Что хочешь приедается, если о нём вечно разговаривать. А у вас надёжный кандидат? Как Майкл?– Он в наших краях человек новый, но, видимо, пройдёт.– Женат?– Нет.Леди Монт склонила голову набок, прищурила глаза и пристально взглянула на племянницу.Динни вынула из чемодана последнюю вещь – пузырёк с жаропонижающим:– Вот уж не по-английски, тётя!– От груди. Его сунула мне Делия. Я болела грудью. Давно. Ты лично говорила с вашим кандидатом?– Да.– Сколько ему лет?– По-моему, под сорок.– Чем он занимается?– Он королевский адвокат.– Фамилия?– Дорнфорд.– Я что-то слышала про Дорнфордов, когда была девушкой. Но где? А, вспомнила – в Альхесирасе. Он командовал полком в Гибралтаре.– Наверно, всё-таки не он, а его отец?– В таком случае, у него ничего нет.– Он живёт тем, что зарабатывает в суде.– Когда тебе меньше сорока, там много не заработаешь.– Не знаю, он не жаловался.– Энергичный?– Очень.– Блондин?– Скорее шатен. Он выдвинулся как адвокат именно в этом году. Затопить камин сейчас, тётя, или когда вы будете переодеваться к обеду?– Потом. Сначала сходим к малышу.– Хорошо. Его, должно быть, уже принесли с прогулки. Ваша ванная внизу, под лестницей. Я подожду вас в детской.Под детскую была отведена та же низкая комната со стрельчатыми окнами, где и Динни и сама тётя Эм получили первое представление о неразрешимой головоломке, именуемой жизнью. Теперь там обучался ходить малыш. В кого он пойдёт, когда станет постарше, – в Черрелов или Тесбери, – было ещё неясно. Няня, тётка и бабка образовали вокруг него треугольник, чтобы он мог поочерёдно падать в их восхищённо распростёртые объятия.– Он не гулит, – заметила Динни.– Он гулит по утрам, мисс.– Падает! – воскликнула леди Монт.– Не плачь, маленький!– Он никогда не плачет, мисс.– Весь в Джин. Мы с Клер до семи лет любили пореветь.– Я ревела до пятнадцати, а после сорока пяти начала снова, – объявила леди Монт. – А вы, няня?– Некогда было, миледи: у нас большая семья.– У няни была замечательная мать. Их пять сестёр – все чистое золото.Румяные щёки няни заалели ещё ярче, она улыбнулась застенчиво, как девочка, и потупилась.– Смотрите, он скривит себе ножки, – предупредила леди Монт. – Довольно ему ковылять.Няня, подхватив упиравшегося мальчугана, водворила его в кроватку; он важно нахмурился и уставился на Динни.– Мама в нём души не чает, – сообщила та. – По её мнению, он будет вылитый Хьюберт.Леди Монт издала звук, который, как убеждены все взрослые, должен привлекать внимание детей.– Когда вернётся Джин?– Не раньше очередного отпуска Хьюберта.Леди Монт остановила взгляд на племяннице:– Пастор говорит, что Ален остаётся в Гонконге ещё на год.Динни, покачивая погремушкой перед ребёнком, оставила без ответа реплику тётки. С того летнего вечера год назад, когда она приехала домой после бегства Уилфрида, она не говорила сама и никому не позволяла заговаривать о её чувствах. Никто, да, вероятно, и она тоже, не знал, затянулась или нет её сердечная рана. Казалось, у неё вообще больше нет сердца. Девушка так долго и упорно подавляла в нём боль, что оно словно ушло в самые сокровенные глубины её существа и биение его стало едва уловимым.– Теперь куда, тётя? Маленькому пора спать.– Пройдёмся по саду.Они спустились по лестнице и вышли на террасу.– Ой! – огорчённо вскрикнула Динни. – Гловер отряс листья с тутового деревца. А они так красиво дрожали на ветках и слетали кольцом на траву. Честное слово, садовники лишены чувства красоты.– Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.– Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не согласятся. Они потребуют, чтобы всё было чин чином.– А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.– "Люблю мычание коров", – несколько некстати процитировала леди Монт.С востока, из овечьего загона, донёсся слабый перезвон колокольчиков.– Слышите, тётя?Леди Монт взяла племянницу под руку.– Я часто думала, как хорошо быть козой, – сообщила она.– Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.– Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: его не доят.– Посмотрите, тётя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось – одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.– Динни, как же с Клер? – спросила леди Монт, зайдя за георгины. – Я слышала, теперь с разводом стало легче.– Да, пока не начнёшь его требовать.– Но если тебя бросают…– Сначала нужно, чтобы тебя бросили.– Ты же сказала, что он вынудил её уйти.– Это разные вещи, тётя.– Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносoго судью, который хотел выдать Хьюберта?– Он-то как раз оказался очень человечным.– То есть как?– Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.– Страшная история! – поёжилась леди Монт. – Но вспомнить приятно.– Ещё бы! Она ведь кончилась хорошо, – быстро отозвалась Динни.Леди Монт с грустью взглянула на неё.Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:– Тётя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер всё кончилось хорошо. IV В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, ещё более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение – голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера. В общественных местах их громогласно убеждали в этом дамы, сидевшие в автомобилях, и дамы, вылезавшие из машин; дома их призывали к тому же голоса, вырывавшиеся из репродукторов. Газеты и листовки уверяли их, что только они призваны спасти страну. Их приглашали проголосовать пораньше, но лишь один раз. Их непрерывно ставили перед парадоксальной дилеммой: как бы они ни проголосовали, страна всё равно будет спасена. К ним обращались люди, знавшие, казалось, все на свете, кроме одного: каким всё-таки путём следует её спасать. Ни кандидаты, ни превозносившие их дамы, ни таинственные бестелесные голоса в репродукторах, ни ещё более бестелесные голоса в газетах, – короче говоря, никто даже не пытался это объяснить. Оно и лучше. Во-первых, этого всё равно никто не знал. А во-вторых, какое значение имеют частности, когда вся суть в общем принципе? Поэтому не стоит привлекать внимание ни к тому факту, что общее складывается из частностей, ни к той аксиоме всякой политики, что обещать – не значит выполнить. Лучше, куда лучше выбрасывать широковещательные лозунги, дискредитировать противника и величать избирателей самым здоровым и разумным народом в мире.Динни не участвовала в избирательной кампании. По её собственным словам, она для этого не годилась и к тому же, видимо, понимала всю нелепость поднятой шумихи. Зато Клер, хотя и она не без иронии взирала на происходящее, обладала слишком деятельной натурой, чтобы оставаться в стороне. Её активности весьма способствовало то, что люди вообще положительно реагируют на подобные начинания. Они ведь привыкли, что их убеждают, и любят, чтобы их убеждали. Предвыборная агитация для их ушей довольно безобидное развлечение, нечто вроде жужжания мошкары, которая не кусает. Когда же настаёт время отдать голоса, они руководствуются совсем иными мотивами: тем, за кого голосовали их отцы; тем, как голосование может отразиться на их работе; тем, на чьей стороне их лендлорд, церковь, профсоюз; тем, что они жаждут перемены, хотя ничего всерьёз от неё не ждут; а нередко просто тем, что им подсказывает здравый смысл.Опасаясь вопросов, Клер старалась разглагольствовать поменьше и побыстрее переводить разговор на детей и самочувствие избирателей. Она обычно заканчивала тем, что спрашивала, в каком часу за ними заехать, отмечала время в записной книжке и уходила, чувствуя себя такой же растерянной, как и они. Поскольку она была Черрел, а не "чужая", они воспринимали её как нечто само собой разумеющееся, хотя лично были знакомы только с Динни, а не с ней. Клер представлялась им элементом чего-то незыблемого, потому что никто из них не мыслил себе Кондафорд без Черрелов.В субботу, накануне выборов, Клер к четырём часам выполнила свои добровольные обязательства и, объехав избирателей, направлялась домой, когда её обогнала двухместная машина; человек, сидевший за рулём, окликнул её по имени, и она узнала молодого Тони Крума.– Каким ветром вас занесло сюда. Тони?– Я не мог больше выдержать без вас.– Приезд сюда – вещь слишком заметная, милый мальчик.– Согласен. Зато я увидел вас.– Уж не собирались ли вы зайти к нам?– Только в том случае, если бы не встретил вас. Клер, вы прелестны!– Допустим. Но это ещё не даёт вам права ставить меня в неудобное положение перед родными.– У меня такого и в мыслях не было. Но я рехнусь, если хоть изредка не буду видеть вас.Он сказал это так взволнованно и с таким серьёзным лицом, что Клер в первый раз почувствовала смятение в той банальной области нашего "я", которую принято именовать сердцем.– Нехорошо! – объявила она. – Я должна стать на ноги и не могу осложнять своё положение.– Дайте хоть поцеловать вас, и я уеду счастливый.Клер пришла в ещё большее смятение, подставила ему щеку и бросила:– Только быстро!Тони прильнул к её щеке, но когда он стал искать её губы, она отстранилась:– Не надо. Уезжайте, Тони. Если хотите видеть меня, подождите, пока я вернусь в город. Впрочем, зачем вам встречаться со мной? Это сделает нас обоих несчастными – и только.– Я так вам благодарен за это "нас"!Карие глаза Клер улыбнулись. Они были цвета малаги, если поднять бокал к свету.– Нашли работу, Тони?– Ничего нет.– Подождите выборов. После них станет легче. Сама я подумываю поступить в модистки.– Вы?– Надо же на что-то жить. Моей семье так же несладко, как и остальным. Тони, вы, кажется, собирались уехать?..– Обещайте, что дадите мне знать, как только будете в городе.Клер кивнула и нажала на стартер. Когда автомобиль мягко тронулся с места, она повернула голову и ещё раз улыбнулась молодому человеку.Тот стоял на дороге, стиснув руками виски, пока её машина не исчезла за поворотом.Загнав – автомобиль под навес, Клер подумала: "Бедный мальчик!" – и на душе у неё отлегло. Каждой молодой и красивой женщине, вне зависимости от её положения перед лицом закона и морали, становится легче дышать, когда она вдыхает фимиам поклонения. Какие бы благие намеренья её ни преисполняли, она знает, что ей должны поклоняться, и страдает, когда этого не происходит. Поэтому весь вечер Клер чувствовала себя более интересной и счастливой. Потом наступила ночь, такая лунная, что полный месяц, заглядывая в комнату Клер, долго не давал ей уснуть. Она вскочила, раздвинула занавески и, кутаясь в шубу, встала у окна. На улице, очевидно, подморозило, потому что низко над полями, как руно, стелился туман. Причудливые контуры вязов медленно плыли над его белой пеленой. Земля, раскинувшаяся за окном, казалась Клер незнакомой, словно упавшей с луны. Она вздрогнула. Картина, может быть, и красивая, но в этом морозном великолепии слишком уж холодно и неуютно. Она вспомнила о ночах в Красном море, когда приходилось спать без простыней и сама луна казалась раскалённой. Судя по некоторым признакам, пассажиры парохода сплетничали о ней и Тони, но она не обращала на это внимания. Да и с какой стати? Он ни разу не поцеловал её за весь переезд – даже в тот вечер, когда зашёл к ней в каюту, и она показывала ему фотографии, и они долго болтали. Милый скромный мальчик, настоящий джентльмен! Она не виновата, что он влюбился, – его никто не завлекал. А о будущем не стоит думать: что ни делай, жизнь все равно подставит тебе ножку. Пусть всё идёт само собой. Задаваться целью, строить планы, заранее обдумывать так называемую "линию поведения" – пустая трата времени. Она уже перепробовала все это с Джерри. Клер вздрогнула, рассмеялась и опять застыла, охваченная какой-то яростью. Нет! Тони жестоко ошибается, если думает, что она бросится в его объятия. Физическая любовь! Она знает, что у той за изнанка. Нет, довольно. Теперь она холодна, как лунный свет! Но говорить об этом она не может. Ни с кем – даже с матерью, и пусть они с отцом думают что хотят.Динни, видимо, на что-то им намекнула, – они были страшно деликатны. Но всего не знает даже Динни. И никто никогда не узнает! Главное – чтобы у неё были деньги, остальное – неважно. Разумеется, "разбитая жизнь" и прочее – просто старомодная чушь. Каждый сам делает свою жизнь интересной. Она не намерена сидеть сложа руки и хныкать. Отнюдь! Но зарабатывать как-то надо. Клер дрожала, хотя на ней была меховая шубка. Лунный свет, казалось, леденил её до самых костей. Ах, эти старые дома! В них нет даже центрального отопления, – владельцы не могут себе его позволить. Сразу же после выборов она отправляется в Лондон на разведку. Может быть. Флёр что-нибудь подскажет. Если шляпное дело бесперспективно, она поищет место секретаря у какого-нибудь политического деятеля. Она хорошо печатает, свободно владеет французским, у неё разборчивый почерк. Умеет водить машину, объезжать лошадей. Досконально знает загородную жизнь, её обычаи и порядки. Немало членов парламента были бы, наверно, не прочь заполучить к себе человека, который научит их, как надо одеваться, как, не обидев никого, отклонять приглашения, и вообще поможет им решать разные житейские головоломки. У неё изрядный опыт по части собак, кое-какой – по части цветов: она на редкость красиво расставляет их по кувшинам и вазам. Если потребуется войти в курс политических вопросов, – что ж, она и здесь быстро набьёт себе руку. Так, в призрачном и холодном свете луны, Клер убеждала себя, что людям без неё не обойтись. Жалованья и её двухсот фунтов в год ей хватит за глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37