Исчезновение индейцев казалось ему неестественным. Тишина вокруг была, по его мнению, чересчур глубокой, безмолвие в прерии каким-то особенно мертвым; он не находил себе места и, несмотря на убеждения сына, то и дело вскакивал, чтобы заглянуть через воздвигнутое ими укрепление.
Уильям горячо любил и уважал отца. Состояние, в котором находился Джон, тем сильнее огорчало молодого человека, что, по-видимому, это необычайное беспокойство ничем не оправдывалось.
— Боже мой! Отец, — сказал он Джону, — не мучайте же себя таким образом; на вас, право, жалко смотреть. Неужели вы думаете, что индейцы посмеют напасть на нас при этом ясном лунном свете? Взгляните-ка, ведь все видно, как средь бела дня. Если бы мы захотели, уверен, мы могли бы читать Библию при этом серебристом свете.
— Ты прав, но только относительно настоящей минуты, Уильям; краснокожие — хитрый народ и при таком ярком свете луны не станут подставляться под пули. Но через час луна зайдет, и тогда они без всякого риска подкрадутся во мраке к нашему укреплению.
— Не думаю, чтобы они попытались это сделать, дорогой отец. С тех пор как они подсматривают за нами, эти краснокожие дьяволы видели нас близко и могли убедиться, что от нас им получить нечего, кроме трепки.
— Гм! Я не разделяю твоего мнения. Наш скот для них богатство; я вовсе не желаю предоставить его в их пользование, тем более что нам пришлось бы возвратиться обратно в населенные места для закупки другого. Согласись, это было бы не очень приятно.
— Разумеется, но мы не будем поставлены в такую необходимость.
— Дай-то Бог, сынок!.. Ты ничего не слышишь? Молодой человек стал внимательно прислушиваться.
— Нет, — сказал он спустя минуту. Переселенец вздохнул.
— Сегодня вечером я обошел берега реки, — заговорил он опять, — и должен сказать, что редко мне встречалась местность более удобная для поселения. Девственный лес, простирающийся за нами, снабжал бы нас отличным топливом, не говоря о великолепном тесе; кроме того, тут поблизости есть большие участки земли, на которых, благодаря соседству с водой, я уверен, можно было бы вырастить прекрасный урожай.
— Вы что же, намерены поселиться здесь, отец?
— А ты против этого?
— Нисколько; мне все равно, где бы ни быть, лишь бы нам жить и работать вместе. Это место мне кажется не хуже любого другого, тем более что оно достаточно отдалено от населенных мест и мы можем не опасаться, что нас вытеснят отсюда — по крайней мере, на много-много лет.
— Я тоже так думаю.
В эту минуту в высокой траве пробежал легкий шелест.
— Теперь я уверен, что не ошибаюсь! — вскричал переселенец. — Я слышал какой-то звук.
— Я тоже слышал, — сказал молодой человек, вскакивая с места и хватая свою винтовку.
Оба бросились к укреплению. Однако им не удалось рассмотреть ничего подозрительного.
Прерия казалась все такой же мирной.
— Верно, это дикий зверь идет на водопой или возвращается с него, — заметил Уильям, чтобы успокоить отца.
— Нет, — возразил тот, покачав головой, — животное издает совсем не такой шум; это звук человеческих шагов, я знаю точно.
— Самое простое — пойти посмотреть.
— Пойдем.
Оба смело перелезли через укрепление и разошлись в разные стороны. Не спуская пальца с курка, они обошли лагерь, тщательно осматривая каждый куст, чтобы убедиться, что враг нигде не скрывается.
— Ну что? — вскричали оба в один голос, столкнувшись на противоположном конце лагеря.
— Ничего, а у тебя?
— Ничего.
— Странно! — пробормотал Джон Брайт. — Звук был так явствен.
— Положим, но поверьте, отец, это просто какое-то животное пробежало поблизости. В такую тихую ночь малейший шорох слышится на большом расстоянии. Впрочем, теперь мы можем быть уверены, что здесь никого нет.
— Вернемся, — сказал переселенец в задумчивости.
Они стали перелезать назад через укрепление, но вдруг оба остановились как вкопанные, едва сдержав крик изумления, почти ужаса.
Они увидели у костра человеческую фигуру, очертания которой трудно было рассмотреть с такого расстояния.
— Теперь я понимаю, в чем дело! — вскричал переселенец и громадным прыжком очутился в черте лагеря.
— Я тоже, — пробормотал сын, следуя примеру отца. Но, оказавшись перед странной фигурой, они изумились еще больше.
С невольным любопытством принялись они рассматривать это удивительное существо, забыв спросить, кто это, как и по какому праву явилось оно к ним в лагерь.
Насколько можно было судить, перед ними была женщина, но годы, образ жизни и, быть может, горе избороздили ее лицо такой мелкой сетью морщин, что никто не сумел бы сказать ни сколько ей лет, ни того, была ли она когда-нибудь хороша собой.
Ее горевшие мрачным огнем большие черные глаза, в глубоких впадинах, над которыми торчали густые брови, сросшиеся над орлиным носом, ее выдающиеся скулы, покрытые багровым румянцем, ее большой рот с ослепительно белыми зубами и тонкими губами и четырехугольный подбородок — все вместе не внушало к ней с первого взгляда ни сочувствия, ни доверия. Длинные черные волосы, в которых запутались сухие листья и трава, в беспорядке падали на ее плечи.
Одежда ее могла бы сгодиться как мужчине, так и женщине. Она состояла из длинной рубахи с короткими рукавами, сшитой из бизоновой кожи и перехваченной в талии поясом со стеклянными бусами. Швы на рубахе отсутствовали; она была скреплена волосами на небольшом расстоянии друг от друга. Подол, причудливо вырезанный, окаймлялся перьями; он доходил только до колен. Митассы , или штаны, собранные у лодыжек, поднимались чуть выше колена, над которым привязывались подвязками из бизоновой кожи. Гумпесы , или башмаки, были гладкие и без украшений.
На руках этой женщины были железные кольца, на шее — два-три ожерелья из бус, в ушах серьги.
На поясе у нее висели с одной стороны пороховница, топор и нож, с другой — мешочек с пулями и длинная индейская трубка. Прекрасное ружье английской работы лежало на ее коленях.
Она сидела, поджав ноги, у костра и пристально смотрела на огонь, подперев рукой подбородок.
При появлении американцев она даже не пошевелилась, точно вовсе не заметила их присутствия.
Джон Брайт долго и внимательно всматривался в нее, наконец подошел и слегка коснулся ее плеча.
— Добро пожаловать, женщина, — сказал он. — Я вижу, вы озябли и не прочь посидеть у огня.
Почувствовав прикосновение, она медленно подняла голову и, устремив на собеседника взгляд, в котором не трудно было подметить некоторое помешательство, ответила ему по-английски глухим, гортанным голосом:
— Бледнолицые — безумцы. Они все воображают, будто находятся в своих городах, они никогда не думают, что в прерии даже деревья имеют уши и даже листья снабжены глазами, чтобы видеть и слышать все, что делается и говорится вокруг… Черноногие очень ловко снимают волосы.
Мужчины переглянулись при этих словах, смысл которых боялись понять, хоть он и не был достаточно ясен.
— Вы голодны? Хотите есть? — продолжал расспрашивать Джон Брайт. — Или, быть может, вы страдаете от жажды? Я могу, если вы пожелаете, дать вам хороший глоток огненной воды, чтобы согреться.
Женщина нахмурила брови.
— Огненная вода годится только для индианок, — возразила она. — К чему мне ее пить? Скоро придут другие — те, которые осушат ее у вас. Знаете ли вы, сколько часов вам осталось жить?
Переселенец невольно содрогнулся при этой неясной угрозе.
— Зачем вы так говорите со мной? — спросил он. — Разве я вас чем-нибудь обидел?
— Мне все равно, — возразила она, — я не живая, мое сердце давно умерло.
Движением медленным и торжественным она повертывала голову вокруг, пристально всматриваясь в окрестности.
— Вот, — продолжала она, указывая исхудалой рукой на зеленый холмик неподалеку, — вот где он пал, там и покоится. Его голову рассекли надвое ударом топора, когда он спал… Бедный Джеймс!.. Это место проклятое, разве вы не знаете? Одни только коршуны да вороны отдыхают здесь, и то изредка. Зачем же вы пришли сюда? Надоело вам жить, что ли?.. Слышите? Они идут! Скоро они будут здесь! Отец и сын переглянулись.
— Она помешана, бедняжка! — пробормотал Джон Брайт.
— Да, именно это они все и говорят! — вскричала женщина с некоторым оживлением в голосе. — Они назвали меня Охмаханк-Шике (Гадина Земли) и боятся, как своего злого гения. Вы также сочли меня сумасшедшей, не правда ли? Ха-ха-ха!
Она разразилась громким хохотом, который перешел в рыдания. Закрыв руками лицо, она залилась слезами.
Мужчины были тронуты. Непонятное горе, бессвязные слова — все вызывало их участие к этому бедному созданию, которое казалось таким несчастным. Жалость закралась в их сердце, они смотрели на женщину и не решались тревожить ее.
Через несколько минут она подняла голову, отерла глаза рукой и снова заговорила. Дикое выражение в ее глазах исчезло, даже голос как будто изменился, и каким-то непостижимым волшебством во всем ее облике произошла разительная перемена.
— Простите меня, — грустно сказала она, — я наговорила много глупостей. Уединение, в котором я живу, жестокое горе, которое давно уже легло на мое сердце тяжким камнем, порой затмевают мой разум, да и место, где мы находимся, напоминает мне о страшных событиях, которые никогда не изгладятся из моей памяти.
— Могу вас уверить, сударыня… — пробормотал Джон Брайт, не зная, что сказать, так он был изумлен.
— Теперь припадок прошел, — перебила она с кроткой и грустной улыбкой, от которой выражение ее лица совершенно изменилось. — Вот уже два дня, как я слежу за вами, желая помочь. Краснокожие собираются напасть на вас.
Мужчины вздрогнули и, забыв обо всем и думая только о предстоящей опасности, осмотрелись вокруг беспокойным взглядом.
— Вы точно это знаете? — спросил Джон Брайт.
— Я знаю все, — ответила она, — но успокойтесь, остается еще добрых два часа до той минуты, когда в ваших ушах раздастся их ужасный боевой клич. Этого времени достаточно, даже с избытком, чтобы вы достигли безопасного убежища.
— О! У нас хорошая винтовка и верный глаз, — возразил Уильям, взяв ружье в свои сильные руки.
— Что могут сделать четыре винтовки, как бы хороши они ни были, против двух или четырех сотен ягуаров, алчущих крови, с которыми вам предстоит бой? Вы не знаете краснокожих, молодой человек.
— Это правда, — пробормотал он. — Что же нам делать?
— Где искать убежища, где найти помощь в этих бескрайних прериях? — прибавил Джон Брайт, озираясь с отчаянием.
— Разве я не сказала, что хочу вам помочь? — быстро возразила женщина.
— Сказать-то сказали, но я не могу придумать, какую помощь вы нам можете оказать.
Она грустно улыбнулась.
— Ваш ангел-хранитель привел вас сюда. Пока я следила за вами сегодня, я так и дрожала при мысли, что вы остановитесь не на этом месте. Пойдемте.
Они молча последовали за ней, подчиняясь влиянию, которое это странное создание приобрело над ними за несколько прошедших минут.
Пройдя шагов десять, женщина вдруг остановилась и, обернувшись к ним, сказала, указав исхудалой рукой на северо-запад:
— Там, в двух милях отсюда, ваши враги скрываются в высокой траве. Я слышала их замыслы, я присутствовала без их ведома на их советах. Они ожидают только захода луны, чтобы напасть на вас. Нам остается с час времени.
— Моя бедная жена! — прошептал Джон Брайт.
— Мне нельзя спасти вас всех, такая попытка была бы безумием, но я могу, если хотите, попробовать спасти вашу жену и дочь от судьбы, которая им угрожает.
— Говорите! Говорите!
— Это дерево, у подножия которого мы стоим, хотя и кажется на вид свежим и здоровым, однако внутри пусто. Захватив с собой съестные припасы, ваша жена и дочь могут скрыться в его дупле и там в безопасности выжидать, пока минует гроза. Что касается вас…
— Мы мужчины, — с живостью перебил ее Джон Брайт, — мы привыкли к опасностям, наша участь в руках Божьих.
— Хорошо, но не отчаивайтесь, еще не все потеряно. Американец покачал головой.
— Вы же сами сказали, — возразил он. — Что могут сделать четыре человека при всей своей храбрости против легиона демонов?.. Но теперь речь не о том; я не вижу отверстия, через которая жена и дочь должны попасть в дупло.
— Оно скрыто ветвями и листвой и находится на расстоянии двадцати или двадцати пяти футов от земли.
— Слава Богу! Они будут в безопасности!
— Да, но поторопитесь предупредить их, а пока ваш сын и я приготовим тут все необходимое.
Убежденный в необходимости поспешить, Джон Брайт пустился бегом к лагерю.
Тем временем незнакомка и Уильям устроили с быстротой, которую может придать одно лишь приближение грозной опасности, нечто вроде лестницы, довольно удобной, впрочем, чтобы женщины могли подняться до дупла и потом спуститься внутрь дерева.
Джон Брайт между тем разбудил жену, дочь и слуг; в нескольких словах он объяснил им положение дел, потом заставил женщин запастись съестными припасами, шкурами и всем необходимым, после чего повел их к месту, где ожидала незнакомка.
— Вот мои самые драгоценные сокровища, — сказал Джон Брайт. — Если удастся спасти их, я буду обязан этим только вам.
Мать и дочь принялись было благодарить таинственную покровительницу. Однако та прервала их жестом резким и повелительным.
— После, после, — сказала она, — когда мы спасемся, у нас будет довольно времени поздравить друг друга, а пока не время говорить комплименты, необходимо оградить себя от опасности.
Оскорбленные не слишком приветливым тоном, женщины отошли и с любопытством, почти со страхом смотрели на это странное существо.
Но женщина оставалась невозмутима и, по-видимому, ничего не замечала; в двух словах она объяснила им способ, придуманный ею, чтобы скрыть их от краснокожих, и предостерегла, чтобы они не разговаривали в дупле, где им не будет тесно и они даже смогут ходить. Затем она приказала им подняться по лестнице.
Женщина, быть может, сама того не подозревая, имела такое влияние на окружающих ее и переселенцы так ясно видели необходимость немедленного повиновения, что обе американки, обняв Джона Брайта и его сына, стали храбро подниматься по лестнице следом за Джоном и незнакомкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40