустишь такого змея - и слышно, как он гудит или тарахтит в высоте.
А еще можно надеть на нитку бумажный листок, и его потянет вверх - к змею. Это называлось "письмо".
Иногда ветер отрывал змея и уносил его. Приходилось заново раздобывать катушки с нитками и хвосты.
...Это было грандиозное строительство: конструировали змея-ладейку.
Был собран сложный, из дранки каркас. Оклеен не бумагой, а тонкой материей. Но самое главное - внутри укрепили свечу и накрыли стеклом от керосиновой лампы, чтобы не загасило ветром.
Стекло можно было снимать и надевать. Сделали специальные зажимы.
На простой нитке ладейку не запустишь - сорвется. Минька выпросил у деда клубок двухпрядковой крученой.
Дед готовил ее для сапожных работ - скручивал, натирал воском. Долго не отдавал - жалел. Потом махнул рукой, отдал.
Ладейку решили запускать вечером, чтобы видна была свеча, как она горит.
Минька и Ватя маялись весь день: не знали, куда себя деть. Ладейка стояла посредине комнаты, напоминала старинный летательный аппарат.
Наконец наступили сумерки. Ватя и Минька осторожно вынесли ладейку. Ее тотчас окружили ребята.
Всех поразила свеча.
- Потухнет, - сказал Гопляк.
- Нет, не потухнет, - сказала Таська Рудых. - Она под стеклом.
- Стекло не поможет.
- Нет, поможет.
- А где хвост? - спросил Лешка Мусаев.
- Этот змей без хвоста.
Минька собрался идти за велосипедом. Подъехал на грузовике шофер Ибрагим.
Ибрагим сказал:
- Ладейка, значит. И свеча в ней. А ну давайте с машины запустим!
К змею привязали двухпрядковую крученую нитку, зажгли свечу и накрыли стеклом.
Минька взял клубок и залез в кузов. Ватя с ребятами подхватили ладейку. Она светилась, будто огромный парус.
Ибрагим тронул с места грузовик. Ребята побежали, а Минька начал потихоньку разматывать клубок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12