«Плавали, братцы, знаем!»
— Включай наждак, — сказал Мишкин и передал Солнышкину два горячих бруска. — Затачивай.
Круги завертелись. Солнышкин приложил к ним полозья, и среди искр, как ракеты среди метеоритов, заблестели маленькие коньки необычной формы.
Скоро ликующий Солнышкин вышел из мастерской со свёртком под мышкой. Он огляделся, открыл дверь в каюту Пионерчикова и положил свёрток прямо на кровать. Потом подумал и написал на бумаге: «Тысяча рекордов!»
Солнышкин представил шумные трибуны стадиона, мерцающий лёд, на котором Пионерчиков выписывает самые фантастические фигуры, и внезапно сник. На одной из трибун он увидел Марину, улыбающуюся Пионерчикову…
«Ну что ж… Пусть улыбаются, — вздохнул он. — Людям нужно делать добро. Пусть себе улыбаются. А у меня найдутся дела поважней». И он посмотрел в иллюминатор. Скоро должна была показаться Антарктида.
ТРОПИЧЕСКИЙ ПЛЯЖ ДОКТОРА ЧЕЛКАШКИНА
Обида, нанесённая Солнышкиным, не погасила энергии Пионерчикова. Наоборот, ему ещё больше захотелось сделать что-нибудь хорошее, ну хотя бы организовать весёлый концерт самодеятельности, который немного развлёк бы загрустивший экипаж. На другом судне для этого потребовался бы целый год. Но юный штурман плавал на знаменитом пароходе «Даёшь!».
Через полчаса красный уголок был набит зрителями и артистами, как троянский конь греками, и каждому не терпелось броситься на сцену. Только Бурун и Робинзон оставались вдвоём возле подшкиперской: Робинзон вязал морские узлы и порой поглядывал в трубу на проплывающие вдали льдины, а Бурун готовился к цирковым выступлениям.
Первым на сцену вышел Федькин. Он поправил усики, достал из кармана крохотную губную гармошку и объявил «Антарктический вальс».
— Ишь ты, уже успел соорудить! — пробасил машинист Мишкин.
Команда притихла. Но ко всеобщему недоумению, Федькин не стал играть, а направился к иллюминатору. Открыв его, он приложил гармошку к ободку, и в тот же миг в зал полилась удивительная мелодия. Зрители поднялись с мест. Солнышкин подлетел к иллюминатору. Никаких фокусов! За бортом вальсировали белые, зелёные, голубые льды, а в федькинскую гармошку весело дул свежий ветер.
Перчиков заёрзал на месте. Это стоило записать на магнитофон! Пусть бы потом весь мир отгадывал, какой гений создал эту музыку.
Но радист не мог отлучиться: следующим номером был танец туземцев с острова Тариора в исполнении вождя племени.
Всё шло чудесно. Пионерчиков жалел, что сам он не может ничего показать. Вот если бы коньки, вот если бы лёд — он сейчас бы сорвал аплодисменты! И вдруг Пионерчиков вздрогнул: прямо на него из дверей смотрел доктор Челкашкин, как бы спрашивая: «А почему не пригласили меня?» Он появился в зале в тот момент, когда Перчиков вышел на сцену. И горячий танец вождя островитян напомнил ему, что не мешало бы позагорать под пальмами.
— Я надеюсь, мне тоже можно выступить? — обратился к штурману доктор.
— Как решит публика! — растерянно произнёс Пионерчиков. Лично он уже насмотрелся докторских выступлений!
— Так разрешите? — спросил Челкашкин, закатывая рукава.
— А чем вы нас порадуете? — спросил Моряков, сидевший в углу у окна.
— Сеансом массового гипноза! — ответил доктор.
— Пускай! — закричали в зале. — Пускай!
— Неужели получится? — полюбопытствовал капитан.
— Увидите! — ответил доктор. — Только кто же пойдёт ко мне в ассистенты? Может быть, вы? — спросил он у Пионерчикова.
«Ну уж нет! Хватит!» Пионерчиков почувствовал, как в горле у него клокочет негодование, и бросился к выходу под добрую усмешку доктора. На это никто не обратил внимания. Тем более что ассистент тут же нашёлся.
— Я! — крикнул Солнышкин и выбежал на сцену.
— Только откройте, пожалуйста, все иллюминаторы, — обратился к зрителям Челкашкин и снял пиджак. — Жара невыносимая!
Солнышкин открыл иллюминаторы.
— Ну и зной! — снова сказал Челкашкин и вытер платком лысинку. — Мы что же, капитан, повернули снова к тропикам?
В зале кое-кто тоже почувствовал жару. Моряков смущённо выглянул за борт и, расстёгивая громадный китель, пожал плечами:
— Действительно, тепло. Курс тот же, но какие изменения в климате! Песок, пляж! Не может быть!
— Может! — сказал Челкашкин. — В наше время всё может. Тут не гипнотизировать, а загорать надо.
Сняв брюки, он подложил их под голову и растянулся на сцене.
Стоявший рядом с ним Перчиков, повертев головой, сказал:
— Кажется, я прибыл на свой остров. Пора приступать к правлению! — И, воткнув в палубу копьё, он улёгся рядом с доктором.
В зале, вытирая платками щёки и лбы, зрители развешивали на спинках стульев пиджаки.
Федькин сорвал с себя сингапурскую куртку. Антарктический ветер насвистывал ему знойную мексиканскую мелодию.
А Солнышкину показалось, что вокруг него плещет вода лагуны и среди раковин что-то заманчиво мерцает…
— Жемчужина! — И он нырнул со сцены. Но жарче всех стало Челкашкину. Гипноз подействовал на него самого так сильно, что у доктора от зноя с лопаток полезла кожица.
— Здорово печёт! — сказал он и перевернулся на бок.
В это же самое время в рулевой у штурвала Петькин сбросил штаны и рубашку, а два юных штурмана, потирая глаза, сказали в один голос:
— Да ведь это же Гибралтар! Перед ними высилась громадная знойная скала.
— Швартуемся? — спросил Петькин, которому страшно хотелось выкупаться. — Сколько до берега?
— Милей больше, милей меньше, — перепутав всё на свете, сказал Тютелька в тютельку.
— Да вот он! Тютелька в тютельку! — крикнул Милей больше, милей меньше.
И «Даёшь!» сонно ткнулся носом в громадный айсберг. Петькин от толчка вылетел из рубки в воду.
— Ну и жара! — крикнул он.
А на баке, под айсбергом, расположились два старика. Бурун разлёгся в одних трусиках, чтобы подлечить старый радикулит. А Робинзон прохаживался в брюках и тельняшке и удивлялся обилию первоклассных пляжей посреди Антарктиды.
— Хорошо припекает, — потягиваясь, сопел Бурун и потирал поясницу.
— Можно бы даже чуточку попрохладней, — говорил Робинзон и прикрывал лоб своей знаменитой мичманкой.
Теперь только не поддавшийся гипнозу Пионерчиков бегал в отчаянии по палубе. На беспечный пароходик со всех сторон надвигались холодные, грозные глыбы льда. Два айсберга, как небоскрёбы, сходились уже над ним, готовые раздавить его, а впереди лежало большое, сверкающее от солнца ледяное поле. Пока команда посапывала под горячим солнцем доктора Челкашкина, «Даёшь!» забирался в ловушку.
Но вот, разомлев от тропических лучей, Челкашкин повернулся на другой бок и заснул. И в тот же миг все знойные видения разлетелись. Действие гипноза кончилось.
Моряков в одних трусах выскочил на палубу, за ним бежал Солнышкин, и, потрясая копьём, подпрыгивал Перчиков. Кажется, наступало время подавать сигнал 808.
И трудно сказать, чем кончилась бы эта книга, если бы Пионерчиков не показал лучший номер сегодняшнего концерта. Раскрасневшийся штурман бросился в рубку. Щёки его пылали, как два артековских костра, он крикнул в машину: «Полный назад!» — и судно отпрянуло, набирая расстояние для разбега. Впереди сверкал самый большой каток в мире, будто ждал самого большого рекорда. Пионерчиков стал к штурвалу и скомандовал:
— Полный вперёд!
«Даёшь!» разогнался и со свистом влетел на ледяное поле. Он сделал рывок, описал, как фигурист, гигантскую восьмёрку и, словно со стапелей, скатился в голубоватую воду. Айсберги качнулись, стукнулись лбами и, как от взрыва, разлетелись в разные стороны. Вокруг гремело и свистело, на лёд сыпались сверкающие осколки, и среди этого шума раздавался писк: это догонял свой пароход слетевший с палубы Петькин.
Впереди, насколько хватал глаз, лежал, сверкая солнечными огнями, бесконечный белый материк. В глубь его далеко-далеко тянулись чёрные ручейки. Это шли на гнездовье большие королевские пингвины. Справа виднелись бульдозеры, тракторы, домишки, и навстречу пароходу бежали люди. А посредине высоко в небо поднимался могучий снежный хребет.
— Антарктида! — закричал Солнышкин.
— Брюки, брюки! — спохватился Моряков. А Пионерчиков всё стоял у штурвала и молча смотрел в иллюминатор. Так вот часто и остаются незамеченными мировые рекорды! Ну пусть бы видели даже не все, пусть бы его увидела одна Марина!..
И только Челкашкин всё ещё продолжал посапывать под горячими лучами тропиков.
САМЫЕ НЕОЖИДАННЫЕ ВСТРЕЧИ
В другое время такой номер не прошёл бы даром даже Челкашкину, но сейчас со всех сторон к борту «Даёшь!» мчались наперегонки полярники. Куртки их сверкали от инея, ушанки блестели. Впереди всех бежал начальник станции Полярников и кричал «ура!». Снег рассыпался и хрустел под его ногами. Полярников быстро, по-медвежьи вскарабкался по трапу и бросился к Морякову, протягивая крепкие руки. Но на полпути он остановился, охнул и замигал заиндевелыми ресницами.
— Робинзон! Честное слово, наш Робинзон! — Сбросив шубу, он укутал в неё стоявшего в тельняшке старика и подбросил в могучих руках. — Мирон Иваныч, милый! — Он тоже был воспитанником старого инспектора.
Начальник станции так долго обнимал старика, что Солнышкин успел привести себя в самый полярный вид. Он уже ходил у борта в бабушкином свитере, в фуфайке, сапогах и, щурясь, всматривался в белые ледяные поля. Они мерно поднимались и опускались вместе с волнами, а там, вдалеке, лежали неизведанные земли и ждали своего открывателя… Конечно, он не Амундсен и не Скотт, чтобы штурмовать полюс. Да и времени на это нет. Но покорить небольшой нехоженый участок Антарктиды и оставить на нём имена друзей он сможет.
Уж это он докажет обязательно!
…Солнышкин был готов к походу. Нужно было только выбрать время.
Но тут до Солнышкина донёсся разговор, который заставил его насторожиться.
Полярников наконец опустил на палубу Робинзона и обхватил Морякова.
— Ну и здорово это ты, — сказал он, — здорово! Прямо через льды! Это может только Моряков. И правильно!
— Во-первых, это не я, — отказался от похвалы Моряков, — а во-вторых, кажется, это не очень правильно.
— А я говорю — правильно! — крикнул Полярников. — Вон погода какая. Сейчас ящиками только и жонглировать. Завтра кончать разгрузку, а послезавтра сматывать удочки! С попутным ветерком!
Слова вылетали, как льдинки, и под ногами скрипел уже холмик снега.
«Завтра, послезавтра!» — насупился Солнышкин. Молниеносный срок явно угрожал его планам: попробуй открой что-нибудь за один день!
— Позвольте, но, кажется, скоро наступит ночь, — вмешался Робинзон.
— Посмотрите на часы, Мирон Иваныч, — засмеялся Полярников и, сняв варежку, показал Робинзону на циферблат.
Стрелки отмерили половину первого ночи. Но солнце лежало на льдах и совершенно не собиралось катиться за горизонт. Над Антарктидой сиял полярный день. А за торосами среди снегов поднимал три острые вершины высокий горный хребет.
Это Солнышкина немного ободрило. Кое-что можно было ещё придумать!
Пусть невозможно сейчас добраться до неизведанной земли. Но эти три вершины он одолеет. Пусть на карте не будет пока «земли… Перчикова». Но разве это плохо звучит: «пик Перчикова», «пик Робинзона», «пик… Марины»? Солнышкин затянул покрепче ремень и решительно одёрнул свитер.
— Ну, за дело, за дело! — крикнул Полярников.
И Солнышкин взялся на работу.
Федькин подавал краном грузы. Моряков командовал: «Вира!», «Майна!», а Солнышкин с Полярниковым оттаскивали в сторону ящики и бочки. Рядом пыхтели Петькин и Бурун, трудились Ветерков и Безветриков. Робинзон помогал Пионерчикову укладывать ящики на вездеход.
За каких-нибудь полчаса все так разогрелись, что под ногами стал подтаивать двухметровый лёд. Зато возле Федькина трещал такой мороз, что наконец лопнули гайки крана.
Работа стала. Моряков рассердился. Полярников задумался. Но Солнышкин торопился, ему было некогда.
— Лопату! — потребовал он, натянул варежки и, бросившись к борту, стал подгребать снег к пароходу.
— Вот это смётка! — похвалил его Полярников, пропав на секунду в облаке пара, и заторопился на помощь.
Через несколько минут у парохода поднималась великолепная снежная гора, и по ней на лёд летели бочки и мешки, корзины и ящики. На ящике с леденцами мчался вниз Солнышкин.
— Берегитесь! — крикнул он, с ужасом заметив, что летит под ноги бегущим навстречу ему полярникам в одинаковых меховых комбинезонах и нерпичьих шапках. — Берегитесь!
— Осторожно! — погрозил ему Полярников, представляя молодых людей Морякову. — Это наши соседи, представители американской фирмы холодильных установок. Изучают вопрос, как из антарктического мороза делать деньги. (Оба представителя согласно кивнули.) А вон их шеф: глава холодильной торговой фирмы доктор Хапкинс.
Рядом с Моряковым, тяжело дыша, остановился настоящий меховой мешок, из которого блеснули маленькие глазки.
Хапкинс едва поклонился, не вынимая рук из карманов. Это было не по-морски. Это было просто невежливо.
Полярников отвернулся. Моряков кивнул и тут же отправился к борту. Солнышкин налёг руками на ящик и поехал дальше. Рядом с ним покатили бочку молодые представители фирмы холодильных установок.
Глава фирмы остался на снегу один, как суслик у норы. Но глазки его быстро шарили по всем закоулкам среди ящиков. И вдруг они остановились, вспыхнули. А сам Хапкинс, распахнув объятия, энергично бросился вперёд с криком:
— О, мистер Стёпка!
Ворочавший ящики артельщик обернулся на крик и сорвал с затылка шапку:
— Мистер Хапкинс!
— Доктор Хапкинс, — поправил его управляющий фирмы.
—Хе-хе, «доктор»! — весело хихикнул Стёпка. — Когда вы лет пять назад торговали в вашей лавочке в Сан-Франциско, вы не были никаким доктором. Помните, как вы меня чуть не ограбили?
Хапкинс оглянулся и сказал:
— Да, хорошие были времена… Вы привозили отличную контрабанду!
Теперь оглянулся артельщик и прикрыл ладонью три золотых зуба.
— Но, — вздохнул Хапкинс, — лавочки давно уже нет. Зато, — он важно вскинул голову, — есть торговые заведения в Сан-Франциско и Нью-Йорке, Чикаго и Рио-де-Жанейро!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20