— Вам незачем умирать, предводитель, — сказала она своим мягким, звучным голосом, — я не хочу этого.
— Я не боюсь мучений. Моя сестра увидит, как умирает предводитель.
— Вы знаете, что индейцы редко убивают женщин, значит, моя жизнь вне опасности.
Курумила кивнул головой в знак подтверждения.
— А если вы останетесь со мною, вас убьют, — продолжала она.
— Да, — холодно отвечал он.
— Кто ж известит моих друзей о моей участи? Если вы умрете, то как они узнают, куда уведут меня враги? Как они освободят меня?
— Правда, тогда они не будут иметь возможности.
— Итак, вы должны остаться жить, предводитель, если не для себя, то для меня. Уходите же, слышите.
— Моя сестра желает этого?
— Я требую.
— Хорошо, — сказал индеец. — Я уйду. Пусть моя сестра не отчаивается. Мы скоро увидимся.
В эту минуту топот раздался с удвоенной силой — всадники были не больше чем в ста шагах. Курумила поднял свое оружие, заткнул его за пояс и, бросив одобрительный взгляд на донью Розарио, пополз в высокой траве и исчез. Девушка с минуту стояла в раздумье; затем смело подняла голову и, точно ободряя себя, прошептала:
— Что ж, пойдем!
И она вышла из кустов и стала на тропинке: Антинагуэль с своими мозотонами был не далее как в двадцати шагах.
— Я здесь, — твердо произнесла она. — Делайте со мною, что хотите.
Изумленные этой неожиданной храбростью, ее преследователи остолбенели. Этим смелая девушка спасла Курумилу.
Седьмая глава. ПРИГОТОВЛЕНИЯ
После ухода Валентина и Трантоиль Ланека дон Грегорио приложил все заботы, чтоб помочь своему другу. Сильная природа, на минуту побежденная страшным, сверх человеческих сил, ударом, помогла дону Тадео скоро оправиться. Открыв глаза, он безнадежно поглядел вокруг, потом, вспомнив все, что случилось сегодня, в порыве горя закрыл лицо руками. Так прошло несколько минут. Дон Гфегорио, видя, что он больше не нужен, поспешил выйти, зная, что для его друга сейчас важнее всего спокойствие. Но дон Тадео не мог успокоиться, он понимал, что настало время действовать. Он встал, прошелся несколько раз по комнате и ударил в ладони. Дон Грегорио вошел. При его появлении дон Тадео стал снова, по-видимому, спокоен и холоден; следы горя исчезли на его лице, но оно было бледно, как мрамор.
— Что вы намерены делать с генералом Бустаменте? — спросил его дон Грегорио.
— Я оставлю его в Сант-Яго, — отвечал дон Тадео спокойным и сдержанным голосом. — Он заслуживает, чтоб его казнили, но я не хочу брать на себя такой ответственности. Уже и без того довольно пролито крови в этом междоусобии. Его надо отправить с генералом Корнехо и сенатором Сандиасом под сильным прикрытием, иначе его друзья воспользуются этим случаем, чтоб освободить его. Теперь пойдемте и навестим этого несчастного француза, который столь храбро защищал мою бедную дочь.
Они вышли. Дон Грегорио распорядился, чтобы графа Пребуа-Крансе перенесли в удобную комнату и позаботились о нем. Состояние его здоровья было удовлетворительно. Он и сам чувствовал, что ему лучше, но был очень слаб. Трантоиль Ланек не обманулся: раны были не глубоки. Слабость молодого человека зависела единственно от потери крови. Раны начали закрываться, и можно было надеяться, что через два-три дня они закроются совершенно.
Дон Тадео быстро подошел к нему и горячо пожал руку.
— Бог послал вас и вашего друга мне на помощь. Я знаю вас всего два месяца и стольким уже обязан вам, что, кажется, никогда не буду в состоянии отблагодарить вас.
При этих дружественных словах глаза молодого человека заблестели. Радостная улыбка показалась на его губах, и легкий румянец окрасил его щеки.
— Вы слишком высоко цените мои ничтожные заслуги, дон Тадео, — сказал он. — Я охотно пожертвовал бы жизнью для того, чтобы сохранить вам дочь.
— Мы возвратим ее! — энергично отвечал дон Тадео.
В это время дверь отворилась, и вошедший пеон тихо сказал дону Тадео несколько слов.
— Пусть войдет! — вскричал тот с волнением и потом, обратясь к Луи, который с удивлением смотрел на него, сказал: — Мы услышим новости.
Вошел индеец. Это был тот самый Жоан, которого пощадил Курумила. Вся одежда его была запачкана грязью и изорвана колючими растениями. По всей видимости, ему приходилось пробираться по колючим кустам и скверной дороге. Он скромно поклонился всем присутствующим, сложил руки на груди и ждал вопроса.
— Мой брат из храброго племени Черных Змей? — спросил его дон Тадео.
Воин утвердительно кивнул головою. Дон Тадео знал индейцев. Ему было известно, что они говорят в случае только крайней необходимости, а потому этот немой ответ не удивил его.
— Как зовут моего брата? — спрашивал он дальше.
— Жоан, — отвечал он, гордо подымая голову. — В память одного бледнолицего воина, которого я убил в побеге.
— Хорошо! — отвечал дон Тадео с грустной улыбкой. — Мой брат знаменитый воин своего племени.
Жоан гордо улыбнулся.
— Мой брат, вероятно, пришел из тольдери. У него нелады с бледнолицыми. Верно, он пришел искать справедливости.
— Мой отец ошибается, — коротко отвечал индеец. — Жоан не родился гуилихом, он пуэльхский воин. Жоан никогда не обращается за помощью к другим: когда его обидят, он расправляется копьем.
Дон Грегорио и Луи с любопытством следили за этим разговором, из которого они ни слова не понимали, не догадывались, к чему клонит его дон Тадео.
— Пусть мой брат извинит меня, — сказал дон Тадео, — но, верно, он по какой-нибудь причине пришел ко мне?
— Да, есть причина, — отвечал индеец.
— Пусть мой брат скажет, в чем она.
— Я стану отвечать на вопросы моего отца, — сказал Жоан с поклоном.
Арауканцы все таковы: по какому бы важному делу они ни были посланы, если б даже промедление стоило жизни человеку, они никогда не станут говорить яснее и не объявят прямо, зачем посланы, пока спрашивающему не удастся заставить их объяснить, в чем дело. В сущности, Жоан хотел рассказать все, что следует, он для этого и спешил. Но тем не менее слова выходили из его уст только по одному, и он словно жалел о всяком сказанном слове. Это может показаться неестественным и невероятным, но это решительно так. Мы сами не раз были свидетелями этому.
Дон Тадео знал, с кем имеет дело. Тайное предчувствие говорило ему, что индеец пришел с важной вестью. Поэтому он неутомимо продолжал спрашивать.
— Откуда пришел мой брат?
— Из тольдерии Сан-Мигуэль.
— Ему пришлось сделать немалый конец. Давно ли мой брат отправился в путь?
— Месяц исчез за вершинами высоких гор и Южный Крест заблистал над землею, когда Жоан пустился в дорогу, чтоб увидеть своего отца.
От Сан-Мигуэля до Вальдивии восемнадцать французских миль (около пятидесяти верст). Дон Тадео удивился быстроте его хода. Это еще более утверждало его во мнении, что индеец пришел с весьма важной вестью. Дон Тадео налил стакан и поднес его гонцу.
— Пусть мой брат выпьет это вино. Верно, по дороге у него пересохло в горле, оттого ему трудно говорить. Он выпьет, и язык у него поразвяжется.
Индеец усмехнулся, глазки его загорелись. Он взял стакан и залпом опорожнил его.
— Хорошо! — сказал он, пощелкивая язычком и ставя стакан на стол. — Мой отец гостеприимен, он истинный Великий Орел белых.
— Мой брат послан ульменом своего племени? — начал дон Тадео.
— Нет, — отвечал Жоан, — я послан Курумилой.
— Курумилой! — вскричали все трое, внезапно вздрогнув. Дон Тадео вздохнул, он попал наконец на истинный путь.
— Курумила мой пенни, — сказал он, — не случилось ли с ним чего худого?
— Вот его пончо и шляпа, — отвечал Жоан.
— Боже! — воскликнул Луи. — Он умер?
— Нет, — сказал индеец, — Курумила ульмен, он храбр и мудр. Жоан похитил молодую бледнолицую девушку с небесно-голубыми очами. Курумила мог убить Жоана, но не захотел этого, он предпочел приобрести друга.
Белые с напряжением слушали индейца. Несмотря на темноту его слов, они поняли, что Курумила напал m след похитителей.
— Курумила добр, — отвечал дон Тадео, — его сердце, и его душа не способна на злое и жестокое дело.
— Жоан был начальником похитителей белой девушка. Курумила обменялся с ним одеждой, — продолжал рассказывать индеец, — и он сказал Жоану: «Ступай, отыщи Великого Орла белых и скажи ему, что Курумила спасет девушку или сам погибнет». Жоан спешил, не отдыхая, хоть конец и не малый.
— Мой брат поступил как следует, — сказал дон Тадео, пожимая руку индейца, лицо которого засияло.
— Мой отец доволен? — сказал он. — Тем лучше.
Луи с трудом встал с кресла, на котором полулежал, и, тихо подойдя к дону Тадео, сказал дрожащим от волнения голосом:
— Мы должны спасти донью Розарио.
— Благодарю, — отвечал дон Тадео, — тысячу раз благодарю вас за ваше желание. Но вы слабы, ранены.
— Что за важность! — с жаром отвечал молодой человек. — Пусть я погибну, но даю вам слово, дон Тадео, я освобожу вашу дочь. Вы говорите, я слаб, нет, я чувствую силы, я могу держаться на лошади.
Дон Тадео уговорил его снова сесть и сказал:
— Друг мой, трое уже преследуют похитителей и стараются освободить ее. Зачем еще ехать нам? Мы можем помешать им. Как мне ни тяжело, я жду. Иль вы думаете, что это ожидание не тяжело моему сердцу? Я испытываю жестокие страдания. Я боюсь сойти с ума. Лишь подумаю о том, где теперь моя дочь, — голова идет кругом. О, так бы и полетел за нею. Но я боюсь, что этой горячностью поврежу ее спасению. И, проливая кровавые слезы, видите, я остаюсь в бездействии.
— Правда ваша, — грустно промолвил раненый. — Нужно подождать.
Дон Тадео обернулся к Жоану и спросил его:
— Мой брат остается?
— Я готов делать все, что прикажет мой отец, — отвечал Жоан.
— Могу ли я довериться моему брату?
— У Жоана одно сердце и одна жизнь: и то и другое принадлежит друзьям Курумилы. — Мой брат хорошо сказал. Я буду у него в долгу, пока не отплачу благодарностью.
Индеец поклонился.
— Мой брат вернется с третьим солнцем, чтоб провести нас к Курумиле.
— Жоан вернется с третьим солнцем.
Индеец с достоинством поклонился белым, обрадовавшись, что может отдохнуть несколько часов после усиленной ходьбы.
— Дон Грегорио, — сказал дон Тадео по уходе индейца, обращаясь к своему лейтенанту, — вы через три дня отправите генерала Бустаменте в Чили. Я поеду с вами до перекрестка, где начинается дорога в Сан-Мигуэль. Эти три дня, — сказал он, улыбаясь Луи, — необходимы, чтоб вам совершенно оправиться. Бог знает, каков будет наш путь, надобно, чтоб вы могли перенести всю тягость его.
Пока все это происходило в доме дона Тадео, Антинагуэль снова привез донью Розарио в прежнюю хижину и поручил ее надзору одного из своих мозотонов, которому наказал обращаться с нею почтительно. На обратном пути в деревню бедную девушку оставили силы, и она в обмороке упала с лошади и ударилась головою о камень. Мозотоны Антинагуэля подняли ее, крепко привязали к лошади и поехали вокруг нее. По приезде в деревню перевязали ей рану орегановыми листьями и уложили спать. Отдав необходимые приказания, Антинагуэль снова вскочил на коня и, сопровождаемый своими мозотонами, поскакал в арауканский стан, расположенный на границах Вальдивии.
У арауканцев правильно устроенное правительство, что особенно ясно обнаруживается во время войны. Известно, что во время покорения Перу и Мексики туземные обитатели этих стран обладали значительной степенью образованности, и только суровое иго непобедителей заставило их снова погрузиться во мрак варварства. Аукасы, эти краснокожие спартанцы, с тех нор должны были непрерывно драться за свою свободу— самую драгоценную для них вещь. Они оставили все прочие заботы, имея в виду только эту высокую цель. Вот отчего они остались на той степени просвещения; на какой застали их первые европейцы. Единственно, в чем они преуспели, это в военном искусстве, чтобы крепче противостоять испанцам, неустанно теснившим их.
Войско арауканцев, которое в один день может достигнуть двадцати тысяч, состоит из пехоты и конницы. Индейцы завели конницу потому, что видели, какие преимущества дала она испанцам в первых битвах с ними. С необыкновенной легкостью и проворством, столь свойственными индейским племенам, они привыкли к управлению конями и скоро превзошли в наездничестве своих учителей. Они отбили несколько больших табунов лошадей, и уже в 1568 году, то есть через семнадцать лет после первой встречи с европейцами, в их войске было несколько конных отрядов. Токи Кадегуалъ , прапращур Антинагуэля, первый в 1583 году дал правильное устройство коннице, легкость и проворство которой вскоре сделались опасными для испанцев. Пехота (мануситалинко) разделяется на полки и роты. Во всяком полку есть тысяцкий, и в каждой роте сотник. Устройство кавалерии подобное; число лошадей в отряде не постоянное и изменяется в зависимости от обстоятельств.
У всякого большого отряда есть знамя, украшенное звездою, гербом племени. Странно, что знамена есть даже у таких полудиких народов. У солдат, конечно, нет установленной формы. Все одеты, как обычно, но под одеждой у всех — кожаные латы, а на голове кожаный же шлем. Кожа для этого выделывается особым образом и обладает необыкновенной твердостью. Конница вооружена копьями, оканчивающимися железными остриями в несколько дюймов длины. Железо это выковывается самими арауканцами. Кроме того, есть у них еще короткие широкие мечи с треугольными клинками, вроде наших штыков. Во время оно у них были пращи и луки, теперь почти оставленные. Опыт научил индейцев, что лучше прибегать к холодному оружию, чтобы лишить врагов возможности владеть оружием огнестрельным. До сих пор этим храбрым воинам не удалось найти способ делать порох, несмотря на многочисленные опыты. Индейцы пользуются только захваченными ружьями и снарядами и научились так владеть ими, что не уступают лучшим солдатам.
Армия выступает под гром барабанов. Впереди идут разведчики, чтобы разузнать дорогу. Во время похода все войско — и конница, и пехота — на лошадях, что способствует быстроте передвижения. Перед битвой пехота спешивается и строится в ряды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30