Я знаю, ты скажешь, что я легкомысленный и пустой человек, не подумал о будущем, что надо подождать хотя бы до окончания учебы, что у нас с тобой ни кола ни двора. Но считай, что я тебе на это очень убедительно ответил… Словом, я тебя прошу быть моей женой.
Маша удивленно уставилась на Ринтына. Она что-то хотела сказать, но он не дал:
– Ничего не говори мне! Не надо! Если ты согласна, то придешь на это место ровно через неделю. Но только если согласна… А теперь – до свидания!
Ринтын побежал по мосту, оставив ошеломленную девушку. Сердце гулко стучало в груди, волосы под шапкой взмокли, дыхание спирало от ветра и волнения. Закрывая лицо от летящего снега, преодолевая напор ветра, он чуть не попал под медленно идущий навстречу, облепленный снегом трамвай.
На повороте от моста к Университетской набережной он оглянулся – Маша стояла на месте и смотрела ему вслед. Может быть, она ждала, что Ринтын вернется обратно и скажет, что пошутил… Сколько он знал, слышал, читал – никто нигде таким образом не делал предложения. Может быть, действительно вернуться?.. Но Маши на мосту уже не было.
Тогда Ринтын испугался: а вдруг она не придет через неделю? Решит, что он вправду пошутил?
Зимние, казавшиеся такими короткими дни вдруг стали тянуться бесконечно. Через три дня Ринтын был готов идти к Маше, но он не знал, где она теперь живет. Пойти к ее подругам в старое общежитие и расспросить? Но если он явится к ней раньше срока, Маша может расценить это как отступление.
Ринтын просыпался среди ночи и подолгу лежал с открытыми глазами. Однажды он достал свой рассказ и прочитал его. У него было ощущение, что он читает написанное не им, а другим человеком. Даже интересно. Чувствуешь, как волнуется девушка перед полетом, и понимаешь, как она мечтает о живом дереве. Правда, надо дать Кайону почитать. Что он скажет?
Кайон прочитал рассказ, как и договорились, в отсутствие автора. Ринтын на это время вышел в коридор и ходил там из угла в угол, кляня себя за то, что решился отдать другу свое творение. Он вспоминал все слабые места рассказа, вялые, неожиданные, занедужившие и ослабевшие слова, и на душе становилось горько и муторно, будто напился морской соленой воды.
Кайон приоткрыл дверь из комнаты и поманил друга.
– Ты мне сразу скажи – дрянь? – с ходу спросил Ринтын.
– Да ты не горячись,– спокойно ответил Кайон,– постарайся взять себя в руки.
“Ну все,– с упавшим сердцем подумал Ринтын,– сейчас будет утешать, говорить какие-нибудь общие, дежурные слова…”
– Должен тебе сказать,– каким-то не своим голосом заговорил Кайон,– что написанное тобой – это здорово!
– А? – встрепенулся Ринтын.
– Я говорю, что ты здорово написал! – повторил Кайон.– Читал и вспоминал свое. Особенно ты хорошо описал утренние морские берега. Эти волны, мыргот , ее вкус. Бывало, макнешь в нерпичий растопленный жир и жуешь, будто откусываешь от упругой морской волны…
– Но про мыргот у меня ничего нет,– возразил Ринтын.
– Не может быть! Я сам читал… Да вот тут,– Кайон принялся листать страницы, но так ничего и не нашел.
– Я точно помню, что про мыргот ничего не писал,– повторил Ринтын.
– Как же так? – пробормотал Кайон.– Вроде читал. Померещилось, что ли?.. Но ты не обижайся. Все равно ты здорово написал. Иной раз мне даже не верилось, что это ты. Молодец! Садись сегодня же и переведи рассказ на русский язык.
– Сейчас мне не до перевода,– сказал Ринтын.
– Что случилось?
– Наверное, я женюсь.
– Как ты сказал?
– Женюсь,– повторил Ринтын.– Я просил Машу стать моей женой. Ну что молчишь? Скажи хоть что-нибудь?
– А что я могу сказать? – растерялся Кайон.– Мне никогда не приходилось иметь дело с женихом. Это так неожиданно. Что будет дальше?
– Все равно придет время, когда надо будет жениться,– задумчиво сказал Ринтын.
– Безусловно,– поддакнул Кайон.– Надо когда-то решаться и на это. И все же это странно и удивительно. Семейный человек Анатолий Федорович Ринтын. Желаю тебе успеха!
– Счастья желают, а не успеха, когда человек женится,– раздраженно поправил Ринтын.
– Прости,– ответил Кайон,– я не знал.
За два дня до встречи с Машей Ринтын разузнал, где помещается загс Василеостровского района, постоял возле дверей, глядя на пары, которые с деловитым видом проходили в тесную комнатку и, проведя там некоторое время выходили оттуда как ни в чем не бывало. Это придало Ринтыну бодрости, и он решил, что в общем-то в женитьбе ничего такого особенного нет. Он был уверен, что Маша согласится, но иногда вдруг приходила мысль о том, что она может и отказаться, и тогда Ринтын чувствовал, что его охватывает какой-то странный жар. А тут еще Кайон говорил о женитьбе, как будто все уже решено.
– Мы с Сашей думаем, что надо как-то отметить вашу женитьбу. Нехорошо будет, если останемся в стороне.
– Подождите немного,– сказал Ринтын.– Вот если мы с Машей зарегистрируемся, то потом поедем к ней. Выпьем, что ли, там.
– Все, что нужно,– сказал Саша, положив руку на плечо Ринтыну,– мы купим, не беспокойся ни о чем. Счастливо!
Маша пришла в точно назначенное время. Она набросила на голову шерстяной платок, подкрасила губы и от этого казалась старше, чем на самом деле.
Она старалась быть веселой, но в глазах таилась тревога.
– Здравствуй, Маша,– сказал Ринтын и поцеловал ее в губы.– Пошли?
Маша молча кивнула.
Они долго поднимались по лестнице. Счета не было крутым ступенькам, сердце колотилось, и не было ни одного слова, которое вспоминалось к месту. Поэтому Ринтын сказал:
– После загса пойдем за ребятами. Пусть побудут вместе с нами. Выпьем что-нибудь,– уже веселее закончил он.
За столом, покрытым заляпанными чернильными кляксами сукном, в пальто сидела пожилая женщина с огромными металлическими серьгами в ушах. Они походили на маленькие дверные замочки. Она строго глянула на жениха и невесту и этим сразу настроила Ринтына против.
– Впервые? – спросила женщина.
– Впервые,– коротко, сдерживая себя, ответил Ринтын.
– Заполните бланки, подайте заявление.
В соседней комнате, похожей на зал ожидания вокзала на станции Вруда, стоял круглый фанерный стол, на нем черная пластмассовая чернильница и тонкая ручка с пером № 86. Ринтын и Маша сели друг против друга и аккуратно заполнили все графы заявления.
Женщина с серьгами бегло просмотрела их и сказала:
– Все. Можете идти.
– Как? – удивился Ринтын.– И все? Мы теперь муж и жена?
– Ишь какой прыткий! – женщина усмехнулась.– Вам дается неделя на размышления. Если за это время не передумаете – можете приходить и тогда получите свидетельство о браке.
Ринтын и Маша вышли из загса.
– Все равно мы теперь муж и жена. Правда, Маша?
– Правда, Толя,– ответила Маша и вдруг заплакала.
Ринтын обнял ее, и что-то у него дрогнуло в сердце.
– Не надо плакать. Все будет хорошо. Спасибо тебе большое, что ты мне доверилась. Пусть у нас ничего нет, но мы с тобой вместе на всю жизнь – это самое главное. На пустом месте легче строить. Что я говорю? Не легче, а в том смысле, что простора много и нам принадлежит все будущее. Завтра у нас будет только первый день. Разве плохо?
– Прекрасно, Толя,– ответила Маша.
– Пусть первый день от зари до зари будет тебе свадебным подарком,– пышно и шутливо сказал Ринтын.
– Спасибо,– серьезно ответила Маша.
22
Комнатка Маши представляла собой закуток в огромном недостроенном доме, отгороженный неоструганными досками, оклеенными синей чертежной бумагой с выцветшими линиями каких-то проектов.
В углу стояла небольшая железная печка. К ней сразу же устремился Кайон и принялся разжигать.
Маша, растерянная и расстроенная, пыталась собрать кое-какую посуду на стол, побежала через двор к знакомым девушкам-штукатурам и принесла два стакана и три вилки с погнутыми зубцами.
Ребята старались развеселить жениха и невесту, громко разговаривали, вспоминали студенческие проказы давних, еще улакских лет, но за всем этим не могли скрыть некоторой озабоченности и удивления неожиданной женитьбой друга. Кайон временами устремлял на Ринтына выжидающий взгляд, будто надеялся, что тот вдруг встанет и скажет: “Друзья, вы меня простите, но я просто пошутил”. И тогда вернется прежнее, и Ринтын снова станет просто товарищем, просто земляком, а не женатым человеком.
Чувствовалось, что в комнатке живет девушка. Кровать была аккуратно покрыта белым покрывалом, колченогий, грубо сколоченный стол замаскирован белой клеенкой. Даже стул, обляпанный краской, видно, хотели дочиста отмыть, потому что краска была поцарапана, так усердно ее терли.
Маша ходила по комнате, ставила на стол закуску и вздыхала. Кайон утешал ее:
– Все очень хорошо.
– Все же не так, как надо бы. Хотя бы чуточку подготовились…– продолжала сокрушаться Маша.
– Может быть, именно так и должно быть,– возразил Кайон.– Два стакана, две тарелки – наверное, с этого и начинают все?
– Не огорчайтесь,– сказал Саша Гольцев.– Когда ко мне в стойбище приехала жена, у меня даже такой комнаты не было. Жил в классе. Спал на партах. Хорошо, что это были обычные столы, сколоченные из консервных ящиков. Ох и намучились мы! Не то что там тарелок, ложек не было! Пришлось мне самому вырезать из дерева. Кривые получились, но вместительные, суп из оленины отлично черпали.
Кайон подкладывал дрова в печку, железо раскалилось. После выпитого вина стало даже жарко. Ринтын смотрел на Машу, и в душе у него поднималась волна нежности. Она теперь всегда будет с ним, всю жизнь. Никто не знает, что их ждет завтра. Но надо ли обязательно так планировать свою жизнь, чтобы полностью исключить из нее неожиданности, открытия и удивления? По новой дороге идти всегда заманчивее, чем по той, которая тебе известна до последней кочки… Пусть он еще мало знает Машу. Может быть, это даже хорошо, что у нее есть тайны, которые Ринтыну еще надо открывать. Когда все ясно, понятно, верно – это даже неинтересно.
Глубокой ночью Ринтын проснулся от холода. Печка давно потухла, в комнату под покровом темноты вползла стужа, встала в углах мерцающими пятнами инея, растеклась по полу и холодным дыханием разбудила Ринтына. В комнате была такая же стужа, как в утреннем пологе, когда погаснет жирник и ночной ветер выдует все тепло, и все же… Какой бы плохой ни была комната, она все ж лучше самой прекрасной яранги! Семейная комната. Отдельная. Рядом лежит жена… Жена… Самый близкий теперь на свете человек… Ринтын осторожно, чтобы не разбудить Машу, слез с кровати и подошел к печке. Он долго сидел перед раскрытой дверцей, смотрел на холодный пепел и думал о том, что вот он сегодня с утра уже другой человек…
Ринтын с трудом разжег печку, и от раскаленной стенки потянуло теплом. Носки примерзли к полу в лужице, натекшей со стены. Ринтын еле отодрал их и посушил перед открытой дверкой печки.
Услышав скрип кровати, он оглянулся. Маша закрылась одеялом до подбородка. Она наблюдала за Ринтыном, и легкая улыбка играла на ее губах. Она была не совсем такая, как вчера вечером. Все как будто бы было прежнее, а она казалась иной. Может быть, оттого, что Ринтын никогда не видел ее в постели, или первая ночь что-то прибавила ей…
– Я хочу ее съесть,– сказал Ринтын, садясь на краешек жесткой кровати.
– Есть хочешь? – не поняла Маша.
– Я хочу съесть твою улыбку,– пробормотал Ринтын. Ну почему все нежные слова выглядят такими чужими и беспомощными? Сказать “любимая, дорогая” для Ринтына было все равно что декламировать чужие стихотворения и выдавать их за свои.
У Маши удивленно приподнялись брови, но Ринтын, не давая ей прийти в себя, поцеловал ее в уголки губ.
– А знаешь, Маша, я тебя очень люблю,– сказал Ринтын.
– Ну вот наконец-то! – засмеялась Маша.– Признался в любви после женитьбы!
– А мне почему-то казалось, что эти слова я тебе давно сказал,– смущенно произнес Ринтын.– Ты меня прости.– Он направился к печке, чтобы подложить дров, и зацепил ногой стул.
– Тише, Толя,– Маша приложила палец к губам.– Тебе надо быть здесь осторожным.
– Тесновато,– оправдывался Ринтын и спросил: – Кто-нибудь живет по соседству?
– Нет,– Маша высвободила руку из-под одеяла.– Иди-ка сюда. Я тебя хочу предупредить… Эту комнату мне дали незаконно. Дом недостроенный. Когда я сюда переселялась, меня предупредили, чтобы сюда не ходили посторонние.
– Я же теперь не посторонний,– возразил Ринтын.
– Тем более,– сказала Маша.– Как только узнают, что у меня появился муж, тут же отберут комнату.
– Ну почему же? – удивился Ринтын.
– Я перевелась в пищевой институт, чтобы получить работу с большей оплатой. Мне ведь тяжело одной. Тебе это трудно представить, потому что вас, северян, и кормят и одевают. А когда мне эту комнату давали, поставили условие: никого сюда не приводить.
– Что же они, заподозрили, что будешь вести легкую жизнь? – пошутил Ринтын.
– Ну что ты! Просто это территория стройки,– объяснила Маша.
Ринтын был счастлив. После лекций он сразу же бежал и ждал Машу с работы. Он почти перестал ходить в библиотеку, его долг Софье Ильиничне Уайт возрос до угрожающего числа знаков.
В ожидании Маши Ринтын писал новый рассказ. В нем повествовалось об охотнике Гэмалькоте, который не хотел, чтобы его подросшие сыновья прорезали окно в яранге. Яранга на то и яранга, чтобы быть без окна. Ринтын писал с увлечением и вспоминал дядю Кмоля, черты которого придал Гэмалькоту.
Коченели пальцы, а в памяти возникали далекие картины детства, когда он готовил уроки в холодном чоттагыне, а собаки обнюхивали чернильницу,– давно ли все это было, и вот он уже женат…
Маша молча целовала Ринтына и принималась разжигать печку. Ужинали глазированными сырками, кефиром и ложились в ледяную постель.
Ринтын вспоминал свое детство и вместе с этим воскрешал в памяти детали, которые переносил на страницы рассказа. Иногда он задумывался: не злоупотребляет ли он тем, что пишет только о хорошо знакомом? Даже люди у него обязательно должны были иметь живых прототипов, а о месте и говорить нечего: он попросту был не в состоянии выдумать целиком место действия для своих героев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75