Пинки пустил в потолок столб сигаретного дыма.
– Языки здесь работают быстрее, чем у проститутки счетчик, – буркнул он. – Мне самому эту новость на хвосте принесли каких-нибудь пятнадцать минут назад.
– Я хочу на его место.
Пинки хмуро посмотрел на нее. Его глаза задумчиво застыли на лице Кари, однако это не помешало ему одновременно отдать распоряжение проходившему мимо оператору отправляться с видеокамерой на вертолетную площадку и ждать там репортера.
– На химзаводе рвануло, так что снаряжайтесь как следует! – проорал он и только потом обратился к Кари, уже более спокойно: – Ладно, потом поговорим.
Она охотно последовала за ним в его служебный кабинет, где директор службы новостей бывал лишь в редких случаях. Комната со стеклянными стенами примыкала к главной редакции. Оттуда было видно все: что происходит, кто занят, кто свободен, а кто и просто сгорает от скуки. Если Пинки приглашал кого-нибудь в свой кабинет, это означало, что разговор предстоит непростой. Закрыв за собой дверь, директор разместился за столом. Кари села на стул напротив.
– Зачем? – спросил он без всяких предисловий. Она обескураженно заморгала.
– Как это – зачем?
– Зачем тебе городское правительство?
– Я занималась им до того, как вышла замуж за Томаса. Ты сам знаешь, почему мне пришлось отказаться от этой темы, и знаешь также, что она – моя первая любовь.
– Угу… – Не видно было, чтобы ее объяснение Пинки счел достаточно убедительным. Закурив новую сигарету, он внимательно всмотрелся в собеседницу сквозь поднявшуюся дымовую завесу. – Но ты ведь уже застолбила за собой культуру. Весь шоу-бизнес – твой.
– Ты не представляешь себе, какая это скукотища, Пинки. Жизнь большого города со всеми его проблемами – вот чего мне не хватает. Кстати, у меня до сих пор сохранились отличные источники в городском правительстве.
– Что и говорить, умеешь ты лапшу на уши вешать, но я-то не дурак. – Пинки положил коротенькие ручки на стол и многозначительно подался вперед. – Тебе нужна сковорода, чтобы поджарить этого гуся – Хантера Макки.
Кари смущенно опустила глаза.
– Но я же профессиональный репортер, Пинки. Я не допущу, чтобы на мою журналистскую позицию влияли личные переживания. – Босс бросил на нее подозрительный взгляд, и она в отчаянии выкрикнула: – Честное слово, не допущу!
Откинувшись в кресле, он положил ноги на край письменного стола.
– Ну и что же будет с разделом программы, который ты ведешь сейчас? Давай рассмотрим этот вопрос чисто умозрительно. Потому что я еще не сказал, что согласен перевести тебя на другую работу.
– Отдадим его Салли Дженкинс. Она вполне сносно справлялась с этой работой, пока меня не было.
– Ты не хуже меня знаешь, какое это хлебное место, Кари. Тебя не то что подсидеть – зарезать готовы, лишь бы на него пробиться. В таких случаях ведь как иной раз бывает, а? Возвращаешься из отпуска – глядь, а местечко-то твое тю-тю… Так что если уступишь свой кусок хлеба с маслом мисс Большой Попке, а сама подашься вон туда и облажаешься, – Пинки мотнул головой в направлении центра города, где располагался комплекс зданий муниципалитета, – тогда уж на себя пеняй. Обратно ничего не получишь! Так стоит ли рисковать? Подумай хорошенько.
– Ей-богу не облажаюсь, Пинки! Ты что, уже совсем в меня не веришь?
– Верю. Но знаю также, что ты в первую очередь – женщина, которая живет не разумом, а эмоциями. И к тому же упрямая как осел. Надулась, видишь ли, на окружного прокурора, вот и вздумала…
– Ни на кого я не надулась.
– Черта с два не надулась! – взорвался Пинки. – Нечего меня на слове ловить! «Надулась» еще слишком мягко сказано о том, какие чувства ты к нему питаешь. – Он угрожающе поднес к ее носу похожий на обрубок указательный палец. – Короче, заруби себе на носу: мне вовсе не нужно, чтобы наша главная редакция превратилась в поле боя между тобой и Макки!
– До этого дело не дойдет. Я обещаю.
– Не позавидую тебе, если ты свое обещание нарушишь, – проворчал он, опуская ноги на пол.
Ее глаза радостно загорелись.
– Значит, решено? Новое место – мое?!
– Твое, твое…
– Спасибо, Пинки! – Она стремительно поднялась. – Когда приступать?
– Дик уходит в конце недели. Понедельник тебя устраивает?
– Значит, понедельник? Отлично! – Она повернулась было, чтобы уйти, но, вспомнив о чем-то важном, замерла на месте. – А можно Майк Гонсалес останется моим оператором?
– А прибавки к жалованью попросить не хочешь?
– Об этом я и не мечтаю.
– В таком случае забирай своего Майка, – ухмыльнулся Пинки, и она подпрыгнула на месте от радости. Поднявшись из кресла, директор отдела новостей глубоко затянулся сигаретой. Вид у него был не очень веселый. – Ты для меня все равно что дочь, Кари, и поэтому я хочу сказать тебе одну умную вещь: кинжал мести – оружие обоюдоострое. Иной раз колешь им кого-нибудь, а попадаешь в собственную задницу.
Она смешливо наморщила нос.
– Хорошо, запомню.
Однако у него оставались серьезные сомнения в том, что его предупреждение надолго задержится в ее белокурой головке.
– Ох, Кари, не нравится мне это.
– Да будет тебе ныть, трус несчастный. Где твоя любовь к приключениям? Сам подумай: ну что они могут с нами сделать, даже если и застукают?
Мученически вздохнув, Майк Гонсалес поволок свою тяжелую ношу выше по лестнице. В лифте госпиталя громоздкая видеокамера наверняка привлекла бы к себе излишнее внимание. Именно этого они сейчас пытались избежать.
– Да пойми же ты, не врачей с санитарками я боюсь, а Пинки.
Она тихо рассмеялась.
– Если мы притащим ему слезливую историю, которую можно вставить в шестичасовой выпуск, ему наплевать будет, каким образом мы ее раздобыли.
– А об окружном прокуроре ты подумала? Он такой тарарам устроит – только держись! Зря, что ли, он этого мужика ото всех прячет?
– Вот этим я и заинтригована. Отчего такая секретность? Почему никто из нас не видел этого человека, после того как он был арестован за убийство жены? Чего добивается Макки?
– Но как ты узнала, что его в тюрьме кондрашка хватил?
– Почаще в суд наведываться надо. Там в кафетерии много чего болтают. – Услышав это объяснение, Майк уважительно хмыкнул. – Мои невольные информаторы уточнили даже, в какой именно госпиталь его уложили.
– А номер палаты ты откуда вынюхала? – спросил оператор.
Кари ответила ему озорной улыбкой.
– А это мой маленький секретик.
Так за разговором они в конце концов дошли до нужного этажа. Приоткрыв дверь, Кари настороженно вгляделась в глубь коридора.
– Надеюсь, наш несравненный мистер Макки не выставил охрану.
Охранников видно не было. Бесшумные и невидимые, телевизионщики шмыгнули в коридор, а затем в палату. Мужчина средних лет лежал на кровати, нервно вцепившись в одеяло.
– Кто вы? – спросил он, похожий на перепуганного кролика, когда Кари и Майк приблизились к нему.
– Меня зовут Кари Стюарт, мистер Гопкинс. Как вы себя чувствуете? – вежливо поинтересовалась она.
Его затравленный взгляд бегал от Кари к Майку, навьюченному устрашающим оборудованием. Затем в его настороженных глазах что-то промелькнуло: он узнал ее.
– Так вы та самая девушка с телевидения? – спросил пациент. На сей раз в его голосе звучал уже не испуг, а неподдельный интерес.
За долгие годы репортерской работы Кари усвоила психологическую закономерность: тех, кто каждый вечер появляется на экране домашнего телевизора, люди со временем начинают воспринимать как давних знакомых. В ситуациях, подобных этой, такая иллюзия личного знакомства как нельзя лучше играла ей на руку.
– Да. – Сев на стул рядом с кроватью, она украдкой нажала на кнопку диктофона. Еле заметного кивка Майку было достаточно, чтобы включить видеокамеру. Палату в ту же секунду наполнило мягкое, почти успокаивающее жужжание. – Вы видели меня по телевизору?
– О, конечно, мы с Эммой… – Мужчина тут же осекся, его губы затряслись, а в глазах сверкнули слезы. – Теперь ее уже нет…
– Я читала об этом в газетах. Может быть, вы расскажете нам, что все-таки произошло?
– Я не хотел убивать ее, даже не помню ничего. – Он заплакал, и камера Майка тут же отобразила его лицо крупным планом.
– Признайся, сильная вещь получилась, а?
– Что и говорить. Да только вонь от нее еще сильнее будет. А уж в том, что она поднимется, если мы дадим этот кусок в эфир, сомневаться не приходится.
Раздосадованно вздохнув, Кари повернулась к нему спиной. Она нервно мерила шагами крохотную монтажную, в то время как Пинки во второй раз просматривал интервью с Гопкинсом, обвиняемым в убийстве собственной супруги.
– Так ведь получилось-то хорошо. Разве не так, Пинки?
– А я и не говорю, что плохо, – поднялся он со стула. – Но хорошо ли это с точки зрения журналистской этики? Вот в этом у меня серьезные сомнения.
– Что ты имеешь в виду?
– В материале должны быть представлены позиции обеих сторон – таков железный закон. А ты этого не сделала.
– Позиция другой стороны уже представлена. Ты же читал утверждения Макки в газетах. Он добивается для этого человека обвинительного приговора. Причем не просто приговора, а смертной казни.
– Ошибаешься, он вел речь только об обвинительном приговоре. Но ни слова о том, что это должна быть именно казнь.
– Все равно он и ее добьется – не мытьем, так катаньем. – Она положила подбородок на сцепленные пальцы. Ее поза была похожа на молитвенную. – Вспомни, сколько раз люди, по сути дела, оказывались осужденными заочно. И только лишь потому, что еще до суда пресса успевала изобразить их отпетыми негодяями.
– А ты, значит, поставила перед собой святую цель снять этого Гопкинса с крючка?
– Нет. Я просто дала ему возможность высказаться.
– Такая возможность у него еще будет. В суде.
Она с трудом удержалась от того, чтобы вспылить.
– Пинки, я уже два месяца сижу на городском правительстве. Скажи, я хоть раз бросила грязью в сторону мистера Макки?
– Еще нет, но ты вплотную подошла к этому, – напомнил он ей.
– Зато люди не оставляют это без внимания, и наш рейтинг растет.
Ему было нечего возразить на это. В конечном счете все упиралось в этот самый проклятый рейтинг, и нравились ему ее методы или нет, но репортажи о городском правительстве, в особенности те, где затрагивалась деятельность Хантера Макки, получались у Кари не менее задиристыми и яркими, чем критические обзоры событий в мире шоу-бизнеса.
– Ладно, – сдался директор отдела новостей. – Хоть и не нравится мне это, но твой материал пойдет сегодня в вечернем выпуске.
– Спасибо, Пинки. – Она восторженно чмокнула его в щеку.
Он раздраженно вытер ее поцелуй.
– Не хотел бы я оказаться рядом с Макки, когда он увидит это по телевизору.
Пинки как в воду глядел. Кари оказалась совершенно одна, когда прокурор, кипя от негодования, ворвался в главную редакцию. В то утро она приехала на работу раньше, чем обычно, воодушевленная широким откликом, которое получило ее интервью с Гопкинсом. И сейчас в ее голове было тесно от мыслей о том, каким образом продолжить сенсационную тему сегодня.
Кое-кто из репортеров и операторов к этому времени тоже уже подтянулся на телестанцию, однако в ранний час народ в основном кучковался вокруг кофеварок. Рядом с Кари никого не было, когда она в своем «загончике», подняв голову от письменного стола, внезапно увидела перед собой лицо Макки, перекошенное от злости.
– А-а, мистер Макки… Доброе утро. Чему обязана столь ранним визитом?
– Шутки в сторону, Кари! Я видел ваш сюжет во вчерашнем выпуске.
– В самом деле?
– Да. И не скрою, я зол как черт!
– А вот злиться вредно, особенно вам. Это может повредить вашему общественному облику.
Его губы сжались в тонкую линию.
– Каким образом вы проникли в палату к Гопкинсу?
– Ножками.
Он угрожающе надвинулся на нее. Его внушительная фигура, казалось, вот-вот целиком заполнит собой крохотный «загончик». Чтобы не чувствовать себя беззащитной, Кари поднялась со стула и тут же оказалась нос к носу с прокурором. Что и говорить, для двоих ее «загончик» был явно тесноват.
– До сих пор я мирился с намеками в свой адрес, которые то и дело проскальзывают в ваших репортажах. Да-да, можете быть уверены, ничто не остается незамеченным, однако я предпочел оставить ваши выпады без ответа.
– Ваше поведение в высшей мере похвально.
– Я думал, что вам скоро надоест эта мелкая игра, недостойная профессионала, и вы начнете освещать события честно и беспристрастно, как это делают другие корреспонденты.
Это был чувствительный укол. Ее глаза вспыхнули от гнева.
– Но я и есть настоящий профессионал, и я информирую людей только о том, что вижу.
– Но только после того, как эта информация поварится достаточное время в вашем ядовитом мозгу, – повысил голос Макки. – Скажите, чего вы хотели достичь, давая в эфир это слезливое интервью с Гопкинсом?
– Ничего. Просто удачное интервью получилось. Мне подумалось, что люди имеют право увидеть этого надломленного, раскаивающегося человека, которого вы хотите отдать в руки палача.
Сейчас, казалось, он и сам не прочь был стать палачом, чтобы прямо здесь, у письменного стола, свернуть ей шею.
– Понятно, вы хотели пробудить в обществе жалость к убийце. А меня выставить кем-то вроде троюродного братца Адольфа Гитлера только за то, что я осмелился привлечь к уголовной ответственности убийцу.
– Но у него был сердечный приступ!
– Вам следовало повнимательнее прочесть медицинское заключение, мисс Стюарт! У него всего лишь ангина. Да-да, хроническая ангина, которой он страдает уже не первый год. А в тюрьме он начал жаловаться на боли в груди, вот я и поместил его в лазарет на всякий случай. Послушайте, могу я сказать вам кое-что не для записи? – В ответ Кари упрямо выпятила подбородок, и у него мелькнуло подозрение, что она в следующую секунду откажется от дальнейшей беседы. – Так могу я надеяться, что сказанное останется между нами? – упрямо повторил он.
– Конечно.
– Что ж, отлично! – Хантер Макки протянул ей руку. – Разговор начистоту, но не для передачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34