Кроме того, Фридрих намеревался удалить всех сарацинов с острова Сицилия. Мало-помалу он, не скрывая своих намерений, создавал монолитное государство. Теперь в Роккабланке стоял его гарнизон, как и в других замках, захваченных им. Даже Пьетро был уведомлен, что в течение двух лет он должен отдать Хеллемарк и построить у себя в поместье удобный жилой дом. Поместье оставалось ему, но замки и все другие укрепления могли принадлежать только императору. Это означало конец феодализма в Италии. Пьетро не сожалел, что становится свидетелем этого процесса. Вместе со строителями он разработал такой замечательный проект виллы, что, гордясь делом своих рук, послал копию проекта Фридриху.
Ответ Фридриха последовал немедленно и оказался характерным для императора.
“Мы, – писал он, – сняли копии с твоего проекта и послали их всем знатным людям, которые сдали нам свои замки. Нам твой проект представляется замечательным произведением строительного искусства. Мы известили наших подданных, что будем разрешать отклонения от твоего проекта, но только в незначительных деталях, настолько этот проект устраивает нас Когда ты закончишь строительство, сообщи нам об этом, ибо, если государственные дела не будут держать нас, мы нанесем тебе визит и лично осмотрим все.
Кроме того, мы поручаем тебе разработать проект замка-крепости, который мы намерены построить в Фоджии. Он должен быть недоступен для нападения и в то же время внутри удобен для жилья, как ты предусмотрел это для своей виллы.
Мы отметили с некоторым неудовольствием, что ты ничего не пишешь относительно женитьбы на госпоже Элайн. Мы хотели бы напомнить тебе, что осталось совсем немного времени до окончания срока, который мы поставили тебе”.
В этом письме было и многое другое, но Пьетро только пробежал остальное глазами. Он долго и с чувством ругался. Гордость еще раз подвела его. Он мог бы предвидеть, чем это кончится. Он совсем не хотел, чтобы его вилла повторялась по всей Италии, и, уж конечно, не желал, чтобы Фридрих вмешивался в его отношения с Элайн. Однако помешать императору он был бессилен.
Он подумал было, не рассказать ли Элайн, что Фридрих может взять дело в свои руки. Но он до боли отчетливо представил себе, какова будет ее реакция: все, чего он добился, весь постепенный осторожный процесс завоевания ее доверия, ее расположения рухнет в один момент перед лицом того, что она может рассматривать только как неприкрытую демонстрацию силы.
Пока что он был занят работой над проектом замка в Фоджии. Фридрих уехал из Фоджии, он вообще покинул Апулию и жил в Калабрии – на самом носке итальянского сапога. Пьетро знал, что торопиться нет необходимости, пройдут годы, прежде чем Фридрих соберется строить замок в Фоджии, но проект был конкретным делом, отвлекал от мыслей, которые терзали и беспокоили его.
Он сидел над проектом, советуясь со своими строителями о некоторых деталях, когда – это произошло второго марта – вошел его сенешал Манфред, почти лишившийся дара речи от изумления.
– Господин! – еле выговорил он. – Господин!
– Ты уже дважды сказал “господин”, – сухо заметил Пьетро. – Кончай с этим и говори, что тебя беспокоит?
– Внизу! Во дворе… госпожа! С большой свитой! Я впустил их – я знаю, что вы не хотели бы заставлять ее ждать…
– О Святой Боже! – вырвалось у Пьетро.
– С ней настоятель аббатства! Видит Бог, мой господин, это выглядит как свадебная процессия! Сопровождающие ее женщины украшены цветами – один Бог знает, где они нашли цветы в это время года… Не мог ли мой господин забыть?
– Не будь задницей, Манфред. Как я мог забыть день моей свадьбы? Госпожа еще только должна дать согласие…
Он сбежал по лестнице во двор. Элайн сидела на белоснежной кобыле, богато украшенная. В волосах у нее были цветы, а платье… Матерь Божья! – это было свадебное платье…
Пьетро протянул ей навстречу руки и помог спешиться. Он смотрел на нее, его темные глаза расширились от изумления.
– Я приехала, чтобы обвенчаться с вами, – произнесла Элайн. В ее голосе звенели льдинки.
– Но… – прошептал Пьетро.
– Конечно, – четко выговорила Элайн, – мой господин не столь безрассуден, чтобы не подчиняться приказам Его Величества Фридриха, императора Римской империи!
Пьетро задохнулся. “Святой Боже, сын Святой Марии! – подумал он. – Почему Ты не предотвратил это?”
– Я напишу ему, – поспешно сказал Пьетро, – и буду умолять его отменить этот приказ…
Голубые глаза Элайн были широко открыты и прозрачны и полны разрушительным сладким женским ядом.
– Почему? – спросила она. – Разве господин больше не желает жениться на мне?
– Да, я хочу. Да, да, Святой Боже! Только… Элайн… я хотел, чтобы вы пришли ко мне по доброй воле, а не по приказу короля…
– Сейчас это уже не имеет значения, – благозвучно произнесла она.
Слишком благозвучно. В ее голосе звучала нотка, которую он однажды уже слышал, но не мог припомнить, при каких обстоятельствах…
– Не будем заставлять Его Преосвященство ждать, – сказала она. – Мне сообщили, что чем скорее исполняются приказы короля, тем лучше
Теперь он вспомнил эту интонацию. Когда она сказала об Артуро-лекаре: “Я его повесила…” – ее голос звучал так же. Ледяной голос.
– Тогда, – спокойно сказал он, – мои служанки отведут ваших людей в комнаты. Мне нужно время, чтобы переодеться. И Манфреду тоже потребуется время, чтобы подготовить все необходимое. Вы ведь понимаете, это несколько неожиданно…
– Неужели? – спросила Элайн.
Голос ее звенел, как стальной клинок, наполовину вынутый из ножен и сверкающий на солнце нестерпимым блеском.
Опять, вздохнул Пьетро, я должен жениться на женщине, которая не любит меня, и на этот раз все еще хуже, чем тогда… Антуанетта не ненавидела меня, она хотела полюбить меня, пыталась, а эта ненавидит меня ненавистью холодной и беспощадной, как смерть… Я побеждал мало-помалу, я постепенно преодолевал эту ненависть, но теперь – о, Небесный Сын Марии! – теперь…
Когда он спустился в маленькую часовню, на нем был не яркий наряд жениха, а скромный черный костюм. Правда, этот костюм был из венецианской парчи и украшен черным жемчугом. Даже в его перстне виднелся черный агат, а на шляпе красовались черные перья.
Элайн с некоторым удивлением посмотрела на него, но ничего не сказала.
Церемония была относительно короткой. Даже настоятель чувствовал, что чего-то здесь не хватает.
Они сидели на возвышении за праздничным столом. Оба они ничего не ели, не обменялись ни единым словом, не касались друг друга руками. Манфред почти рыдал оттого, что пиршество не соответствует событию. На самом деле он сумел за короткое время совершить чудеса, но он-то планировал пир, который затмит все свадебные пиры в Италии. А этот пир оказался не так уж хорош, что-то из еды не успели приготовить, другие блюда, особенно мучные, подгорели.
Он хотел пригласить из деревни менестрелей, но там не оказалось таких мастеров, чтобы они своими песнями о нежной любви заставили женщин прослезиться.
Столы ломились он вин и всяческих блюд. И все-таки все это скорее походило на съезд гостей, приехавших на поминки…
Свадебные пиры зачастую тянутся несколько дней. Но не этот. Когда наступила ночь, гости, наскоро приглашенные, начали разъезжаться. И женщины неприлично рано начали готовить Элайн к брачному ложу, а знатные молодые люди облачили Пьетро в шелковый халат и проводили его к большой постели под балдахином. Варварский обычай того времени требовал, чтобы они ожидали в той же спальне до тех пор, пока он не выглянет из-за занавески и не сообщит во всеуслышание, что брачные отношения осуществились. Матроны могли потребовать, чтобы им предоставили доказательства девственности молодой жены. Но когда замуж выходит вдова, этот обычай был необязателен. Пьетро благодарил Бога за это.
Настоятель, благословив брачное ложе, поспешно отбыл. По звукам, доносившимся в спальню, Пьетро знал, что и все остальные последовали его примеру.
Он лежал не двигаясь. Тело его было холодным как лед. На другом краю постели лежала Элайн, неподвижная, как мраморная статуя. Он даже не слышал ее дыхания.
Он не делал попыток прикоснуться к ней, привлечь к себе.
Потом в темноте, в тишине, он понял, что она плачет.
– Не надо, – прошептал он. – Пожалуйста, Элайн, не плачьте.
– Вы не могли подождать, – всхлипывала она. – У вас не хватило терпения… Вы побеждали, Пьетро, – с каждым днем я приближалась к тому, чтобы полюбить вас, а теперь…
– Что теперь? – спросил Пьетро.
– Браки заключаются на небесах, не так ли? Все, кроме нашего. Наш брак, мой господин, заключен в самой глубине ада!
– Элайн, – сказал Пьетро, – я не писал императору. Поверьте мне. Я каждую ночь молился, чтобы он не вмешался.
– Откуда же он узнал?
– Около года назад он приказал мне жениться. Я просил его дать мне время, зная его нетерпеливость мне становилось тошно от одной мысли, что мой господин Фридрих просто выберет какую-нибудь незнакомую мне девушку и скажет: “Пьетро, получай свою невесту!” И я рассказал ему о вас – что с юности мечтал о вас. Я просил его разрешить мне повидать вас – предпочитая жениться на женщине, которую я могу полюбить, о которой храню нежные воспоминания – чем на какой-нибудь незнакомке…
Элайн замолчала.
– Пожалуйста, – прошептал Пьетро, – разве это нельзя понять? Разве такой путь не оказывал вам честь?
Элайн перестала плакать. Теперь она лежала спокойно.
– Почему? – прошептала она. – Почему Его Величество хочет, чтобы вы женились?
– Потому, – грустно сказал Пьетро, – что Фридрих и я родились в один и тот же день и в одном н том же месте. Наши жизни связаны с самого детства. Было множество странных параллелей между событиями его жизни и моей. Император, как человек суеверный, верит в то, что эти параллели должны сохраняться. У него есть сыновья – у меня их нет. Он боится за безопасность своих сыновей, пока я тоже не подчинюсь велению наших общих звезд…
Элайн неожиданно рассмеялась.
– Однако, – сказала она, – осуществление этих параллелей по его приказу невозможно. Во всяком случае, что касается меня…
Пьетро в темноте уставился на нее.
– Вы, господин, никогда не будете иметь сыновей от меня. Отправляйтесь к вашим служанкам и просите их родить вам сыновей той же подлой крови, как кровь их отца! Но если вы когда-нибудь притронетесь ко мне с вожделением, я убью вас. Если мне это не удастся, я убью себя – потому что, видит Бог, никогда я не рожу ребенка свинской крестьянской крови!
Пьетро ощутил, как маленькие язычки пламени раздражения начинают бегать по его жилам. Его лицу стало жарко. Он поднял руку и раздвинул занавеси, чтобы увидеть ее Раздражение в его крови стихло. Потом кровь вновь забурлила. Но не от гнева, не от злости.
Служанки согласно обычаю сняли с нее шелковый халат, когда она легла в постель. Его слуги сделали то же самое и с ним.
Она не пыталась укрыть себя чем-нибудь от его взора. Она насмешливо смотрела на него.
– А как, – хрипло спросил Пьетро, вставая, весь напряженный, – госпожа собирается воспротивиться мне?
– С помощью вот этого, – сказала она и вытащила из-под подушки сарацинский клинок.
Пьетро уставился на кинжал.
Потом отвел глаза. Он сидел неподвижно, глядя на горевшие на стенах факелы.
– Мой господин, – насмешливо сказала она, – храбрый и благородный рыцарь. Конечно, он не испугается маленького клинка в слабой женской руке?
Он почувствовал, как напряглись его мышцы, как замерла кровь, как остановилось дыхание. Когда он повернулся, рывок его оказался невероятно быстрым.
Она вскрикнула, всего один раз. Руки, схватившие ее запястья, прижавшие ее к постели, были гибкими, ласковыми. Но твердыми.
Она посмотрела ему в глаза.
– Есть ли разница, – прошептала она, – между браком и изнасилованием?
Пьетро ей не ответил. Он склонялся над ней, медленно.
Ее голова моталась как у безумной. Налево, направо, в ярком облаке ее волос.
Но он нашел ее рот.
Рот был холодным как лед.
Но в нем проснулось желание. Он хотел ее.
Он целовал ее рот, ласкал своими губами. Медленно, нежно. Зная, что ее ненависть к нему чиста и ничем не затемнена. Но помня, что она женщина, которую любили. Которая любила. Что тело такой женщины знает, что такое телесный голод. Все помнит. Лед был тонким. Память разогревала кровь.
И все-таки она оттаивала так стремительно, что он поразился.
Он почувствовал, как ее губы, словно лепестки какого-то экзотического цветка, раскрылись и вдруг прижались к его губам, ищущие, впитывающие, пока кровь в его венах уже не стучала, а взорвалась.
Он откинулся назад и освободил ее руки.
– У госпожи, – прошептал он, – все еще есть ее сарацинский кинжал.
Она лежала, глядя на него. Ее зрачки расширились так, что радужная оболочка стала почти не видна, – только узкий голубой ободок вокруг черноты. Ее рот окаменел.
– Будь ты проклят! – всхлипнула она. – Пусть все дьяволы ада растерзают твою душу!
Ее руки взметнулись и обхватили его голову. Он услышал далекий и слабый звук упавшего на пол кинжала.
Их брак, говорила Элайн, заключен в самой глубине ада. Она была права. Ему не потребовалось и двух месяцев, чтобы убедиться в этом.
Два месяца в полном молчании, когда он глядел на нее, сидящую напротив него за столом.
Ее вспышки приносили почти облегчение. С криком, руганью. Она осыпала его новыми оскорблениями каждый раз, когда срывалась. Самыми грязными, самыми непристойными. Он не мог себе представить, откуда она знает такие выражения. Из чьих уст она их слышала.
Одно дело – ненависть. Любовь – совсем другое.
Может быть, они близнецы, соединенные живой плотью.
На следующий день после их свадьбы он думал, что между ними ничего уже больше не будет, что если он пожелает ее, то утоление этого желания будет действительно походить на насилие. Перемена, которую он обнаружил на следующее утро, была совершенно неожиданной. Ошеломляющей.
Она уступила и ненавидела себя за это.
С меня хватит, думал он. У меня нет сил с ней бороться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55