черт да дышло. Говорено!
И Егор двинул мимо Филиппа, злым шагом затопал, только шлепали брюки об ноги на ветру.
В окно котельной видно было, как над гурьбой людей торчал немец, как раскрывал рот и убеждал рукою. Вдруг немец присел, и со звоном брыкнуло стекло рядом с Филиппом. Филька отскочил. И через разбитое стекло вырвался вой из котельной. Немец поднял обе руки: вой грянул гуще - хриплым ревом. Немец спрыгнул и утонул в толпе. У Фильки в ушах зазвонило, он рванул двери котельной - калитку в огромных воротах - и стал рваться, тискаться сквозь спины и плечи, - оглядывались, сторонились, а Филипп пихал, как бил. Вот колоды сложены. Филька полез и встал, пошатываясь на круглом бруске. Сдернул рывком шапку и замахал над головой. Замахал так отчаянно, будто поезд летит на него, а ему надо остановить! И лопнул рев. На секунду лопнул. И Филька крикнул на всю котельную:
- Товарищи, верьте слову! Провокация!
- Заелись! - крикнул кто-то из толпы. И в ответ взрывом рванул рев.
Филиппа кто-то дернул сзади, и он покатился вниз.
Обезьяна
КОГДА Башкин пришел в себя и открыл глаза, вокруг было темно, совершенно темно, как будто голову ему замотали черным сукном. В испуге он не чувствовал, что голый и на холодном полу. Он быстро моргал веками. Холодной палкой стал ужас внутри.
"Ослеп! ослеп!"
Но он впопыхах страха не верил, что видит светлую полоску внизу: как будто ум поперхнулся страхом, и Башкин наскоро вертел во все стороны головой. Он сгоряча сразу не заметил, как болело за ухом, как саднили на теле следы от ключей. Он попробовал встать и стукнулся теменем, схватился рукой. Это был стол, привинченный к стене стол, на котором Башкин пытался повеситься. Башкин охнул и сел на холодный пол, и тут почувствовал, как больно горели побои, что голый, что эту лампочку потушили. Он теперь уж знал, что не ослеп, и эта полоса внизу - щель под дверью. И все те же ленивые каблуки по коридору, будто ничего не было. В камере было холодно. Башкин стал дрожать, и сразу дрожь пошла неудержимо: зубы, коленки, дергало лопатки, судорогой дрыгала кожа. Его било всего, он ползал, искал хоть соломы на полу, хоть тряпку. Пустой холодный пол от стены к стене весь исползал Башкин на бьющихся коленях. Он стал ходить, чтоб согреться, и его трясло на ногах, поддавало все его длинное тело, будто на телеге по тряской мостовой. Он не задевал в темноте за табурет, он знал свои три шага. Он сел на табурет, лег головой на стол и старался сжаться, славиться в комок, чтоб унять эту дрожь. Унималась на секунду, и потом все тело дрыгало, как отдавшаяся пружина, и коленки больно стукались об стол.
- В-в-в-в! - И Башкин тряс головой.
Он дернулся весь, когда скрипнул глазок. Лампочка вспыхнула под потолком, и Башкин удостоверился: верно, камера та самая. А в глазок смотрит глаз, прищурясь, разглядывает.
- Смотри, обезьяна какая! - сказал надзиратель за дверью, и потух свет.
Башкин забывался на время и сквозь сон слышал, как поворачивался глазок, чуял свет сквозь закрытые веки, но глаз не открывал. Он слышал, как отворяли в коридоре камеры, и вот прошли мимо его дверей, не взглянув. Начался другой день. Башкин не мог больше сидеть - судорога сводила ноги. Он попробовал встать и упал тут же около табурета. Больно упал на пол, ноги не слушались, плясали свое ломкие пружины.
"Вошли! вошли! свет!"
И те же двое, что раздевали Башкина, подошли, и старший приказал:
- Одевайся!
Младший бросил на стол одежду, Башкин не мог встать, он на коленях подполз к столу. Он, сидя на полу, натягивал чужие липкие, заношенные брюки на голое тело.
- Вешаться, мазурик, - говорил старший сверху, - в петлю не терпится? Справят, справят за казенный счет пеньковую.
Башкин не понимал слов, его дергало звяканье ключей. Кое-как натянул он грязную казенную рубаху.
- Вставай, - ткнул старший коленком в плечо, - расселся. - Он дернул его под мышку. Башкин, шатаясь, встал. Брюки были чуть ниже колен. Худые волосатые ноги торчали из брюк, как на позор. Рыжий пиджачишко был мал, и рукава по локоть. Но Башкин не думал об этом. Он обтягивал трясущимися руками полы пиджака. Надзиратель толкал ногой по полу ботинки. Башкин боялся нагнуться и плюхнул на табурет.
- Пошел! - скомандовал старший.
Башкин еще не успел натянуть второй ботинок. Надзиратель толкал его, и Башкин, хромая, в полунадетом ботинке, пошел из камеры. Опять рука сзади толкает в поясницу. Вот втоптался ботинок. Башкин неверно шагал, хлябали на ногах огромные ботинки. Он тянулся по перилам на лестницу, в голове мутилось. Другой коридор, не тот. "Не к офицеру" , - только подумал Башкин, и ноги совсем стали подкашиваться. Служитель сзади поддерживал его. Башкина посадили в коридоре, в полутемном, но с паркетом, скользким полом. Он прислонился к стенке и закрыл глаза. И вдруг мягкий звон шпор. Башкин встрепенулся: мимо шел офицер, его офицер. Башкин наклонился вперед, хотел встать.
- Гадости мне устраиваете, гнусности делаете? Пеняйте на себя, сказал вполголоса офицер. Секунду постоял и прошел дальше. Он размахивал на ходу листом бумаги, будто обмахивался веером.
У Башкина громко билось сердце, он чувствовал, как оно широко стучит без его воли, само, как чужое в его груди.
Жандарм подошел:
- На допрос!
Башкин не мог шевельнуться, только сердце в ответ само прибавило ходу и заработало сильней.
Башкина под руки ввели в двери.
Стол весь в зеленом сукне, и за столом седой, благовидный полковник. Он глянул на Башкина с упреком и недружелюбно.
Поодаль сидел его, Башкина, офицер. Он холодно глядел вбок и барабанил пальцами по бумаге.
- Что, стоять не можете? - сказал вполголоса и презрительно полковник.
Офицер покосил глаза на Башкина и снова забарабанил и отвернулся.
- Дай стул! - скомандовал полковник. - Пусть сидит. Жандарм усадил Башкина против полковника на шаг от стола.
- Сту-паай... - медленно промямлил полковник, глядя на стол в бумаги. Жандарм вышел.
- Как звать? - вдруг вскинулся на Башкина полковник.
- Башкин Семен, - срывался голосом Башкин.
- Это, что повешенье разыгрывал? - спросил полковник.
- Так точно, - в голосе офицера были и обида и сожаление.
- Хорош голубчик! - И полковник секунды три водил по Башкину глазами.
Однако допроса избежать не удалось.
- Звание?
- Мещанин, - еле переводя дух, сказал Башкин. Он стыдился всегда, что он мещанин, но сейчас он чувствовал себя совсем, совсем голым, и было все равно. - Мещанин города Елисаветграда.
- Лет?
- Двадцать семь, - выдохнул Башкин.
- Чем занимались? - строго спросил полковник. Башкин громко дышал, грудь качала воздух, и стукало, стукало сердце.
- Не знаете? Или не помните? Офицер что-то писал на листе.
- Выпейте воды, - приказал полковник. Офицер позвонил.
- Дай воды! - крикнул он жандарму в двери. Башкин не мог проглотить сразу глоток воды, он давился водой, держал ее во рту. Стакан барабанил об зубы.
- Скорее! - сказал полковник, - Ну-с, так чем же вы занимались?
- Уроками... частными, - сказал Башкин. Вода его освежила.
- Что ж вы преподавали?
- Все, все, - замотал головой Башкин.
- То есть как это все? - ухмыльнулся полковник. - Решительно все? Анархическое учение, например?
- Нет, нет, не это! - и Башкин замотал головой на слабой, тряской шее. - Нет, нет... - Башкин постарался даже улыбнуться насмешливо.
- А откуда мы знаем, что нет? Вот вы говорите: "нет". Но ведь это же не довод. "Нет" - этак можно и убить, а потом отнекиваться.
- Спросите моих... моих учеников - алгебру, простую алгебру, русский, латинский. Вы спросите.
- А молчать вы их учили? - спросил полковник. Он поставил локоть на стол, подпер бороду и прищурил глаза на Башкина.
- To есть как молчать? Болтать всякую ерунду... не давал... нет, болтать - нет, нет.
- Ну, так нам их и спрашивать нечего: молчать, значит, они умеют...
- Я не про то! Господи! Я ж не то... - Башкин даже поднялся на стуле. Он не мог говорить, он дышал невпопад. Он схватил недопитый стакан и стал громко глотать.
- Выпейте, выпейте, не мешает, - зло, с насмешкой, сказал полковник. Офицер писал.
- Да. Я никакого такого не знаю... То есть я знаю и вовсе другое... Я другое думаю. Совсем не так...
- А как же? - Полковник положил оба локтя на стол, приготовился слушать. - Как же, однако, вы думаете? Ну-с... Башкин опять схватился за стакан, - он был уж пуст.
- Я думаю, - начал Башкин, но мыслей он не мог собрать, - вот господин офицер знает, как я думаю.
Башкин наклонился в сторону офицера. Но офицер погладил руку с перстнем и посмотрел на Башкина пустыми и крепкими глазами.
- Так вот потрудитесь теперь здесь изложить, что же вы думаете? Ну-с! - Полковник пожевал губами, и от этого заходили усы, они широкими скобками загибались вверх. - Довольно с водой возиться, - строго отрезал полковник: Башкин потянулся к стакану. - Что ж, неудобно сказать?
- Я думаю, что анархизма не надо... - начал Башкин.
- А нужен социализм, так, что ли?
"Что за глупость, ах, какая ерунда, что я говорю?" - думал Башкин, он напряг голову, проглотил слюну. Но мысли рассыпались и шумели, как дробь по пустому полу. Сердце стукнуло, и хотелось пить, пить.
- Нет, нет, - болтал головой Башкин, - я не так думаю.
- То есть позвольте, - громко, широко распахнул из-под усов рот полковник, - а вот это? Позвольте-ка, - потянулся он к офицеру.
Офицер привстал и вежливой рукой протянул большую тетрадь. Башкин узнал свой альбом. Кровь неудержимо напирала в лицо. В ушах звенело. И как издалека он услышал голос полковника:
- А вот это как же нам объясните? - Он приладил пенсне. - Вот тут, вот. Ага, вот. - И он прочел: - "Нужны: эс и эс". Да-с. Так как же? - И он поверх пенсне глянул на Башкина.
Башкин отмахивался головой, он прикусил губу, как от боли, и заерзал ногой по полу. Он не сразу даже вспомнил, что значили эти "С. и С", но он видел, как они там написаны, и этого нельзя говорить, это такое... И он мотал головой и поднимал брови.
- Ну-с? - сказал полковник. - Что, никак не подберете двух слов на "эс"? А вот тут потрудитесь нам объяснить. Вот-с: "Нужно эн-ве". Это, например, как прочесть прикажете?
Полковник снял пенсне и постукивал им по бумаге. Башкин молчал, ежась на стуле.
- Сразу паралич напал? Что ж так жиденько? А позвольте-ка я вам растолкую это, - полковник поднял голос, и голос рассыпался по зале и повис над Башкиным. - Вот, разрешите-ка мне это так прочесть: "нужно Н. В." нужно немедленное восстание. И дальше: "нужны С. и С.", то есть: свержение и социализм.
У Башкина повело рот, он вдруг вскочил со стула, взмахнул до локтя голой рукой - раз! раз! - по столу, кулаком по зеленому сукну.
- Нет! Нет! - хриплым лаем крикнул Башкин и потом: - Ай! Ай!
Он сам не знал , что кричит "ай!" Он бросил стакан об пол и повалился на стул. С ним случился обморок.
Серебро
САНЬКЕ не стоялось, не терпелось. "Не велят, не велят!" передразнивал Санька курьера, и красный, ни на кого не глядя, сбегал через две ступени по банковской лестнице. Казалось, что все знают, что ушел с носом. Санька в расстегнутой шинели дул полным ходом по улице, косо перебегал по снегу через улицы. Захватанная ломбардная дверь крякнула и засопела сзади пневматическим блоком. Санька сразу нашарил глазом "прием золотых и серебряных вещей" и на ходу стал стягивать часы. Две старухи шептались около узла на скамье. Дама в котиковом пальто на весь зал модулировала голосом:
- Мне ведь всего на пять дней, пока му-уж приедет.
- Тридцать два, я сказал, - и в окошечке брякнули о стойку серьги. Дама улыбалась, оглядывалась и вертела головой, как будто ей через грязь перейти, и кто же руку протянет? Санька узнал компаньонку Мирской, узнал по злым глазам. Они торчали из улыбки.
Оценщик вставил в глаз черный обрубок с лупой, а Санька оглянулся на компаньонку. Она шла в угол, и там со скамьи встала ей навстречу дама в стройной бархатной шубке. Меховая шапочка сидела чуть лихо. Черные глаза смотрели надменно и забубенно. Санька узнал Мирскую.
- Что, мало? - сказала Мирская на весь зал грудным голосом. - Снеси и это. Надо ж выручить. - И Мирская, выпроставши из рукава руку, стала другой отстегивать браслеты.
Все обернулись и глядели на эту руку на отлете.
- На, неси! - Мирская стряхивала с руки расстегнутые браслеты, и они звякали подвесками, цепочками. Компаньонка подхватила, сунула в муфту и пошла в очередь.
- Восемь рублей, берете? - сказал Саньке оценщик.
- Да-да, давайте, - схватился Санька. Он глядел на Мирскую. Он никак не ждал, что она может быть такой дамой, настоящей элегантной дамой, без тени крика в строгом шике. Только чересчур заносчивая походка да пристальный вызывающий взгляд. И Саньке непременно захотелось заглянуть в эти глаза. Глянуть разок и пройти. Мирская прохаживалась по залу, ждала свою ведьму. Санька с треугольным квитком шел к кассе. Он остановился на секунду и оглянулся на Мирскую. И вдруг почувствовал, что не Мирская, а глаза узнали его. Мирская, не торопясь, шагала, опустив руку в муфте.
Санька хотел повернуться, пойти. Но Мирская спросила вполголоса:
- Что, пропился? - спросила серьезно, как про болезнь.
- Товарища выручить, - сказал Санька. Не мог не сказать.
- А я тоже: офицюрус продулся, дурак, шулерам. Плачет там у меня. Мирская вплотную подошла к Саньке. - Подержи муфту, - Мирская протянула, не глядя, руку с меховой пушистой муфтой.
Санька засунул руку в мягкую шелковую теплоту, нащупал там кошелек и платочек. А Мирская, закинув руки, перевязывала вуаль на шапочке.
- Не криво? - спросила Мирская, глядя Саньке в глаза. - Влюбился?
- Да, - сказал Санька твердо и спокойно.
- Хорошенькая? - Мирская протянула руку за муфтой.
- Красавица, - мотнул головой Санька. И не спешил отдавать муфту.
Санька смотрел и молчал.
- Приходи ко мне, погадаю. Увидишь, как все выйдет. Приходи днем, часа...
- Дали двести сорок, я взяла, - просунулась компаньонка.
- Ладно, - сказала громко Мирская. Просунула руку в муфту, пожала там Санькину руку и пошла к выходу. Компаньонка в дверях злыми глазами зыркнула на Саньку.
А от кассы кричали из очереди:
- Сто двадцать три. Кто?
Санька глянул на синюю бумажку и бегом к кассе.
Теперь было в кошельке двадцать один рубль, не хватало четырех и мелочи на отсылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39