https://wodolei.ru/catalog/drains/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Это были первые живые немцы, которых видел Ринтын. До этого он представлял их такими, как они выглядели в газетных карикатурах или в старом немом фильме “Пышка”, который шел в Улаке всю войну. Фильм привезли с последним пароходом осенью сорок первого года, и пять лет каждую субботу весь Улак наряжался и отправлялся на полярную станцию. Из месяца в месяц, из года в год. От фильма осталось меньше половины, но каждый зритель знал его так, что отсутствие некоторых кусков не портило впечатления. В фильме немцы выглядели настоящими злодеями, гримасничали и ходили так прямо, будто в них вставили железный стержень… И вот они – живые немцы. Как же так? Неужели человек может стать таким необузданным зверем? Это было горько и стыдно.
Иногда, гуляя по городу, Ринтын останавливался перед разрушенным домом. Кое-где на уцелевших внутренних стенах висели клочья обоев, свидетели ушедшей жизни. Людей, может быть, уже нет в живых, а обои, которые они клеили, остались.
Большинство прохожих носили шинели либо пальто, перешитые из серого шинельного сукна.
У рынка на Большом проспекте Васильевского острова женщины торговали каким-то тряпьем, старыми швейными машинами, семечками. Тут же бродили инвалиды войны – безрукие, безногие, на костылях, на маленьких колесных салазках, с грохотом катящихся по выщербленному асфальту.
В городских садах с деревьев облетали листья. Уходило тепло. Все чаще с Балтики задували порывистые холодные ветры. Вода в Неве рябилась волнами, над ней низко стлался сорванный ветром пароходный дым.
А Кайон загрустил. Он целыми днями не выходил из комнаты, лежал на кровати и читал. Он брал книги у венгров, которые изучали русский язык по произведениям русских классиков. На полках у них стояли “Анна Каренина”, “Записки охотника”, однотомники Пушкина, Блока.
Поздней осенью из Гавани,
От заметенной снегом земли
В предназначенное плаванье
Идут тяжелые корабли…
Читал он мрачным голосом и смотрел в окно на красную кирпичную стену с щербинками от снарядных осколков.
– А у нас уже выпал снег,– говорил он с печалью в голосе.– Лед звенит, и ветер острый, как охотничий нож.
Ринтын звал его с собой гулять по городу, но Кайон мотал головой и говорил:
– Что интересного? Всюду одно и то же – каменные дома, улицы – ущелья, река, запертая в каменные берега. Живой земли не видно, неба нет… Вечером выходишь на улицу – звезд не разглядишь. А у нас уже светит полярное сияние.
– Это называется ностальгия,– пояснил чех Иржи, сочувственно посматривая на Кайона.– Тоска по родине. Ничего, пройдет.
Чех был большой и красивый. Он носил роскошное кожаное пальто. Черуль пощупал кожу и тоном знатока заметил:
– Немецкое, офицерское.
– Верно,– сказал чех,– трофей.
– Будет туго зимой с деньгами, есть что закладывать в ломбард,– сказал практичный Черуль.
У Ринтына уже был на руках студенческий билет с фотокарточкой, но он еще не чувствовал себя настоящим студентом. Вот когда начнутся занятия, тогда другое дело.
Накануне начала занятий в общежитии появился Василий Львович Беляев, научный сотрудник института языка и мышления, бывший учитель Ринтына в родном его селении Улаке.
– Что же вы, ребята, не заходите ко мне? – сказал Василий Львович с упреком.– Мы с женой ждем, ждем вас. Я уже стал беспокоиться: может быть, вы не приехали? Зашел в деканат, а вы, оказывается, давно в Ленинграде. Адрес, что ли, забыли?
– Нет, помним,– смущенно ответил Ринтын.– Даже наизусть: на троллейбусе номер пять доехать до остановки Кирочная, выйти и идти до улицы Красной Конницы. Подняться на третий этаж и нажать кнопку на двери с цифрой семь.
– Все верно,– с улыбкой сказал Василий Львович.– Ждем вас сегодня в гости. Чаю попьем, вспомним Чукотку. Приезжайте!
Впервые Ринтын и Кайон отправлялись в такое далекое путешествие по Ленинграду.
Они сели в трамвай на углу Восьмой линии и Большого проспекта Васильевского острова. Вагон сначала шел по набережной, потом свернул на мост. Справа и слева открылась широкая гладь Невы.
– А здесь ничего,– тихо сказал Кайон, толкнув в бок Ринтына.
В открывшейся из трамвайного окна панораме было действительно что-то волнующее. И Ринтыну пришла удивительная и вместе с тем простая мысль: все это ведь создано человеческими руками. Всю эту красоту каменных берегов, дворцы, многоэтажные дома, кружевные мосты и золотые лучи шпилей сделал человек… По-своему хороши пустыни, тундры, горы, тайга… Человек – часть природы, он воспринимает ее как часть себя. Только городской житель, оторванный от земли, по-новому видит и лес, и поле, и горы. И так же тот, кто пришел оттуда, где нет таких каменных сооружений, спорящих величием с созданиями природы, не может остаться равнодушным при виде того, что сделал человек!
Трамвай свернул с моста и покатил по Невскому проспекту. Перед глазами замелькали витрины магазинов, огромные зеркальные окна и множество пешеходов на тротуарах.
– А людей-то! – удивлялся Кайон, много дней не выходивший на улицу.– Как комаров в тундре!
– И магазинов много,– также удивленно заметил Ринтын.– У нас в каждом селении всего-то по одному магазинчику, а тут – на каждом углу. И все большие.
По Суворовскому проспекту они шли пешком и искали улицу Красной Конницы.
Немного было досадно оттого, что на этой улице не оказалось даже намека на всадников. Обычная улица, довольно тихая, уходящая вдаль, прорезала скопища каменных домов. Вместо цокота подкованных сапог по асфальту шуршали шины автомобилей.
– Вот, по приметам, этот дом,– сказал Кайон, показывая на большое полуразрушенное здание с пустыми глазницами-окнами.
Ребята поднялись на третий этаж стоящего напротив жилого дома, нашли квартиру и позвонили. Широко распахнув дверь, Василий Львович сказал:
– Раздевайтесь и проходите в комнату.
Ринтыну любопытно было попасть в жилище коренного ленинградца. Гуляя по городу, он заглядывал в окна, видел кусочки чужой жизни, обстановку, большие оранжевые матерчатые абажуры над обеденным столом, господствовавшие почти в каждой квартире. Один и тот же человек совсем другой на улице, в учреждении, в магазине, дома. Входя в собственное жилище, он вместе с одеждой сбрасывает то, что делало его прохожим, служащим, покупателем… Дома человек такой, каков он есть на самом деле. Так полагал Ринтын.
Он оглядел комнату. Одна стена от пола до потолка была заставлена книгами. Художественной литературы было сравнительно немного, преобладали книги по лингвистике, по русской грамматике и по грамматикам других языков. У окна стоял письменный стол с большим чернильным прибором, изображающим приготовившегося к полету орла.
Пока хозяева хлопотали, готовя угощение, Кайон ходил по комнате, рассматривал на стенах фотографии, постоял у книжных полок и, наконец, сел на стул. Вдруг он вскочил, отогнул холстину, которой было покрыто сиденье.
– Ринтын! – позвал он громким шепотом.– Гляди, на что я сел!
Под холстом лежал большой пирог с вареньем. Пирог смялся, варенье размазалось, прилипло к холсту.
– Что ты натворил! – возмутился Ринтын.
– Откуда я знал, что лежит под материей? – оправдывался Кайон.– Зачем прятать еду?
– Не прятали, а покрыли, чтобы не остыл,– пояснил Ринтын, пытаясь пальцем соскоблить варенье с холста. Кое-как ему удалось собрать начинку. То, что не поместилось на пироге, он, недолго думая, съел.
– Как будто ничего,– сказал Кайон, критически оглядев работу товарища.
– Болван! – выругался Ринтын.– Встань посреди комнаты и там стой.
Вошел Василий Львович, держа в руках бутылки. Он посмотрел на Кайона.
– Что же ты стоишь? Садись. Вот сюда, на диван.
Кайон осторожно сел на диван. Василий Львович поставил бутылки и… уселся на тот же самый стул, с пирогом.
– Черт возьми! Что такое? – испуганно проговорил Василий Львович, вскакивая.– На пирог сел!
– Я только что тоже там сидел,– признался Кайон.
– Его надо съесть,– предложил Ринтын.
– Это мысль! – обрадовался Василий Львович и водрузил на стол изуродованный пирог. Он разрезал его ножом и подал каждому по огромному куску.
Вошла жена Василия Львовича с блюдом и ужаснулась:
– Что вы делаете?
– Ириночка, мы же проголодались,– подмигнув ребятам, сказал Василий Львович.– Ах, какой вкусный пирог! Познакомься: Ринтын, мой улакский ученик… Кайон. Он, правда, у меня не учился, но будет.
Ирина Дмитриевна с любопытством всматривалась в лица ребят и приветливо улыбалась. Она была большая, наверно, очень сильная женщина. С широкой спиной, на которой хорошо и удобно носить кожаный мешок с моржовым жиром.
Василий Львович разлил по стаканам вино, поднялся и торжественно сказал:
– Дорогие мои друзья! Насколько мне известно, именно вы – первые чукчи, которые поступают в университет. Помнишь, Ринтын, мое напутственное слово, когда ты пришел в первый класс?
– Я помню,– ответил Ринтын.– Вы тогда сказали: “Мои маленькие друзья, сегодня вы впервые пришли в школу. Я надеюсь, что среди вас нет лентяев. Ведь каждый из вас мечтает стать настоящим охотником. Но чтобы стать им, нужны терпение и упорство. Без этого невозможна и охота за знаниями. Чукчи – народ талантливый. Загляните каждый в свою ярангу – и вы найдете там творения умелых рук. Посмотрите на сумку того мальчика…” – Ринтын сделал паузу и улыбнулся: – Василий Львович, вы тогда показали на мою сумку… “Эту вещь мог сделать только настоящий художник…” Когда я вернулся домой и рассказывал о первом школьном дне, бабушка Гивынэ радовалась, что вы назвали ее художником.
Василий Львович взволнованно слушал. Он подошел к Ринтыну и обнял его.
– Спасибо, Ринтын, не забыл мои слова.
Ужин проходил весело, непринужденно. Вспоминали чукотскую жизнь, старых знакомых, разные случаи из школьной жизни.
Кайон рассказывал Ирине Дмитриевне, которая никогда не была на Чукотке, о своей школе:
– Наша школа помещалась в круглом домике. Это сооружение, внешне похожее на ярангу, внутри было разделено на три комнаты – в одной жил учитель, в других находились классы – первый и третий, второй и четвертый. На все четыре класса был один учитель. Ничего, учились. Считали, что так и должно быть, и этот маленький круглый домик, похожий на ярангу, действительно самое красивое здание, какое только можно придумать для Чукотки,
Ринтын не сводил глаз с книжной полки.
Василий Львович это заметил и сказал:
– Чукчи – народ известный в литературе.
Он достал с полки несколько небольших томиков.
– О вашем народе писал Тан-Богораз. Вот эту книгу написал польский писатель, который бывал в ваших краях, Вацлав Серошевский… А нынче вышла отличная книга моего знакомого, бывшего учителя Лаврентьевской культбазы, Семена Зернова – “Человек уходит в море”… Ну, а следующие книги о вашем народе уже надо ждать от вас, Ринтын и Кайон.
Василий Львович и Ирина Дмитриевна провожали ребят до трамвайной остановки. Вечерний город переливался разноцветными огнями. В вышине сияли окна домов, ветер нес запахи перегара бензина.
На прощание Василий Львович сказал:
– Вы теперь знаете дорогу в наш дом. Приходите в любое время, когда вам нужно, с делом и без дела. Наш дом – это ваш дом.
В переполненном трамвае Кайон задумчиво сказал Ринтыну:
– Хороший был у тебя учитель. Вот сейчас посидели у него, как будто съездили на Чукотку.
Поздно вечером Ринтын сел писать письмо в родной Улак, дяде Кмолю. Он описал все долгое путешествие от Въэна до Москвы, стараясь не пропустить никаких подробностей. Он знал, что письмо будут читать многие, и хотел, чтобы каждый читатель мог найти интересные для себя сведения.
“…наконец-то я добрался до той высшей школы,– писал Ринтын,– куда вы меня всем колхозом снаряжали. Плыли мы на пароходе, потом ехали по железной дороге. Кукы может быть спокоен: дорога действительно железная, и никакого обмана нет. Поезд – это множество вагонов-домиков на колесах. Тащит их паровоз, очень сильная машина. Много леса. Деревьев тут столько, как травы в тундре. Может быть, даже и больше. В Москве мы, как наказывали земляки, первым делом пошли на Красную площадь. Там очень красиво. В Ленинград приехали поздно вечером, ночевали на берегу реки, обложенной каменными берегами. Тепло было. Хорошо. Мне здесь нравится, хотя тоскливо оттого, что еще пять лет я не смогу приехать на Чукотку. Если увидите маму, пусть она мне напишет…”
3
Ринтын долго не мог уснуть. Завтра первый день его студенческой жизни. Он уже привыкал к новому дому, который станет ему родным на долгие пять лет, познакомился со своими однокурсниками.
По сравнению с некоторыми народностями Севера чукчей можно было бы по численности отнести к великим нациям. Ломи Торотин, стройный и очень спокойный паренек, представлял в университете нганасан – народность, насчитывающую всего лишь несколько сот человек на полуострове Таймыр. Ринтын и раньше слышал об эвенках, ненцах, нанайцах, саамах, нивхах, юкагирах… Кучерявый, веселый фронтовик Михаил Маликов по национальности оказался селькупом. Этот маленький народ жил на Енисее, по соседству с кетами, и родословную свою тянул из далеких глубин веков, с Междуречья, из колыбели человеческой истории.
Кайон и Ринтын раздобыли у соседей утюг и весь вечер разглаживали и чистили костюмы. Кайон записался на историческое отделение северного факультета, а Ринтын на филологическое. В первый день у Ринтына должны были быть лекции – история освоения Советской Арктики, вводная лекция по советской литературе, введение в общее языкознание.
– Предметы-то какие! – уважительно сказал Кайон, ознакомившись со своим расписанием, которое включало курсы археографии, источниковедения, археологии.
Одно звучание этих слов доставляло Кайону большое удовольствие. Он сказал Ринтыну:
– Теперь я понимаю, почему ты так рвался именно в Ленинградский университет. Действительно храм науки.
Ринтын проснулся на рассвете и больше не мог уснуть. Товарищи по комнате еще спали. Ринтын прислушался. Звенели первые трамваи, далеко-далеко трубил пароход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75


А-П

П-Я