И мучительно старалась найти какую-то глубокую и разумную причину, которая толкнула ее на этот шаг. Но чем больше она томилась и тосковала, тем все больше росли ее растерянность и болезненное сознание, что она в клетке. Позднее пришло к ней другое, более определенное недомогание.
Много времени она проводила в саду. Цвет на деревьях уже облетел, сирень тоже отцвела, распускалась акация, замолкли дрозды.
Уинтон после тщательного наблюдения установил, что между половиной четвертого и шестью он едва ли мог наткнуться на зятя, и он приходил почти ежедневно выпить чашку чая и выкурить на лужайке сигару. Здесь он сидел вместе с Джип и теперь, когда Бетти подала карточку. На ней было напечатано: "Мисс Дафна Уинг".
- Проводи ее сюда, пожалуйста, Бетти, и подай свежего чаю и побольше поджаренного хлеба с маслом. И шоколада и других сластей, Бетти, милочка!
Бетти удалилась с тем восторженным выражением, которое появлялось у нее на лице, когда ее называли "милочкой". Джип сказала отцу:
- Это та маленькая танцовщица, я о ней говорила тебе. Ты сейчас увидишь ее, она совершенство. На ней будет обычное платье. Как жаль!
На Дафне Уинг было платье цвета слоновой кости, отделанное ярко-зеленым шифоном, с кушаком из крошечных листочков; на голове - веночек, тоже из зеленых листьев. Она походила на нимфу, выглядывающую из увитой плющом беседки. Все это выглядело немного кричащим, но сама она была очаровательна и никакое платье не могло скрыть красоты ее фигуры. Она казалась явно смущенной.
- О миссис Фьорсен, я думаю, вы не против моего прихода. Мне так хотелось снова повидать вас. Граф Росек сказал, что можно. С моим дебютом все уже устроено. О, как вы поживаете?
Глаза ее округлились, рот приоткрылся, и она опустилась на стул, пододвинутый ей Уинтоном. Джип заметила выражение его лица и рассмеялась. Отец - и... Дафна Уинг!
- Вы танцевали - с тех пор у графа Росека?
- О, да, да! Разве вы... Разве вы не... О, да, разумеется!
У Джип промелькнула мысль: "Значит, Густав бывал на ее танцах и ничего мне не говорил!"
- Ну, конечно! - тут же сказала она. - Я и забыла. Где же ваш дебют?
- В пятницу в "Октагоне". Это блестяще, правда? Они подписали со мной хороший контракт! Я так хочу, чтобы вы и мистер Фьорсен пришли!
- Конечно, мы придем. Мой отец тоже любит танцевальное искусство. Правда, отец?
- Когда оно хорошее, - учтиво ответил Уинтон.
- О, мои танцы хороши! Правда, миссис Фьорсен? Я хочу сказать... я упражняюсь с тринадцати лет, вы ведь знаете! Я просто обожаю танцы. Я думаю, вы танцевали бы великолепно, миссис Фьорсен. У вас такая, безукоризненная фигура. Я просто любуюсь вашей походкой.
Джип покраснела.
- Возьмите эту конфету, мисс Уинг, там внутри - малина.
Маленькая танцовщица положила конфету в рот.
- О, пожалуйста, не называйте меня мисс Уинг! Зовите меня Дафна. Мистер Фьор... все зовут меня так!
Чувствуя на себе взгляд отца, Джип пробормотала:
- Дафна - прелестное имя. Хотите еще конфету? Это абрикосовая.
-- Они великолепны! Знаете, я буду танцевать первый танец в платье померанцевого цвета. Мистер Фьорсен предложил это. Но я думаю, он говорил вам? Может быть, это вы и придумали, да?
Джип покачала головой.
- Граф Росек говорит, что все ждут моего дебюта...
Она замолчала. Рот ее был полуоткрыт, словно в ожидании новой конфеты.
- Как вы думаете, моих танцев действительно так все ждут?
- Надеюсь, что да, - сказала Джип.
- Граф Росек говорит, что во мне есть что-то оригинальное. Как приятно, если это так! Ведь у него прекрасный вкус. И у мистера Фьорсена тоже, не правда ли?
Видя, с каким ожесточением попыхивает своей сигарой отец, Джип только кивнула.
Маленькая танцовщица отправила в рот конфету.
- Еще бы, он ведь женился на вас!
Заметив, наконец, что Уинтон не сводит с нее глаз, Дафна Уинг сконфузилась и пролепетала:
- О, здесь чудесно, - прямо как в деревне! Боюсь, что мне пора. Как раз время репетиции. Ведь мне так важно не пропускать теперь ни одной репетиции, не правда ли?
Она поднялась, Уинтон тоже встал. Глаза Дафны Уинг совсем округлились, когда она увидела его неподвижную руку, голос, и без того тихий, словно угас.
- О, я так надеюсь... - Остальное не было слышно.
Джип сидела неподвижно. Среди цветов гудели пчелы, над деревьями летали голуби. Солнце грело ее колени и ноги сквозь ажурные чулки. Смех горничной, ворчание играющих на кухне щенков - все это доносилось в сад, сливаясь с далекими возгласами проходящего по дороге молочника. Все вокруг было очень мирно. Но в сердце ее зрело какое-то ранее неизведанное ощущение. Сейчас она уже знала, что муж не откровенен с ней; но это пришло вслед за другим открытием, сделанным еще раньше. Она когда-то говорила Уинтону, что не хочет иметь ребенка. Ее появление на свет было причиной смерти матери, и мысль о ребенке вызывала в ней инстинктивное отвращение. Теперь она уже знает твердо, что у нее будет? ребенок. И так же твердо знает, что никогда не будет у нее духовной близости с мужем, а ведь только это могло сделать для нее мысль о материнстве радостной. Она просто попалась в ту сеть, которую сама себе расставила, когда совершила эту нелепую ошибку. Несколько месяцев замужества - и ей уже ясно, что ошибку не исправить и на будущее надежды нет. Но потребовался еще и этот жестокий удар, чтобы ее растерянная, мятущаяся душа окончательно познала всю правду. Тяжко переживать разочарование, особенно если это - разочарование и в себе и в другом человеке. Она так стремилась... к чему? Спасти Фьорсена от него самого... Смешно! Она только потеряла себя. Она и сейчас живет, как в тюрьме, а с ребенком и вовсе будет скована по рукам и ногам. Некоторых женщин мысль о неизбежном материнстве успокаивает, но Джип была прямой противоположностью таким женщинам. Малейшее ощущение, что ей что-то навязывается насильно, всегда только пробуждало в ней дух противоречия.
Голуби ворковали, солнце грело ее ноги, а она переживала самые горькие минуты своей жизни - самые горькие... пока! Но ей поможет ее гордость! Никто ничего не узнает - не узнает и отец, который с таким отчаянием предостерегал ее! Что посеешь, то и пожнешь!
Вернулся Уинтон.
- Я не нашел в ней особого обаяния. Джип, - сказал он.
- А разве ее лицо не прелестно?
- Оно вульгарно.
- Да, но этого не замечаешь, когда она танцует.
Уинтон взглянул на нее из-под полуопущенных век.
- Что думает о ней Фьорсен?
- А разве он думает о ней? Я не знаю...
По его настороженному лицу она почувствовала, как он обеспокоен.
- Дафна Уинг! Боже милостивый!
В этих словах выразилось все его раздражение и тревога. Его дочери приходится опасаться подобной особы!..
Он ушел, а Джип просидела в саду до самого заката солнца. Уже чувствовалась сырость, а на ней было легкое платье. Когда-то говорили, что счастье можно обрести единственным способом: делать счастливыми других. Что ж, она попробует. Вот Бетти, грузная, с распухшими от ревматизма ногами, разве она когда-либо думает о себе? Или тетушка Розамунда, которая вечно подбирает на улице бродячих собак, помогает бедным музыкантам?
А отец, он светский человек, но разве он не был добр к солдатам своего полка? Да и о ней самой он постоянно заботится, всячески стараясь доставить ей удовольствие. Любить людей, приносить им счастье! Возможно ли это? Людей любить трудно - не то что птиц, животных или цветы, с теми как-то проще и легче.
Она поднялась наверх и стада переодеваться к обеду. Какое платье ему больше понравится? Палевое с низким вырезом или это белое, мягкое, отделанное кофейного цвета кружевами? Она выбрала второе. Внимательно вглядываясь в свое отражение в зеркале, она содрогнулась. Скоро она станет другой - похожей на всех этих женщин, которые удивляли ее тем, что смело появлялись на людях в таком положении. Почему надо становиться некрасивой, чтобы произвести на свет новое живое существо? Некоторые женщины даже как бы гордятся этим. Нет, она ни за что не решится показаться кому-либо на глаза!
Кончив переодеваться, она спустилась вниз. Фьорсен еще не возвращался. Она с облегчением отошла от окна и отправилась в столовую. Пообедав вместе с обоими щенками, она отослала их и села за рояль. Бетти, питавшая слабость к Шопену, уселась у двери, которая вела в задние комнаты; она любовалась "своей красавицей"; Джип была очаровательна в этом платье, озаренная огоньками свеч, рядом с красивыми, дивно пахнущими лилиями. Одной из горничных, которая подошла слишком близко, Бетти сделала знак отойти.
Было уже поздно. Девушки ушли спать. Джип давно перестала играть и, стоя у окна, глядела в темноту. На дворе было тепло, от садовой ограды доносился запах жасмина, на небе - ни звездочки. Ей всегда казалось, что над Лондоном мало звезд. Какой-то шум заставил ее обернуться. Высокая фигура обрисовалась в темноте на фоне открытой двери. Она испуганно окликнула:
- Это ты, Густав?
Он пробормотал что-то, она не смогла разобрать. Поспешно закрыв дверь на балкон, она подошла к нему. Свет из передней упал сбоку на его лицо. Оно было бледно, глаза странно блестели, рукав выпачкан. Он невнятно проговорил:
- Маленькое привидение!
Впервые в жизни Джип столкнулась лицом к лицу с пьяным человеком. Как это ужасно: вдруг кто-нибудь увидит! Она хотела броситься в переднюю и запереть дверь во внутренние комнаты, но он схватил ее за плечо. Она замерла на месте, боясь, что он упадет и в доме услышат. Вот он уцепился за другое ее плечо и стоит, опираясь на нее всем телом. Она не возмущалась, она думала только об одном: "Что делать? Как отвести его наверх, чтобы никто не знал?" Она взглянула прямо ему в лицо - оно вдруг растрогало ее: блестящие глаза, пугающая бледность. И она сказала ласково:
- Ничего. Ничего. Обопрись на меня - мы поднимемся наверх.
Она не чувствовала отвращения, все вытеснила мучительная жалость. Обхватив его за талию, она двинулась вместе с ним к лестнице. Только бы никто не услышал! Только бы незаметно втащить его наверх!
- Не разговаривай, опирайся на меня! - прошептала она.
Он и сам, видимо, всячески старался и двигался вперед, выпятив губы; выражение его лица было бы смешным, если бы все не было таким трагичным.
Поддерживая его из всех сил, она начала подниматься по ступенькам. Это оказалось легче, чем она думала. Через площадку... к спальне - и опасность миновала! Все! Он лежит поперек кровати, дверь заперта. Только сейчас она почувствовала, что все ее тело дрожит, и услышала, как стучат ее зубы. Она мельком взглянула на себя в большое зеркало. Красивые кружева на платье были оборваны, на плечах, за которые он хватался, стараясь сохранить равновесие, остались красные пятна от его пальцев. Она накинула халат и подошла к нему. Он лежал в каком-то оцепенении, и ей стоило немалого труда заставить его сесть и опереться на спинку кровати. Она ломала себе голову; что бы ему дать? Нюхательной соли? Наверно, это годится... Уложив его наконец в постель, она долго вглядывалась в его лицо. Глаза у него были закрыты - он не увидит, если ее вдруг охватит приступ слабости. Но она не станет плакать! Ей ничего не остается, как лечь самой. Она разделась и погасила свет. Он спал, тяжело и шумно дыша. Глядя в темноту, Джип усмехалась. Она вспоминала всех этих молодых жен, которые на страницах романов, краснея от смущения и трепеща, шепчут на ухо молодым мужьям, что они "хотят сообщить им что-то... такое!"
ГЛАВА VI
Когда на рассвете она посмотрела на Фьорсена, погруженного в тяжелый сон, первой ее мыслью было: "У него тот же вид, что вчера". И вдруг ей подумалось: странно, что она не испытала да и сейчас не испытывает отвращения. Новое открытие - беспутное поведение мужа - она приняла без озлобления. Кроме того, она давно уже знала об этом его свойстве: он не умеет пить коньяк так, чтобы не было заметно.
Она осторожно встала, собрала его одежду, брошенную на стул, взяла ботинки и унесла в туалетную комнату. Там, в едва пробивающемся свете дня, она принялась все это чистить. Потом бесшумно прокралась к кровати, взяла иголку с ниткой и стала пришивать оторванные кружева к своему платью. Никто не должен ничего знать, даже он сам. Она на время даже забыла о том, другом, ужасно важном. Но вот оно снова - неожиданное, вызывающее тошноту. Пока она сможет держать это в тайне, никто не узнает - и самым последним узнает он!
Утро прошло как обычно; но когда в полдень она явилась в студию, его там не было. Она уже садилась за завтрак, когда горничная вошла и доложила:
- Граф Росек.
Джип поднялась в замешательстве.
- Скажите, что мистера Фьорсена нет дома. Но... но спросите у гостя: не желает ли он позавтракать? И принесите бутылку белого вина.
В короткие секунды до появления Росека у нее было ощущение человека, вступающего в загон, где пасется бык.
Даже самый суровый критик не мог бы обвинить Росека в недостатке такта. Он надеялся увидеться с Густавом; и это было очаровательно с ее стороны пригласить его позавтракать.
Он, кажется, отказался от корсета, да и вид у него был не такой наглый. Лицо у него слегка загорело, словно он много дней провел на воздухе и солнце. Разговаривал он без циничных полунамеков, отозвался с похвалой о ее "чудесном доме" и проявил горячность в суждениях об искусстве и музыке. Сейчас он был ей меньше противен. После завтрака они прошли через сад в студию, и он сел за рояль. У него было глубокое, ласкающее туше, которое обычно свидетельствует о стальных пальцах и истинной страсти к чистому тону. Джип села на диван. Здесь он не видел ее лица, а сама она могла внимательно его разглядывать. Он играл "Детские сцены" Шумана.
Может ли человек, создающий такие идиллические звуки, иметь дурные намерения? И неожиданно она сказала:
- Граф Росек!
- Мадам?
- Скажите, зачем вы вчера послали сюда Дафну Уинг?
- Я?!
- Да.
Он повернулся на табурете и уставился на нее широко открытыми глазами.
- Раз уж вы меня спрашиваете... Я полагаю, вам известно, что Густав довольно часто встречается с ней?
Он дал тот самый ответ, который она предугадывала.
- А почему я должна возражать против этого?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40