Педар был наркоманом всю свою жизнь, пропитавшись юком еще во чреве матери. Если бы Данло знал об этой его зависимости, его ненависть к Педару, возможно, сменилась бы жалостью.
— Ну, так как? — Педар смотрел Данло прямо в глаза. — Ты внебрачный сын Мэллори Рингесса, верно?
Данло все так же смотрел на картинку, пытаясь обрести какой-то смысл в яркости ее красок, разглядеть лица в хаосе света и тени. Но он не видел лиц и удивлялся, как это Шерборн и другие сумели узнать изображение Бардо Справедливого.
Глаза у Данло всегда были острые — он мог различить грозный силуэт белого медведя на расстоянии пяти миль — так почему же он сейчас не видит то, что доступно всем остальным? Ему вспомнились слова Старого Отца: «Зрение есть акт воли, осуществляемый мозгом». Что же такое с его волей, если он не видит то, что перед ним?
— Данло! — подал голос Хануман, переводящий взгляд с него на Педара. — Данло, отдай ему фотографию — не надо тебе на нее смотреть.
Педар бросил на Ханумана ненавидящий взгляд, но промолчал.
Данло с улыбкой покачал головой, полностью поглощенный тем, что пытался разглядеть. Резкий зимний свет, отражаясь ото льда, слепил глаза, но не он мешал Данло видеть.
Данло подался головой к Хануману и прошептал:
— Хану, недостаточно видеть что-то таким, как оно есть, — надо еще понимать его смысл.
— Не вини себя, — прошептал в ответ Хануман. — За это отвечают синапсы, которые формируются на первом году жизни
Просто тебя в детстве не учили видеть реальность, изображенную таким образом.
Верования — веки разума, подумал Данло и сказал:
— Но ведь теперь я мужчина. Разве может ребенок видеть то, что недоступно мужчине?
Под возбужденную болтовню полусотни любопытных подростков Данло поклялся себе увидеть во что бы то ни стало, какой бы ужас или позор ни был сопряжен с этим.
— Хватит прикидываться, дикий мальчик. — Педар, выше его ростом, немного сгорбился, чтобы стоять лицом к лицу с Данло. — Не говори мне, что не замечаешь сходства между собой и Рингессом.
— Это правда, — отозвалась из толпы Ригана Брандрет Таль.
— У Данло волосы, как у Рингесса. Посмотрите на эти рыжие нити в том, что осталось от его гривы. — Маленькая и юркая, как гладыш, она протянула руку и подергала Данло за хвост. — Черные с рыжиной — у кого еще есть такие?
— И глаза, — добавил кто-то, — и это ястребиное лицо.
Арпиар Погосян пихнул Педара локтем.
— У дикого мальчика и правда хищный вид, ты не находишь?
— Свирепый, — поправила Ригана. — У него свирепая красота, как у отца — если Мэллори Рингесс действительно его отец. Потому ты так и издевался над ним — все это знают. Ты боишься его или завидуешь ему — а может, и то и другое.
— Он ублюдок Рингесса. Хочешь послушать доказательства, ублюдок?
Хануман выставил ладонь навстречу Педару.
— Пожалуйста, не стой так близко.
— Первогодки не смеют отдавать приказы старшим послушникам, — вмешался Арпиар, наставив палец в белой перчатке на Ханумана.
Данло на миг закрыл глаза и глубоко вдохнул чистый холодный воздух.
— Хану, почему я ничего не вижу? Здесь правда изображен человек — Мэллори Рингесс?
Хануман, поддерживая снизу руку Данло, поднес фотографию поближе к глазам.
— Да, это Рингесс. — Он обвел пальцем фигуру и лицо на снимке. — Вот его нос, а это волосы, черные, как пилотская форма. Видишь, как они падают на лоб? Вот глаза, вот губы…
— Я вижу! — вскричал вдруг Данло. Хаос на фото прояснился, и фигуры со снимка буквально бросились ему в глаза, обретя смысл. Три женщины и трое мужчин, все в черном.
Мужчина в середине, высокий и жилистый, с крупным длинным носом и льдистыми голубыми глазами, действительно походил на хищную птицу.
— Он великолепен! И я правда похож на него, да?
Данло поднял глаза, обменявшись взглядом с Хануманом.
Пришло время признаться, что он вырос в алалойском племени деваки, усыновившем его. Данло не понимал, откуда Педар узнал об этом, но горел желанием выслушать его «доказательства».
Он не мог себе представить, почему должен стыдиться такого отца.
— Данло Дикий, — начал Педар, обращаясь к собравшихся, — прибыл в Невернес не из элитной школы в отличие от вас. Он вообще не из Цивилизованных Миров. Я был на Крышечных Полях и говорил с комендантом — никаких записей о его иммиграции не существует. Отсюда следует, что он должен был родиться в Городе, как и я. Но Данло не учился в здешней орденской школе — иначе я бы знал. Почему же он не учился там, если он местный? Почему его допустили к вступительному конкурсу в Борху, если он даже в престижную школу не сумел поступить? В ответ на все эти вопросы я хочу предложить вам свою гипотезу.
И Педар изложил свою теорию о таинственном происхождении Данло. Популярностью он не пользовался, и все шарахались от него из-за его неприглядной внешности, но он упорно скользил туда-сюда, долбил коньком лед и кружился на месте, сопровождая все это бурной жестикуляцией.
— Люди слышали, как Данло Дикий говорил по-алалойски. И я думаю, что он вырос среди алалоев. — Педар рассказал, как Город шестнадцать лет назад снарядил к алалоям экспедицию с целью найти Старшую Эдду, заключенную в старейший ДНК человечества — в ДНК первобытных алалойских племен. Экспедиция, по его словам, закончилась крахом. Скраер по имени Катарина погибла в пещере племени деваки. Бардо Справедливый был убит копьем (но городские криологи вернули его замороженное тело к жизни). Кроме того, погиб один из мужчин деваки. — Экспедиция продолжалась почти год, — сказал Педар, — и за это время Мэллори Рингесс вполне мог зачать ребенка.
— Но Данло совсем не похож на алалоя, — возразила Ригана, вытирая белым платочком покрасневший от холода нос. — Если у Рингесса была связь с первобытной женщиной — они ведь все волосатые, как обезьяны, правда? — Данло должен был унаследовать и ее гены.
Педар ковырнул прыщ над губой.
— Я предполагаю, что Мэллори Рингесс имел связь с Катариной-скраером.
Услышав это, Ригана умолкла и уставилась на Данло, и многие другие тоже. Данло радовался, что его предположения насчет родителей наконец подтвердились, и не понимал, почему они так странно смотрят на него.
— Если у Мэллори с Катариной действительно был ребенок, — сказала Ригана, — и этот ребенок Данло, почему тогда Рингесс и остальные не привезли его обратно в Город?
— Катарина умерла, а Рингесс попросту бросил ребенка — такова моя гипотеза.
Данло, до сих пор молча слушавший эту реконструкцию собственной биографии, потрогал перо у себя в волосах и прошептал:
— Агира, Агира, правда ли это? — Но он уже понимал, что это правда. Глубоко в груди, где кричала от боли его анима, он сознавал свое родство с Катариной-скраером и человеком по имени Мэллори Рингесс. Данло снова посмотрел на фото, словно заглядывая через ледяное окно в темные бурлящие воды памяти.
На фото в переливчатых красках запечатлелись образы шестерых человек. Данло видел только их: картины, звуки и запахи окружающего мира отошли куда-то, как далекий мираж. Пока он вглядывался и вспоминал, в павильон вошли несколько кадетов-эсхатологов вместе с мастерами. Данло не обращал внимания ни на них, ни на звон полуденных колоколов, ни на торопливые объявления, передаваемые из уст в уста, ни на резкий белый свет, бьющий в глаза. Он помнил, что мозг — это тонкая ткань, сеть шелковых синапсов, способная фильтровать шум, сосредоточиваясь на более важной информации. Он распознал на фото огромного бородатого Бардо, и его удивило и позабавило то, что Бардо, оказывается, знал его отца. Двух женщин, как он узнал теперь, звали Жюстина Рингесс и дама Мойра Рингесс — у них обеих, тетки и матери Рингесса, были радостные и умные лица. Третья была Катарина-скраер — по всей вероятности, его родная мать. Данло испытывал боль, глядя на ее прекрасный образ. У нее не было глаз, потому что она лишила себя их еще в юности, чтобы стать скраером и видеть будущее. Вся она состояла из контрастов и парадоксов: блестящие черные волосы, белая кожа, черные таинственные глазные ямы под белым лбом, страстное и в то же время спокойное выражение губ.
Данло, естественно, не мог помнить лица своей матери, но понимал теперь, отчего он, как ему рассказывали, родился смеясь. Катарина-скраер могла смеяться, даже испытывая боль или предчувствуя свою гибель. Он в самом деле ее сын — это так же верно, как то, что день — дитя ночи, и унаследовал от нее самое чудесное из ее душевных качеств.
— Ми пела лот-мадда, — прошептал Данло. — О благословенная матерь моя, шанти. — Потом он повернулся к Хануману, постучал пальцем по фото и спросил: — А это что за человек? Ты его знаешь?
Хануман, который, вытянув руки, сдерживал напирающую толпу, ответил:
— Это Леопольд Соли, отец Рингесса.
В центре фотографии, между Катариной и Мэллори, стоял мужчина, походящий на Рингесса как родной брат. Те же льдистые, глубоко сидящие глаза и длинный нос. То же хищное лицо и печальный взгляд, говорящий о слишком глубоких раздумьях над смыслом жизни — или над его отсутствием.
— Как ты сказал?
Толпа вокруг шумела. Дым от табака и тоалача висел в воздухе вместе с запахом разгоряченных тел и руганью. Кто-то пролил Хануману на ботинки кружку с кофе, и горячая коричневая жидкость сразу прожгла дырки во льду.
— Леопольд Соли, — повторил Хануман. — Он был Главным Пилотом, пока Рингесс его не сместил. Известно, что лорд Соли был отцом Мэллори Рингесса.
Педар, на чьи ботинки тоже попал кофе, спросил:
— Ты что, никогда не слышал о Леопольде Соли?
— Соли… Да, я знал человека, которого так звали.
Фотография стала расплываться перед ним. Красные, белые и черные тона перемешивались, фигуры таяли и сливались в сплошное грязно-бурое пятно.
— Смотрите, фото мутирует, — сказала Ригана. — Интересно, какой будет следующая сцена?
— Теперь Мэллори Рингесс и его семья будут представлены в преобразованном виде, — пояснил Педар. — Сейчас увидите.
Данло пристально наблюдал за превращениями, происходящими под блестящей поверхностью снимка. Почти все другие послушники уже знали историю алалойской экспедиции и знали, как семья Рингесс переделала себя под алалоев, но для Данло возможность переделки цивилизованных людей в первобытных была настоящим открытием. Переваять современного человека в неандертальца непросто, однако все шесть членов экспедиции подверглись подобной переделке с тем, чтобы быть принятыми в племя деваки. Для этого кости следовало укрепить и нарастить, стимулировать рост мускулов, надстроить надбровные дуги, имплантировать новые, более крупные зубы.
После резьбы лицо на черепе располагалось под более скошенным углом. Многие считают, что волосатые, с грубо вылепленными лицами алалои смахивают на обезьян, но Данло всегда восхищался первобытной красотой своих приемных родичей, задолго до того, как ему в мозг ввели слово «первобытный». Катарина, его мать, нравилась ему и в измененном виде.
Из цветового хаоса на фото проступала прекрасная женщина, высокая, безмятежная, в парке из белого шегшея — и больше уже не слепая. Ей вставили новые глаза, светящиеся глубокой синевой — Данло когда-то видел их во сне. Наяву он их увидел, когда впервые посмотрелся в зеркало в ванной дома Старого Отца. «Но глаза у тебя материнские, — сказал ему Трехпалый Соли холодной ночью, полной смерти и отчаяния. — Юйена ойю — глаза, которые смотрят слишком глубоко и видят слишком много».
Данло снова помолился за свою мать, которой не знал, и стал рассматривать других людей на фото.
— Из Мэллори Рингесса получился отменный алалой, да? — сказал он Хануману. — Интересно, как себя чувствуешь, когда наружно становишься алалоем, сохраняя сознание цивилизованного человека.
И Данло задумался, не слушая, как обсуждаются вокруг скандальные обстоятельства его рождения.
— А ведь я его знаю, своего родного отца, — сообщил он Хануману. — Я уже видел его когда-то. Помню, я тогда был маленький и только еще учился завязывать свои унты. Я сидел на нартах Хайдара. Пальцы замерзли, и узел никак не получался, но Хайдар сказал, что пора ехать, и велел мне спрятать руки в тепло, а то они отвалятся. Хайдар и Вемило отвезли меня к морю, на лед, чтобы я встретился там с родным отцом. Наверно, он тогда приехал ко мне — один-единственный раз. Мой отец, Рингесс, — он даже в облике алалоя сохранил свой свирепый вид, да?
— Так ты правда его сын? — Хануман смотрел на Данло с завистью, страхом и преданностью. — Мне следовало догадаться, что ты не простой абитуриент.
Данло почесал нос.
— Если Мэллори Рингесс — сын Леопольда Соли, тогда Соли — мой дед. Ми ур-падца. — Он обвел ногтем изображение человека, которого знал всю свою жизнь. Свирепый, изнуренный, слишком много думающий — Трехпалый Соли.
Когда фотография мутировала, Леопольд Соли в своей черной пилотской форме превратился в этого странного алалоя, который сделал Данло обрезание и посвятил его в мужчины той ушедшей в прошлое ночью глубокой зимы. Выходит, не все члены экспедиции покинули Данло. Трехпалый Соли, как видно, остался у алалоев, чтобы сберечь его и благополучно провести через все опасности детского возраста.
В том, что Педар правильно разгадал тайну Данло, сомнений почти не осталось. Мальчик то и дело произносил алалойские слова, а его сходство с Рингессом (и Соли) было видно всем.
— Ну что, дикий мальчик? — Педар взял у Данло фотографию и помахал ею над головой. Послушники шумели, толкались и вытягивали шеи, чтобы лучше видеть. — Ты сын Мэллори Рингесса, верно?
Множество рук в белых перчатках тянулось к фотографии, и Данло отступил назад.
— Да, — сказал он наконец, — я его сын.
Педар сковырнул прыщ на шее, испачкав перчатку, и торжествующе улыбнулся.
— И не стыдно тебе стоять тут? Не стыдно смотреть на своих товарищей?
— Почему мне должно быть стыдно?
— Так-таки и не знаешь, почему?
— Нет.
Педар с жестокой, насмешливой интонацией обратился к послушникам:
— Ну-ка, кто скажет дикому мальчику, почему ему должно быть стыдно? — Все внезапно примолкли, и Педар снова повернулся к Данло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99