Но есть и другая категория: женщины нового типа, к которым принадлежит моя переводчица. Внешне это обыкновенная женщина, с той разве разницей, что они не красят губ и одеваются скромнее и проще. По-видимому, и по своей натуре это такие же женщины, как и все другие, но их женской физиологии не дощупаешься под спудом мужского образования. Они свободно говорят о самых трудных вещах, бьют нашего брата своими познаниями из области экономики и философии. Смотришь на них и думаешь: по существу ведь – это нормальная девушка с нормальными физическими потребностями, по всем данным, она, наверное, кого-то любит, с кем-то живёт. Но слушая её профессорские принципиальные высказывания по самым сложным вопросам, как-то нелепо представить себе, что такую можно обнять или погладить её колено под юбкой. Последнее замечание принадлежит не мне, а Мурри.
Страна здесь суровая, первобытная. Каждое место связано с какой-нибудь жуткой былью. На днях у выезда из местечка мне показали дыру в обычной глиняной ограде. Я проезжал десятки раз и не замечал ничего достопримечательного. Оказалось, что у местного населения дыра эта считается святой дырой: она помогала роженицам рожать. Как помогала? Очень просто. При тяжёлых родах женщину несли к этой пробоине в сопровождении соседок и с молитвой протаскивали её через дыру в дувале. Так как пробоина довольно узкая, баба разрешалась обычно после первой такой операции. Очень упрямых пропихивали вторично. Проезжая с тех пор мимо этой «священной дыры», я погоняю лошадь. Жутко думать, сколько смертей на глиняной совести этого «святого места».
Всю эту историю рассказала мне моя переводчица. Она даже сострила, что советская власть должна бы построить на этом месте образцовую гинекологическую клинику. И, хотя это было сказано в шутку, я почти уверен, что они её построят.
Как я здесь живу? Живу довольно странно, и описать это так, чтобы на расстоянии всё стало понятно, вряд ли сумею. Атмосфера, в которой мы здесь живём и работаем, мало походит на ту рабочую обстановку, к которой мы привыкли в Америке. И работа здесь мало походит на работу у нас, – это совершенно разные понятия. Здесь её в отличие называют ударной работой. Это почти непереводимо. Это носится в воздухе: атмосфера неослабевающего азарта, что-то среднее между спортивным состязанием и крупной игрой. Попробуй себе представить строительство канала как грандиозное спортивное состязание, перманентный матч между многочисленными командами рабочих (здесь эти команды называют бригадами), и у тебя будет приблизительное представление о том, что такое – здешняя ударная работа. Впрочем, ты не в состоянии этого представить, да это тебе и неинтересно.
Не знаю вообще, зачем обо всём этом тебе пишу. Вероятнее всего потому, что сегодня – выходной день. Мурри уехал на охоту, идти некуда, а сидеть без работы я здесь отвык. Вот сижу и пишу.
Целую тебя. Твой Джим.
Кларк отложил ручку и перечитал письмо. Дочитав до конца, он спокойно порвал письмо в клочья и бросил под стол, достал чистый лист бумаги и написал:
Дорогая Дженни! Жив и здоров. Чувствую себя хорошо. Письмо твоё получил. Очень рад, что моё жалованье выплачивают тебе регулярно и что кончились твои материальные хлопоты. Если Рут проявляет способности к музыке и средства это позволяют, конечно купи в рассрочку пианино. В такого рода делах, право, можешь решать сама, не советуясь со мной. Купи Рут хорошую большую куклу и скажи, что прислал папа. Здесь никаких интересных безделушек и ковров нет, и пересылать что-либо отсюда в Америку было бы совершенно нелепо. Зайди в любую колониальную лавку и купи себе на выбор, какая взглянется, вещицу, воображая, что это – подарок от меня. Всё дело лишь в капельке фантазии. Целую вас крепко, тебя и Рут. Кланяйся от меня друзьям и Баркеру, если его увидишь.
Твой Джим.
Он запечатал конверт и пошёл на почту. Делать было действительно нечего. Полозова, мобилизованная в комсомольский штаб по организации штурмового строительства узкоколейки, уже неделю сидела на пристани. Мурри, по своему обыкновению, носился где-то с ружьём в погоне за джайранами. Кларк, поваландавшись бесцельно по улицам, решил последовать его примеру. Он одолжил у Кирша ружьё и, оседлав коня, рысцой выехал на плато. Миновав головной участок, он свернул с дороги и поехал напрямик по колючке к горам. Огромные рыжие кочки при приближении лошади внезапно вскакивали на тонкие ноги и, обернувшись верблюдами, торопливо убегали в степь. Бурые морщинистые холмы вырисовывались над степью, как гигантские туши бегемотов, всплывшие погреться на поверхность трясины. Лошадь, приближаясь к ним, подозрительно храпела: того гляди и они шарахнутся и побегут, волоча по земле жирные животы.
Встретить джайранов Кларку так и не удалось. Трофеями целого дня скитаний болтались у седла три подстреленных перепела. Зверская жара, как рюмка чистого спирта, свела судорогой иссохшую глотку. Солнце касалось уже горизонта у ската длинной горы, похожей на щуку, и слепило глаза, как блесна. Наконец в расщелине между холмами Кларк увидел незнакомый кишлак и, стегнув лошадь, галопом поскакал по направлению к ближайшим мазанкам. Он осадил коня перед крайней хибаркой, отгороженной от дороги непроницаемым высоким дувалом. Мазанка, как все жилища в этих краях, стояла, презрительно повернувшись спиной к дороге.
Кларк поднялся в стременах и прокричал. На крик ответила тишина. Кларк прокричал ещё.
Из-за угла появился дехканин.
Кларк жестом попросил пить, повторяя заученное магическое слово «об». Дехканин исчез и вернулся с тыквой. В пузатом животе тыквы гулко булькала вода… Кларк вытер ладонью рот и прижал руку к сердцу в знак благодарности. Он поправился в седле и только сейчас заметил, что истекающие кровью перепела испачкали седло и бриджи. Отвязав убитых птиц, он жестом попросил дехканина завернуть их во что-нибудь.
Дехканин унёс тыкву и вернулся с газетой. Он развернул её и протянул руку за перепелами. По титульной заставке Кларк узнал газету, выходящую на строительстве. В развёрнутой странице просвечивала дыра: из листка ножницами была вырезана голова чьей-то фотографии… Кларк почувствовал, что дехканин тоже смотрит на вырезанное место, поднял глаза и встретился с глазами, вернее с одним глазом дехканина. У дехканина не было левого глаза, и лицо его казалось от этого свёрнутым на сторону. Дехканин, схватив птиц и газету, пропал в расщелине за хибаркой. Через некоторое время он вынес свёрток с птицами, завёрнутыми в какую-то бумагу, и сунул его в руки Кларку. Кларк всё ещё растерянно смотрел на кривое лицо незнакомого. Лицо казалось злым и враждебным, единственный прищуренный глаз смотрел с ненавистью и злобой.
И было в этом взгляде что-то необъяснимо страшное, или тут действовала сама обстановка, – пустая уличка, вбитая тупым клином в глухую горную расщелину, – только Кларк почувствовал вдруг животный страх, судорогой подкативший к горлу. Он вздёрнул на дыбы коня, и круто повернул и понёсся от этой слепой глиняной улицы в степь, на простор, и долго летел, не оглядываясь, хлеща коня, словно за ним гналась погоня.
Осадил лошадь так же внезапно, как и пустил её вскачь. Кругом простиралась голая степь. Расщелину в горах, где ютился мёртвый кишлак, едва было видно. Кларк пустил лошадь шагом и попытался спокойно продумать, что, собственно, случилось. Что это было? Страх? С чего это началось? Газета? «Нет, не газета, а дыра в газете, – дыра, вырезанная ножницами».
Лошадь остановилась, ждала привычного удара камчой. Они долго стояли среди степи, и человек бессмысленно повторял: «Дыра, вырезанная ножницами», – чувствуя, как мурашки ползают по спине. «Ну, конечно. Это же – моя голова!»
Камча хлестнула по крупу, и лошадь тронулась шагом. Опять всплыл знакомый лист газеты, фотография инженера Кларка в статье о его выступлении по поводу махорки и другой листок, небольшой и белый, с наклеенной на нём аккуратно выкроенной из газеты головой с обрезанными ушами и глазами, продырявленными булавкой.
«Чего же, собственно говоря, я так испугался?» Ощущение собственного испуга было постыдно и неприятно. «Надо запомнить местность, хорошо запомнить местность». Кларк повернул коня. Расщелина в горе казалась отсюда невзрачным изломом. Кругом широким половодьем текла степь. Смеркалось. Запомнить было трудно.
На головной участок Кларк приехал поздно ночью. Первая мысль была заехать к Синицыну и рассказать обо всём ему. К сожалению, Синицын не говорил по-английски. Приходилось отложить до завтра.
Полозова не вернулась и на следующее утро. Мурри ранёхонько уехал на второй участок руководить работами на консольном перепаде.
Кларк отпустил машину и, раздосадованный, пошёл пешком к каналу. Теперь через плато, докуда хватал глаз, тянулась высокая насыпь. Между отвалами лежал вырытый в гальке глубокий канал.
Экскаваторы, закончив работу, отъехали дальше на юг, потрошить залежавшуюся землю. Их было уже в ходу десятка полтора. В проторенном ими овраге подрывники рвали обнажённый скальной пласт. Раздробленный киркой камень рабочие сваливали в зияющие воронки бункеров. По скату кавальера, снизу вверх, стремительным ключом, как повернутый вспять горный поток, била шуршащая лента конвейера, унося сшибающиеся на ходу глыбы породы.
Желоб в этом месте был метров двенадцать глубиной, а нужно было выбрать ещё шесть. Конвейер установили неудобно, и рвать приходилось с опаской, небольшими кусками, чтобы не повредить всей кропотливой установки. И сейчас опять подрывники неправильно распределили сектор взрыва, а Полозовой, как назло, не было, и объяснять было трудно. Кларк спустился на дно канала и жестами стал пояснять, куда распределять заряды.
Близился обычный момент взрыва. Наверху уже остановили трактор, и бегущая лента конвейера внезапно застыла, как поток, на лету схваченный льдом. В тишине, сменившей однообразный гул мотора, слышно было, как по ту сторону кавальера осыпаются последние камни. Заверещали свистки, и рабочие вперегонки кинулись наверх. Кларк пропустил их вперёд и стал карабкаться последним, вместе с подрывниками. Легко прыгая по уступам, сокращая дорогу, он свернул вбок, сделал ещё один прыжок и ударился подбородком о спину внезапно остановившегося рабочего. Кларк растопырил руки, чтобы удержать равновесие. Рабочий, загородивший дорогу, поскользнулся и ухватился рукой за насыпь. Кларк увидел на секунду часть его лица, вернее его глаз, глаз, которого не было, – сплющенный безглазый профиль. Поскользнувшаяся нога рабочего сбила с выступа ногу Кларка. Он вскрикнул и, захватывая воздух широко распростёртыми руками, грузно рухнул вниз…
На строительстве этот памятный день ознаменовался ещё одним происшествием. Ночью на втором участке загорелись стога. Предполагали поджог.
Комаренко, разбуженный телефонным звонком, выехал на место происшествия. Весь участок он застал на ногах. Благодаря быстрой организации рабочих целиком сгорел только один стог. Второй удалось потушить, и огонь не перекинулся на стройки.
Утром, вернувшись с пожарища в городок второго участка, уполномоченный с начальником на веранде пил чай и рассказывал анекдоты, от которых даже сеттер Бек учтиво ухмылялся в лапу.
Тогда на веранду к Рюмину поднялся запыхавшийся экскаваторщик Метёлкин и доложил, что один из уртабаевских экскаваторов испорчен и нуждается в капитальном ремонте.
Уполномоченный не допил чая и, не попрощавшись, пошёл за Метёлкиным. Они молча пересекали городок. Первым заговорил Комаренко:
– Давно остановился?
– Сегодня с утра.
– Вчера работал?
– Работал до самого вечера.
– Когда заметили неисправность?
Драгер повернулся. Рябое усатое лицо сморщилось в гримасу. Он сбил внезапным движением кепку на затылок, махнул рукой и пошёл прочь. Отойдя шага три, он повернул обратно.
– Ну, виноват, ну, знаю. Пусть объявят выговор. Думали, что городок весь сгорит, побежали помогать…
– Эх, Метёлкин, а я думал, что на тебя положиться можно… ещё коммунист…
Драгер не ответил, понуро созерцая собственные сапоги.
– Оба побежали?
– Очень поздно работу кончили. Все спешили, оставалась самая малость. Вздремнули с Федькой, а тут загорелось, заполыхало, мы – бежать помогать… ну, и…
– Ну, и… что? Тебе сказали: береги экскаватор.
– Что и говорить… сам знаю, виноват.
– А на кой мне чёрт твоё признание? Надолго отлучался?
– Да нет, часика на полтора самое большое.
– Какое повреждение?
– Часть одна сломана. У нас таких в запасе нет, придётся заказывать.
– По-твоему, что: износилась? Или, может быть, злой умысел? Не мог её сломать тут кто-нибудь?
– Не думаю… Часть она маленькая. Должен был бы, сукин сын, уж очень специально знать экскаваторное дело, чтобы до этого додуматься.
Уполномоченный внимательно осмотрел мотор, долго изучал сломанную часть. Ушёл, не сказав ни слова.
Шагах в пятидесяти его догнал Метёлкин.
– Товарищ уполномоченный!
– Ну?
– Вы думаете, нарочно сломали? Потому ежели сломали, то я доберусь, чьих это рук дело. Издохну, а доберусь…
Уполномоченный ушёл. Метёлкин долго ещё стоял на дороге, смотря ему вслед. Вернувшись к экскаватору, он сел на песок, мрачно сдвинув на глаза кепку. Он долго сидел у неподвижного экскаватора, тупо уставившись в песок, вернее во втоптанную в песок бурую вещицу.
Прошло много минут, пока маленький предмет, блеснув на солнце, привлёк внимание Метёлкина. Драгер, подвинув вещицу ногой, порывисто наклонился и поднял её с земли. Это был плоский пузырёк с насом. Метёлкин долго рассматривал его на раскрытой ладони. Ни он сам, ни помощник Федька наса не жевали. Жевали только таджики. Вещица была обронена совсем недавно.
Метёлкин вскочил и бросился в городок. Из городка выехала машина и, свернув на плато, поднеслась к головному участку. Метёлкин кинулся напрямик, вслед за удалявшейся машиной.
– Товарищ уполномоченный! – он бежал и кричал, хотя в машине услышать его не могли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83