И тот остаток воды, освященной еще Патриком Священником, становится чем-то вроде пивных дрожжей, придавая силу новой воде.
Гудрид тихо преклонила колени на шкуре белого медведя и расправила свадебный наряд, украдкой посмотрев на Торстейна, который был рядом. Темно-синие фламандские чулки обрисовывали его мускулистые ноги, и на нем была зеленая рубашка, сшитая Гудрид. Когда жених и невеста взялись за руки в знак верности друг другу и все присутствующие в церкви прочитали хором «Отче наш», Тьодхильд окропила брачную пару святой водой и трижды перекрестила их, прежде чем послать бочонок по кругу.
В этот прохладный, солнечный осенний день они медленно шли из церкви в дом, чтобы сесть наконец за стол.
Торстейн взял слово. Затем гостей обнесли горячими овсяными лепешками и ячменной кашей. На больших блюдах лежали рыба и мясо. Пиво Тьодхильд текло рекой в кружки, кувшины и старый рог Эрика. Прежде чем послать рог по кругу, Лейв приветствовал дорогих гостей и рассказал еще раз о тех условиях, на которых состоялась брачная сделка между Торбьёрном и Торстейном. А затем он поднял рог и выпил за здоровье Гудрид.
Гудрид уже успела за день набегаться на кухне и в кладовых, наравне с остальными женщинами, и теперь, сменив будничное платье на свадебный наряд, она наслаждалась тем, что спокойно сидела на скамье, чувствуя, как непривычно хмелеет голова от пива. Голова ее слегка кружилась, и она постепенно теряла чувство страха. Торстейн внезапно показался ей очень большим: вдруг он раздавит ее в постели…
Девушка чувствовала себя тревожно, потому что толком не знала, что ее ожидает. Она никогда прежде не бывала на свадьбах в Гренландии. И она с пристрастием расспрашивала Торкатлу, не известно ли той, когда жениху и невесте полагается оставить гостей и идти к себе, однако Торкатла лишь улыбнулась в ответ и сказала, что Гудрид сама поймет, когда настанет время.
Торкатла оказалась права. Шум за столом утих, и Гудрид уже мечтала только о том, как бы ей забраться под одеяло на их с Торстейном новой постели. Из-за дверей доносились звуки музыки. Это Торкель сын Лейва играл на свирели, вырезанной из дягиля, и мелодия журчала удивительно страстно и красиво, вплетаясь в низкие звуки, издаваемые Стейном на варгане, так что Гудрид ощутила, как по спине ее пробежала сладостная дрожь. Она обхватила себя руками и взглянула прямо в смеющиеся глаза Торстейна.
– Идем, жена моя, гости проводят нас к супружескому ложу.
Она сползла со скамьи и благодарно взяла протянутый им плащ. Прохладная, тихая лунная ночь освежила ей голову, и она твердым шагом шла рядом с Торстейном к новой спальной нише, которую отгородили у передней стены дома молодых. Их сопровождали многие из гостей, но лишь Лейв и Тьодхильд вошли в маленький зал вместе с женихом и невестой: там свежо и ароматно пахло ветками можжевельника, потрескивающими в огне очага. Торкель и Стейн остались стоять в дверях; музыка все продолжала звенеть в холодном воздухе, а брачная пара замерла у своего ложа. Торстейн медленно отстегнул тяжелый золоченый пояс и отдал его брату, а Тьодхильд тем временем окропила святой водой из маленькой каменной миски новую овчину на кровати и перекрестила молодых. Гудрид непроизвольно сделала шаг к Тьодхильд и Лейву и расцеловала их обоих.
Впервые Торстейн остался с Гудрид наедине. Но когда на следующее утро они проснутся, на скамьях по обе стороны от очага будет полно народу, так что чем быстрее Гудрид научится вести себя как настоящая хозяйка, тем лучше, лихорадочно думала она о себе, с трудом расстегивая большие позолоченные застежки на платье.
– Давай я тебе помогу…
Гудрид увидела прямо перед собой Торстейна. Его широкая грудь беззащитно белела в темноте, контрастируя с загорелой шеей и руками, словно сам он был срублен из молодого и старого дерева одновременно. Гудрид была так взволнована, что забыла о всех своих страхах. Она улыбнулась и шагнула навстречу Торстейну.
– Жене твоя помощь будет приятна, Торстейн.
Торстейн снял с себя белье только после того, как они закрыли дверцу на запор и улеглись в постель. Тепло новой овчины и горячее тело Торстейна вновь ударили в голову Гудрид, и пиво снова забродило в ней: она смутно ощущала себя, откликнувшись на ласки мужа. Корова, которую покрывает на зеленом лугу бык, или женщина, ставшая женой в мягкой постели, – это похоже друг на друга…
На следующее утро Гудрид проснулась от гула голосов в доме и плеска воды: люди уже встали и умывались. Первой же ее мыслью было хорошенько вымыться. Неважно, – теплая это будет вода или просто-напросто холодная, соленая вода фьорда, – но ей хотелось во что бы то ни стало смыть с себя липкую кровь и семя, которые она сразу же ощутила на бедрах, повернувшись на бок. Торстейн уже проснулся и сказал ей:
– Время вставать и угощать гостей, Гудрид.
И он быстро поцеловал ее, наспех оделся и открыл занавесь перед их спальной нишей. Его приветствовали одобрительными возгласами.
Но Гудрид потянула его за руку и тихо спросила:
– Ты не мог бы привести мне немного воды и полотенце? Я хотела бы привести себя в порядок.
– Я принесу тебе, что ты просишь, – добродушно ответил Торстейн. – Ни одна из служанок не проберется к тебе через такую ораву разгулявшихся мужчин.
И он принес ей маленькую миску: полотенце он уже использовал сам, но Гудрид все равно испытывала к нему благодарность. Она вновь оделась в свадебное платье и спустила ноги на пол. Почувствовав себя хозяйкой, она смогла без труда улыбнуться любопытным гостям, обернувшимся к ней. Она заботливо расчесала волосы, заколов их в свободный узел, а потом протянула руку за белым платком, который Тьодхильд достала для нее из своих запасов.
Торстейн довольно сказал жене:
– Не торопись, Гудрид! У меня есть для тебя подарок, и я хочу подарить его тебе в присутствии свидетелей.
В его протянутой руке блестели три серебряные заколки: одна большая – для волос, а две поменьше – для платка.
– Благодарю тебя! – Гудрид покраснела от радости, прикрепляя к прическе платок. Ей так хотелось бы посмотреться сейчас в свое бронзовое зеркало.
Свадьба продолжалась четыре дня. Когда последние гости покинули двор, довольные полученными подарками от хозяев дома, Гудрид испытывала такое чувство, будто она замужем уже много лет, как поведала она Торкатле, оставшейся со Стейном, чтобы довезти до дома Торбьёрна.
– Надеюсь, это не означает, что муж твой тебе наскучил! – лукаво усмехнулась Торкатла.
– Конечно нет. Лучше Торстейна никого нет, и я очень счастлива.
Да, она действительно была счастлива. Гудрид подумывала иногда, что никогда люди не будут по вечерам собираться у очага и рассказывать друг другу о ее с Торстейном жизни. Саги и висы слагаются обычно о людях несчастливых: либо о больших страстях, либо об их отсутствии. После дневных забот было приятно думать, что с наступлением вечера они вместе с Торстейном всегда идут к себе. Ее ободряло и утешало, что другой человек так близок с ней, даже если их ночи и были не такими, какими иные хотели бы их видеть! Во всяком случае они не остались без последствий: к середине зимы Гудрид поняла, что забеременела.
Она сообщила Торстейну об этом, когда они собирались переправиться по льду на пир к Торбьёрну.
– Наш ребенок родится прежде, чем мы переедем на Песчаный Мыс.
Торстейн выглядел таким довольным при этом известии, словно он только что узнал, что в водах фьорда появилась большая стая китов.
– Пойду расскажу об этом матери и Лейву. Они обрадуются.
Когда Гудрид забралась в сани и села рядом с Тьодхильд, чтобы ехать вместе с Лейвом на Бревенный Мыс, та перекрестила живот невестки и сказала:
– Если будет мальчик, назовите его Эриком.
«А если будет девочка, – подумала про себя Гудрид, – мы назовем ее Халльвейг, в честь моей матери».
Сознание того, что она носит в себе новую жизнь, вызвало в ней волну новых чувств и переживаний. Ведь это был не только ее ребенок, но дитя многих других людей. И Торбьёрна тоже. Она лелеяла мечту о крохотном существе, пока еще невидимом, и словно заслоняла рукой этот огонек, чтобы он не погас. «Ты вырастешь, станешь сильным и здоровым, я укутаю тебя в мягкую шкуру и научу всему, что умею сама»…
Торбьёрн не выказал своих чувств, когда Гудрид сказала ему о внуке. Но когда гости сели за стол, он поднялся со своего почетного сиденья, поднял окованную серебром чашу и произнес:
– Я вижу добрый знак в том, что, в то время как мы молим Христа об изобилии на следующий год, Торстейн и Гудрид ждут наследника. Пусть же Отец и Сын и Святой Дух защитят их дитя. Амен, – и он перекрестился, сел и пустил чашу по кругу.
Гудрид должна была сидеть на скамье для женщин вместе с Тьодхильд, но вскоре она поняла, что одна Торкатла не справится, а молодая служанка, которую нанял Торбьёрн с тех пор, как Гудрид вышла замуж, еще слишком нерасторопная… Ее звали Финна дочь Эрпа-соседа и она была крепкой и понятливой, но ей минуло только четырнадцать зим, и двигалась она вразвалочку, словно утка на суше. Как говорила Торкатла, родители девочки надеялись, что дочь их научится у Торбьёрна хорошим манерам. Так что Гудрид молча взяла очередное блюдо и пошла сама обносить гостей: может, Финна поучится у нее, как это надо делать.
После обеда Торбьёрн показал своим гостям двор и все новые постройки, которые он выстроил с лета. Фафни без устали прыгал вокруг людей, словно это было стадо овец, которых надо загонять домой, а старая, подслеповатая Хильда и носа из дома не показывала, лежа возле Торкеля и Финны, которые сели играть в тавлеи.
Трудно было сказать, кто из них постарел больше – отец или Хильда, грустно думала Гудрид, глядя, как осторожно шагает Торбьёрн по скользким дорожкам между домами. Он щурился от тусклого зимнего света, и Гудрид заметила, что Стейн не сводит глаз со своего хозяина. Она незаметно подошла к Стейну и тихо спросила:
– Ты чем-то озабочен, Стейн. Что происходит?
– Ты и сама видишь, Гудрид. Отец твой совсем плохо видит, а когда наступают холода, у него ноют ноги. Если у тебя есть лекарство от этой болезни, привези его в следующий раз! А еще нам нужен хороший сторожевой пес, если у сыновей Эрика найдется таковой. Фафни – славная пастушья собака, но совершенно бестолковая, когда дело касается того, чтобы сторожить двор, как это умела делать Хильда. Не знаю, слышала ли ты об этом, но в последнее время здесь пару раз показывался Бард Трескоед, а летом оказалось, что нет ни одного бонда на нашем берегу фьорда, который не лишился бы хоть одного ягненка в горах.
– Я поговорю с Торстейном, – обещала ему Гудрид.
Вернувшись в Братталид, она все рассказала мужу, и тот ответил:
– У Торлейва Кимби есть парочка щенков от суки, которая, как утверждает Лейв, происходит от волка, так что я пошлю Торкеля за ними в Кимбавог, как только утихнет ветер. А ты подумай, чем полечить Торбьёрна. Я знаю только, что от старости снадобьев нет.
Торкель вернулся из Кимбавога с молодым щенком: лапы у него были длинные, шерсть серая, густая, а выл он так, что мог бы разрезать сало, как сказала Хальти-Альдис. Постепенно он стал откликаться на кличку Гилли. Надсмотрщик решительно запретил пускать щенка без надобности в хлев и конюшню. Гудрид тем временем готовила отвар для глаз и крапивную мазь, чтобы послать их отцу вместе со щенком. Как вдруг на следующее утро в Братталиде неожиданно объявился Харальд Конская грива. Шапка и борода его совершенно заиндевели, а лицо, покрытое шрамами, было сине-красного цвета. Он тяжело дышал, словно бежал всю дорогу от Бревенного Мыса.
Гудрид чуть не выронила на пол горшок.
– Харальд! Что случилось?
– Торбьёрн болен, Гудрид. У него ужасный кашель, я уже предупредил Торстейна. Он сейчас седлает коней и поедет с нами. А потом он сможет взять назад твою лошадь, если ты останешься на Бревенном Мысе.
Гудрид торопливо засовывала в кожаный кошель все необходимое и наскоро оделась потеплее. Побежав попрощаться к Тьодхильд, она увидела, что та уже обо всем знает, хотя и продолжала сидеть все на том же месте, у очага.
– Передай Торбьёрну привет от меня, Гудрид. Я пойду к себе в церковь и помолюсь о нем.
Если бы Гудрид так не боялась за состояние отца, она бы порадовалась этой поездке верхом, по сверкающему льду. Она приходила в хорошее настроение уже тогда, когда оказывалась в седле. И она завидовала Гилли, который мчался впереди коней и пронзительно лаял просто от веселья, от полноты жизни.
Торстейн, как обычно, следил за дорогой, скача рядом с Гудрид.
– Мне показалось, что я увидел белого медведя во фьорде. Как ты думаешь, твой отец отпустит со мной своих людей на охоту?
– Наверное… Хуже будет, если этот медведь вдруг появится у него на дворе!
Несмотря на сильный жар, Торбьёрн был в полном сознании и позволил Торстейну взять с собой всех, кроме Харальда Конской гривы, который и так дважды переправился через фьорд и теперь должен был присмотреть за скотом, пока не наступил вечер. Фафни отправился вместе с охотниками, а Гилли остался в доме с женщинами и Торбьёрном, чтобы не испортить охоту своим пронзительным воем.
Торбьёрн сидел на постели, откинувшись на подушки, заботливо подложенные ему под спину, и смотрел на Хильду, похрапывающую у него в ногах.
– Мы с тобой, Хильда, оба теперь бесполезны!
– Я дам тебе отвар от кашля, отец, – сказала Гудрид, – и тебе полегчает. Ты ел что-нибудь сегодня?
– Только не надо говорить со мной как с неразумным младенцем, – кисло ответил отец. – Прибереги эти речи для ребенка, которого носишь под сердцем.
Гудрид отправила Финну в кладовую, чтобы отбить несколько кусочков рыбы и намазать их маслом, а сама пошла к Торкатле. Служанка хранила молчание, и Гудрид поняла, что надежды на то, что Торбьёрн встанет на ноги, почти нет. И все-таки она поставила на огонь воду и принялась измельчать привезенные с собою травы. Торбьёрн выпил горячий отвар и уснул. Гудрид с двумя женщинами села за прялку, прислушиваясь к неровному дыханию отца и мирному похрапыванию Хильды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53