Я. Бауман, Я.Б. Гамарник, А.И. Егоров, Г.Н. Каминский, С.В. Косиор, П.П. Любченко, В.И. Межлаук, Б.П. Позерн, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак, М.Л. Рухимович, А.И. Стецкий, М.М. Хатаевич, В.Я. Чубарь, Р.И. Эйхе, И.Э. Якир и др. Нельзя не отметить также, что «разоблачавшийся» непосредственно на этом самом пленуме Н.И. Бухарин (в то время — кандидат в члены ЦК) в своих заявлениях осыпал проклятиями всех своих уже «разоблаченных» к тому времени сотоварищей…398Вот два достаточно выразительных «примера» из стенограммы этого «рокового» пленума. 23 февраля 1937 года тогдашний «главный палач» Н.И. Ежов «сетует»: «К сожалению, слишком много уродов в семье правых…» (то есть в окружении Бухарина). И Р.И. Эйхе (которого, как говорится, никто специально за язык не тянул) прерывает Ежова: «Сплошь одни уроды»399. Спустя год сам Роберт Индрикович окажется «уродом»…1 марта Ежов снова «жалуется» пленуму: «…должен сказать, что я не знаю ни одного факта… когда бы по своей инициативе позвонили и сказали: „Тов. Ежов, что-то подозрителен этот человек, что-то неблагополучно в нем, займитесь этим человеком — факта такого я не знаю… (Постышев: А когда займешься, то людей не давали). Да. Чаще всего, когда ставишь вопрос об арестах, люди, наоборот, защищают этих людей. (Постышев: Правильно.)“400Ежов явно преувеличивал, говоря о тех, которые «защищают» репрессируемых, да и истинная цель его высказываний явно не в устранении «защиты», а в пробуждении «инициативы». И Постышев (которого арестуют меньше чем через год — 21 февраля 1938-го), не задумываясь, поддержал «железного наркома»… Между тем и по сей день распространено представление о Постышеве как несчастной жертве террора; уж в таком случае и Ежова, арестованного годом позже Постышева, 10 апреля 1939-го, следует считать жертвой…И еще один выразительный факт. В целом ряде сочинений, опубликованных в конце 1980 — начале 1990-х годов, говорится о борьбе против террора, на которую отважился тогдашний нарком здравоохранения РСФСР, кандидата члены ЦК Г.Н. Каминский. До 1937 года говорить о его недовольстве террором никак невозможно; дело обстояло противоположным образом. На рубеже 1920-1930-х годов он являлся одним из руководителей коллективизации, и стенограмма донесла до нас его «напутствие» непосредственным организаторам колхозов в речи на их совещании 14 января 1930 года: «Если в некотором деле вы перегнете, и вас арестуют (под „перегибами“ имелись в виду, в частности, бессудные расстрелы противящихся коллективизации крестьян… — В. К. ), то помните, что вас арестовали за революционное дело…» («Вопросы истории», 1965, №3, c. 7).Вполне возможно, что и Григорий Наумович начал сопротивляться, когда смертельная опасность нависла над ним самим. Однако до того момента он вел себя совсем по-иному. Так, бывшему предсовнаркома, а с 1931 года наркому связи А.И.Рыкову в 1936 году предъявили обвинение в том, что он-де в апреле 1932 года готовил теракт против Сталина. Алексей Иванович возразил, что он тогда находился на отдыхе в Крыму, и в доказательство предъявил открытку, отправленную ему в то время из Москвы в Крым юной дочерью. Однако именно Каминский отмел этот аргумент: «Ты столько лет работал в связи, — „обличил“ он Рыкова, — что любую открытку и штампы мог подделать»…401. Жестокая «ирония» времени: Каминский был расстрелян раньше Рыкова (первый — 10 февраля, второй — 15 марта 1938 года).Показательно, что сами деятели НКВД, подвергшиеся репрессиям, но все же уцелевшие в разгуле террора, обычно рассказывают о себе именно и только как о жертвах. В 1995 году были изданы мемуары руководящего сотрудника ВЧК-ОГПУ-НКВД М.П.Шрейдера «НКВД изнутри. Записки чекиста». В редакционном предисловии к ним утверждается, что их автор в 1937-1938 годах боролся-де за «честный профессионализм» и «не признавал „липовых“ дел и людей, которые на его глазах фабриковали такие дела»402. Книга М.П.Шрейдера по своему весьма интересна, в ней немало выразительных зарисовок отмеченной «абсурдизмом» ситуации того времени. Так, он описывает сцену своего допроса в начале 1939 года:«— Ax ты, фашистская гадина! — заорал мой бывший подчиненный. — Тебе не видать должности полицмейстера, которую обещал тебе Гитлер!От такой чуши я остолбенел.— Неужели ты не знаешь, — попытался разъяснить ему я, — что Гитлер истребляет евреев и изгнал их всех из Германии? Как же он может меня, еврея, назначить полицмейстером?— Какой ты еврей? — к моему удивлению изрек этот болван. — Нам известно, что ты — немец, и что по заданию немецкой разведки несколько лет назад тебе сделали обрезание.Несмотря на всю горечь моего положения, я рассмеялся…» (с. 193). Действительно, бесподобный образчик «черного юмора»…В 1937 году Шрейдер был заместителем начальника управления НКВД Ивановской области (начальником являлся прославленный чекист В.А. Стырне), а в феврале 1938 года по личному указанию Н.И. Ежова (о чем он сам сообщает в «Записках») получил немалое повышение: стал заместителем наркома внутренних дел Казахской ССР (наркомом был в то время свояк Сталина403, комиссар Госбезопасности 1-го ранга С.Ф. Реденс). Между тем, если верить Шрейдеру, в Ивановской области (то есть перед его повышением в должности) он, мол, всячески стремился противостоять «ежовскому» террору.Но одновременно с книгой Шрейдера — хотя и совершенно независимо от нее, — в том же 1995 году, было опубликовано изложение сохранившейся в архиве г. Иванове стенограммы пленума тамошнего обкома партии, состоявшегося в августе 1937 года, — своего рода чрезвычайного пленума, которым командовали прибывшие из Москвы секретарь ЦК Л.М. Каганович и секретарь партколлегии Комиссии партийного контроля при ЦК М.Ф. Шкирятов. И уже пожелтевшая стенограмма показала, что (цитирую) «Шрейдер обрушился на секретаря горкома (Ивановского. — В. К. ) партии Васильева. Он выразил возмущение по поводу того, что Васильев, имевший связь с врагом народа, занимает место в президиуме…— У меня нет никаких (! — В. К. ) данных о том, что Васильев враг, — сказал он (Шрейдер. — В. К. ), — но я позволю себе выразить ему недоверие.Затем Шрейдер обвинил начальника управления НКВД Стырне в том, что тот противодействовал репрессиям и якобы имел связь с бывшим сотрудником НКВД Корниловым, который в 1936 году обвинялся в сотрудничестве с троцкистами. Стырне, старый чекист, активный участник гражданской войны, тут же был снят с работы, а впоследствии арестован и расстрелян… Шрейдер выразил недоверие еще нескольким ответственным работникам, ничем это не мотивируя»404.Между тем в мемуарах Шрейдер не только преподносит свои отношения со Стырне как истинно товарищеские, но и уверяет, что он не раз предостерегал этого знаменитого чекиста, раскрывал ему глаза на «ежовщину»!Увы, подобного рода «забывчивость» типична для авторов изданных в последнее время мемуаров; так, например, Лев Разгон, публикуя в 1988 году свое ставшее тогда очень популярным «Непридуманное», где он гневно проклинал НКВД, ухитрился «забыть» даже и о том, что сам он в 1937 году был штатным сотрудником этого самого НКВД! Согласно его мемуарам, он занимался тогда трогательным делом издания книжек для детей… Впрочем, о Разгоне еще будет речь.
* * *
Как уже не раз говорилось, террор 1937 года — это порождение не козней каких-либо «злодеев», а всей атмосферы фанатический беспощадности, создавшейся в условиях революционного катаклизма. Это вполне ясно из изданных в 1983 году за рубежом воспоминаний идеологической, затем литературной деятельницы, далее «диссидентки» и, наконец, эмигрантки Р.Д.Орловой (урожденной Либерзон; 1918-1984). Правда, в обобщающих своих суждениях Раиса Давыдовна присоединяется к типичному «разделению»:мол, были хорошие «мы» и некие мерзкие «они», которые и устроили террор 1937-го. Однако множество ее конкретных сообщений в сущности начисто опровергает подобные (в том числе и ее собственные!) голословные противопоставления. В том общественном слое, к которому она принадлежала, эти самые «мы» и «они» едва ли могут быть разграничены. Кстати сказать, в другой книге Р.Д.Орлова определила суть 1937 года так: «свои убивали своих»405. То же самое не раз повторял в широко известных мемуарах И.Г.Эренбург. И эта «формулировка» вполне верна…В 1937 году Раиса Либерзон была студенткой Московского ИФЛИ — Института истории, философии и литературы, самого «элитарного» и «престижного» из гуманитарных высших учебных заведений того времени. Среди студентов имелось немало детей крупных руководителей, и мемуаристка воссоздает атмосферу (цитирую) «комсомольских собраний в 1937-1938 годах, где студенты один за другим отрекались от арестованных отцов и матерей… Бывший нарком финансов Гринько — среди обвиняемых на процессе „правотроцкистского блока“… Не решаюсь смотреть туда, где стоит Ирина (дочь этого наркома, с которой, между прочим, я позднее, в 1950-1970-х годах, вместе работал в Институте мировой литературы. — В. К. ), и не могу не смотреть… Студенты и преподаватели ИФЛИ… единогласно требуют расстрела подлых изменников. Я голосовала вместе со всеми… И она (Ирина. — В. К. ) поднимает руку, и она за то, чтобы ее отца расстреляли»!..406Нельзя не оценить правдивость мемуаристки. Так, рассказывая о своем собственном отце, не самом крупном, но все же руководящем деятеле, отстраненном от своего поста в 1937 году и ждавшем ареста (чего не произошло), Р.Д.Орлова честно признается:«…он спрашивает: „А если меня арестуют?“ И я, не подумав ни мгновения: „Я буду считать, что тебя арестовали правильно“. Сказала, и пол под ногами не содрогнулся… Принял ли он мои чудовищные слова как должное? Он и сам говорил, что по-другому нельзя» (c. 74).Раиса Давыдовна — и опять-таки нельзя не оценить ее искренность — поведала и о своем прямом практическом участии в «чистке». Она училась в ИФЛИ, а затем работала в ВОКСе (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей — учреждение, теснейшим образом связанное с НКВД) вместе с человеком, которого называет в своих воспоминаниях «Юрий К.» (как сообщил мне А.В.Караганов, речь идет о Г.С.Кнабе). На заседании партийного бюро ВОКСа его принимали в партию, — точнее, переводили из кандидатов в члены: «Я выступила против приема К. Остальные были „за“, меня не поддержали. И тогда я рассказала содержание личного разговора, который был у нас за несколько месяцев до бюро… Он мне сказал: „Если бы тебе в ЦК велели вешать детей, ты бы проплакала всю ночь, а утром стала бы выполнять приказ“. Фраза, — продолжает мемуаристка, — крамольная: каждый коммунист обязан был выполнять любые указания ЦК, в том числе выселять, сажать, да и убивать. Но говорить об этом, называть подобные указания было нельзя… Дело дошло до КПК — Комиссии партийного контроля. Во все инстанции вызывали и меня (и она вновь излагала свой личный разговор с сослуживцем! — В. К. )… Ю.К. исключили из кандидатов партии, выгнали из ВОКСа. Потом я долго не знала, что с ним. Не думала о нем. Вероятно, он автоматически вошел в категорию «чужой»… сегодня (написано в 1979 году. — В. К. )… я бы не подала руки человеку, который сделал нечто подобное (то есть и самой себе… — В. К. ). Если б сегодня могла сказать: «заставили». Нет, никто не заставлял…» (с. 141).Важно учитывать, что описанный эпизод относится к началу 1940-х годов, а не к 1937-1938 годам, когда Г.С.Кнабе едва ли бы отделался исключением из партии и изгнанием с работы… И воистину странно, что, поведав о подобных фактах, Р.Д.Орлова в то же время не раз вопрошает в этих же своих воспоминаниях:«Тридцать седьмой год — память ужаса… И бесконечные поиски объяснения… почему это произошло?» (c. 72). Или: «Кто же… все это делает?» (c. 55).Разве не ясно, что «это делали» люди, во всем подобные ей самой, — насквозь проникнутые духом Революции?Р.Д.Орлова пишет о более поздних — уже 1960-х годов — событиях: «…очень важно для отдельных человеческих судеб, кто в партбюро — сволочи или порядочные люди (отмечу сразу же, что в 1937-м это едва ли было „важно“. — В. К. ). Если бы не партсобрание секции критики (Московской организации Союза писателей. — В. К. ) в декабре 1961 года, не пламенная активность вечного комсомольца Ивана Чичерова, не было бы поднято дело Эльсберга, не был бы этот доносчик, виновник стольких арестов, публично разоблачен» (c. 228). Я знал по Институту мировой литературы и «пламенного вечного комсомольца» — театрально-литературного деятеля И.И.Чичерова, и (как в конце концов выяснилось) «консультанта» НКВД-МГБ литературоведа Я.Е.Эльсберга (Шапирштейна), который еще в юности, в начале 1920-х годов, был арестован ГПУ за связь с «эсеровским подпольем», но вскоре освобожден, — по-видимому, не без обязательства «сотрудничать с органами». Близко знал я и одного из тех, на кого «донес» Эльсберг, — влиятельного литературоведа Л.Е. Пинского, который рассказывал мне, как на суде Эльсберг с удивительной точностью воспроизвел его «крамольные» речи (Леонид Ефимович неосторожно «исповедывался» перед коллегой, не имея представления о другой его «профессии»).Между прочим, широко мысливший Л.Е.Пинский отнюдь не винил во всем «доносчика», ибо «доносительство» в разных его формах было, по его определению, всеобщей «системой», а не следствием пороков отдельных людей.И, как мы видим, Р.Д.Орлова, проклиная Эльсберга, вместе с тем признается в своем собственном доносе на собрата по ИФЛИ! Тут, правда, возможен спор о двух различных «видах» доноса:Орлова подчеркивает, что ее никто и никак «не заставлял» быть доносчицей, а Эльсберг, надо думать, доносил не в силу личной коммунистической убежденности (он, кстати, был беспартийным), а, если воспользоваться словом Маяковского, «по службе» (но не «по душе»). Можно дискутировать о том, что «лучше» и что «хуже», однако скорее всего эта этическая проблема до конца неразрешима…Но в данном случае существенна не этическая, а практическая сторона дела: во-первых, нет оснований сомневаться, что в 1937 году и позже было исключительно широко распространено именно совершенно «добровольное» (подобное тому, в котором призналась Р.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88