- Нет. Я не могу этого объяснить, но так лучше.
- Мы только начинаем нашу совместную жизнь, а ты говоришь так, словно хочешь ее разорвать. Это обидно, Джип. Вот и все.
Наступила мертвая тишина, оба лежали тихо в темноте, как бы стараясь победить друг друга одним молчанием. Прошел почти час, прежде чем он вздохнул, и, почувствовав его губы на своих, она поняла, что победила.
ГЛАВА III
Она сидела в кабинете, и лунный свет падал на ее лицо. Снова нахлынули воспоминания о днях, которые они провели вместе в этом старом доме.
В первую зиму Саммерхэй сильно расшибся на охоте. Вспоминать о том, как она его выходила, было удивительно приятно, хотя с тех пор прошло уже два года. Чтобы ускорить выздоровление, они поехали в марте в Пиринеи, в Аржелес-цветущий миндаль, синева неба, чудесные две недели! Когда они возвращались домой, в Лондоне произошла первая неприятная встреча. Однажды вечером, выходя из театра, Джип услышала женский голос:
- О! Брайан! Как давно мы не виделись! Он ответил нерешительно, словно обороняясь:
- Здравствуй! Как поживаешь, Диана?
- Где ты пропадаешь все время? Почему не бываешь у нас?
- Живу в деревне, как-нибудь зайду. До свидания.
Высокая девушка, рыжеволосая, с удивительно белой кожей и карими - да, карими! - глазами... Джип видела, как эти глаза с каким-то жгучим любопытством окинули ее с головы до ног. Брайан взял Джип под руку.
- Пойдем, возьмем машину.
Когда они выбрались из толпы, она сжала ему руку и спросила:
- Кто она?
- Троюродная сестра, Диана Лейтон.
- Ты ее хорошо знаешь?
- О, да, мы часто встречались.
- И она тебе очень нравится?
- В общем, да.
Он внимательно посмотрел ей в лицо; в глазах его, обычно серьезных, искрился смех. До сегодняшнего дня эта высокая девушка с ослепительно белой кожей, с жгучими карими глазами и огненно-рыжими волосами была для Джип всего лишь не совсем приятным воспоминанием. Как раз с того вечера они решили больше не скрывать свою связь, стали ходить, куда хотели, не опасаясь встречи с кем-либо из знакомых. Ничто так не помогает пренебрегать обществом, как любовь. К тому же они редко бывали в Лондоне. Но Джип никогда не покидало ощущение, что тот идеал жизни, к которому стремилась она, вовсе не идеал для него. Ему надо бывать в свете, встречаться с людьми. Его нельзя отгородить от светских развлечений и обязанностей; в один прекрасный день он может почувствовать, что прозябает по ее вине. Ездить каждый день в Лондон было утомительно; и она уговорила его нанять меблированную квартиру в Темпле и ночевать там три раза в неделю. Несмотря на все его мольбы, она ни разу не побывала в этой квартире и, приезжая в Лондон, всегда останавливалась на Бэри-стрит. Она боялась вызвать у него ощущение, что висит на нем тяжелым грузом. Быть для него всегда желанной, не будничной, чтобы, уезжая, он стремился поскорее вернуться к ней! Она никогда не спрашивала его, где он бывает, с кем встречается. Но иногда она задавала себе вопрос: любит ли он ее так, как любил раньше? Такая ли его любовь, как ее - страстная, обожающая, заботливая, самоотверженная, отдающая себя целиком? Но в душе она требовала взамен такой же любви - ибо как может гордая женщина любить человека, который ее не любит? Ее любовь всегда жаждет союза более полного, чем тот, который возможен в этом мире, где все движется и изменяется. Восставать против пут такой любви у нее и в мыслях не было. Она не выдвигала никаких условий: она поставила все на одну карту, как когда-то сделал ее отец.
Лунный свет теперь уже ярко заливал старый письменный стол и вазу с тюльпанами, придавая цветам призрачный оттенок, словно они явились из какого-то другого, недоступного человеческому познанию мира. Луна бросала яркие блики на бронзовый бюст Вольтера, и, казалось, он усмехается уголками своих запавших глаз. Джип немного повернула бюст, чтобы свет упал на другую сторону лица Вольтера. Под бюстом на дубовой доске лежало письмо. Она потянула его к себе:
"Дорогой Брайан!
Но послушай же - ты растрачиваешь себя!"
Джип положила письмо на место и встала, желая побороть искушение прочесть до конца и посмотреть, от кого письмо. Нет! Чужих писем не читают. Потом вдруг до нее дошла вся важность этих нескольких слов: "Дорогой Брайан! Но послушай же - ты растрачиваешь себя!" Почерк женский, но не матери и не сестер, их почерк она знала. Кто же посмел сказать, что он растрачивает себя? Письмо явно не первое. Какая-то близкая ему женщина, имени которой она не знает, потому что... потому что он никогда не говорил о ней. Растрачивает себя - на что? На жизнь с нею здесь? А может быть, так и есть? Она стала рыться в памяти. В прошлое рождество, в те солнечные, холодные, прекрасные две недели, которые они провели во Флоренции, он был полон веселья. А теперь - май. От прежней веселости не осталось и следа... "Но послушай же - ты растрачиваешь себя!" Внезапная ненависть вспыхнула в Джип к этой неизвестной женщине, которая посмела сказать это; ее бросило в жар, уши зарделись. Ей захотелось разорвать письмо в клочки. Но Вольтер словно сторожил ее и смеялся над ней. Она вышла из комнаты и подумала: "Пойду встречу его, я не могу сидеть здесь и ждать".
Она вышла в залитый лунным светом сад и медленно побрела по ярко освещенной дороге к станции. Была волшебная ночь, сухая, без росы. Лунные блики ложились на деревья, точно инеем покрывая стволы и ветви, одевая в трепещущее призрачное серебро буковую рощицу. Ни один листочек не шевелился, нигде ни живой души. Она подумала: "Я поведу его домой через эту рощицу". И она стала ждать его на дальней опушке, там, где он должен был пройти. Пришел поезд; мимо промчалась машина, за ней велосипедист; потом она увидела первого пешехода, он широко шагал, почти бежал. Она увидела, что это Саммерхэй, и, позвав его, кинулась обратно в тень деревьев. Он бросился за ней.
Они уселись на большой пень. Прислонившись к его плечу и глядя на темные ветви, Джип спросила:
- У тебя был тяжелый день?
- Да. Задержался из-за поздней консультации, а потом старый Лейтон пригласил меня обедать.
Джип показалось, будто земля слегка подалась под ее ногами.
- Эти Лейтоны живут на Итон-сквер, да? Званый обед?
- Нет. Были только старики, Берти и Диана.
- Диана? Это та девушка, которую мы встретили, выходя из театра?
- Когда?! О! Ах да!.. Какая у тебя память, Джип!
- Да. Память мне хорошо служит, когда речь идет об интересующих меня вещах.
- Разве Диана интересует тебя?
Джип пристально посмотрела на него.
- Да. Она умна?
- Я думаю, ее можно назвать умной.
- И она влюблена в тебя?
- Боже праведный! С чего бы это?
- А разве это так невероятно? Вот я же влюблена в тебя.
Он стал целовать ее. Закрыв глаза, Джип думала: "Не потому ли он целует меня, что не хочет отвечать?" Наступило минутное молчание.
- Скажи мне правду, Брайан... Тебе никогда... никогда не приходило в голову, что ты растрачиваешь себя со мной?
Она явно почувствовала, как дрогнула его рука; но лицо его было открыто и безмятежно, а голос такой же, как всегда, немного поддразнивающий.
- Растрачиваю себя! Что за странные мысли, милая?
- Обещай, что ты скажешь мне, когда я тебе уже не буду нужна.
- Отлично! Только не думаю, что сие случится в этой жизни.
- Я не так уверена.
- А я уверен.
ГЛАВА IV
Спустившись на следующее утро вниз, Саммерхэй прямо прошел в свой кабинет; ему было не по себе: "Растрачиваешь себя!.." Куда он девал письмо от Дианы? Он помнил, что Джип вошла как раз в ту минуту, когда он кончил читать его. Он принялся искать на полочках и в ящиках, разбирать все, что лежало наверху, и при этом сдвинул бюст Вольтера - письмо лежало под ним. Он взял его со вздохом облегчения.
"Дорогой Брайан!
Но послушай же - ты растрачиваешь себя! Право, голубчик, это так. Il faut se faire valoir! Надо знать себе цену (франц.). Ты можешь сейчас шагнуть только одной ногой; другая - застряла бог весть в какой таинственной дыре. Одной ногой в могиле - и это в тридцать лет! Да ну же, Брайан! Надо с этим кончать. Тебя ждет так много впереди. Нечего дуться и повторять, что я сую нос не в свое дело. Я говорю от имени всех, кто тебя знает. Все мы чувствуем, что за болезнь губит розу. Кроме того, ты всегда был моим любимым кузеном - с тех пор, как мне было пять, а ты был десятилетним маленьким задирой; и мне просто противно думать, что ты медленно катишься вниз вместо того, чтобы быстро подниматься вверх. О, я знаю: - "к черту весь мир!" Но, а как же ты сам? Я скорее думаю, что весь мир посылает тебя к черту. Довольно! Когда ты будешь у нас? Я прочитала ту книгу. Автор, видимо, полагает, что любовь - это только страсть, а страсть всегда что-то роковое. Так ли это? Может быть, ты знаешь лучше?
Не сердись на меня за такое старушечье письмо.
Au revoir.
Преданная тебе кузина
Диана Лейтон".
Он сунул письмо в карман. Оно пролежало, должно быть, два дня под этим бюстом! Видела ли его Джип? Он посмотрел на бронзовое лицо; философ глядел на него глубоко сидящими глазами и словно говорил: "Что ты знаешь о человеческом сердце, мой мальчик, - о своем, о сердце твоей любовницы, или той девушки и кого бы то ни было? Сердце еще заведет тебя в дебри! Можно положить сердце в пакет, завязать его бечевкой, запечатать сургучом, бросить в ящик и запереть его! А завтра оно как ни в чем не бывало очутится на свободе и будет плясать на этом твоем пакете. Ха-ха!"
Саммерхэй подумал: "Ты, старый козел! У тебя самого никогда не было сердца!" В комнате наверху Джип, наверно, все еще стоит у зеркала и кончает причесываться. Право же, любой человек был бы негодяем, если бы даже в мыслях позволил себе... "Полно! - казалось, говорили глаза философа. Жалость! Это смешно! А почему бы не пожалеть эту рыжеволосую девушку с такой белоснежной кожей и такими жгучими карими глазами?" Старый дьявол! Нет, его сердце принадлежит Джип, и никто в мире его не отнимет у нее! Как он любит ее, как любит! Она всегда останется для него тем, чем была... А рот мудреца искривился, словно выговаривая: "Совершенно верно, дражайший! Но сердце презабавный предмет и очень вместительный!"
Легкий шум заставил его обернуться.
В дверях стояла маленькая Джип.
- Здравствуй, Бэрайн! - Она подлетела к нему, и он подхватил ее и поставил к себе на колени; солнечный луч играл в ее вьющихся пушистых волосах.
- Ну, цыганочка, кто теперь уже большая девочка?
- Я сейчас поеду верхом.
- Ого!
- Бэрайн! Давай сыграем в Хампти-Дампти!
- Давай!
Джип все еще доканчивала одно из тех сотен дел, которые отнимают у женщины четверть часа уже после того, как она заявляет, что "совершенно готова"; маленькая Джип выкрикнула: "Хампти!" - и Джип отложила иглу, чтобы посмотреть этот священный обряд.
Саммерхэй уселся на край кровати, округлил руки, Втянул шею, надул щеки - все это должно было изображать яйцо; а потом неожиданно - хотя и не удивив привычную к этому маленькую Джип - он начал кататься по кровати.
А она, изображая "всю королевскую конницу", бесплодно пыталась поднять его. Эта старинная игра, в которую сама Джип ребенком играла сотни раз, была ей сегодня особенно дорога: если он может быть таким до смешного 'Молодым, чего же стоят все ее сомнения! Она глядела на его лицо, на то, как он мотал головой из стороны в сторону - он был невозмутим и спокоен, несмотря на то, что маленькие кулачки, не переставая, колотили его. Джип подумала: "И эта девушка осмелилась сказать, что он растрачивает себя!" Эта высокая девушка с белой кожей. Диана, которую они встретили в театре и которая вчера обедала с ним, - да, это она написала эти слова. Джип была теперь уверена в этом!..
Когда после долгой скачки по холмам они придержали уставших лошадей, Джип, не глядя на Саммерхэя, внезапно спросила:
- Она - охотница?
- Кто?
- Твоя кузина Диана. Он ответил лениво:
- Ты что же, считаешь, что она охотится за мной? Она знала этот тон, это выражение его лица, знала, что он сердится, но не могла остановиться.
- Да, считаю!
- Значит, ты начинаешь ревновать меня, Джип?
От его холодных, нарочито откровенных слов у нее сжалось сердце. Она пришпорила лошадь. Когда она снова осадила ее, он посмотрел ей в лицо и испугался. Оно словно окаменело. И он сказал тихо:
- Я не хотел тебя обидеть, Джип
Но она только покачала головой. Нет, он именно этого хотел - сделать ей больно!
- Видишь это длинное белое облако и зеленоватый цвет неба? - сказала она. - Завтра будет дождь. Надо пользоваться каждым ясным днем, как будто он - последний.
Расстроенный, смущенный, но все еще немного сердясь, Саммерхэй ехал рядом с ней.
Ночью она плакала во сне; когда он разбудил ее, она прижалась к нему и сказала, рыдая:
- Ах, мне снилось, что ты перестал любить меня! Он долго обнимал ее, успокаивал. Никогда, никогда
он не перестанет любить ее!
Но облачко, не больше ладони, может разрастись и сделать хмурым самый ясный день.
ГЛАВА V
Лето шло, а на сердце каждого из них все еще лежал какой-то груз невысказанного. Солнечные дни сначала становились все длиннее, потом, медленно пройдя свой зенит, постепенно стали убывать. По субботам и воскресеньям они катались на лодке - иногда вместе с Уинтоном и маленькой Джип, но чаще всего вдвоем; для Джип река никогда не теряла своего очарования, очарования того первого вечера.
Всю неделю она ждала этих часов, когда сможет остаться наедине с ним, когда окружающая лодку вода будет оберегать ее не только от мира, который может отнять его, но и от тех свойств его собственного характера, которые она уже давно окрестила "старогеоргианскими". Однажды она решилась отправиться одна в суд, чтобы посмотреть на него в мантии и парике. В этих жестких седых кудрях над широким лбом он казался таким суровым и мудрым человеком того блистательного, великолепного мира, к которому она никогда не будет принадлежать. Она знает: ей доступна только одна сторона его существования! На реке он принадлежит ей безраздельно - милый, ленивый, беспредельно любящий, он кладет голову ей на колени, прыгает в воду, плещется возле нее; с засученными рукавами, обнаженной шеей и улыбающимся лицом, сидит за веслами, они медленно плывут по течению, и он поет "Вперед неси меня, волна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40