Иветта запрокинула голову и расхохоталась. Это был звонкий смех. Проклятый смех. Он вырывался из ее горла как весенний ручеек. Серебряный. Сладкий. Он струился и струился.
– Ты… – задохнулась она, – ты такой смешной, Пьетро! Такой смешной…
Он отвернулся. Ее смех бился у него в ушах. Он почти бежал к своему коню. Но кто-то тронул его за руку, очень легко.
– Подожди, муж мой, – прошептала Антуанетта. Ярость вытекла из него. Он стал холодным. Как лед. Его трясло.
– Госпожа Харвент, – спокойно сказала Антуанетта, – вам лучше вернуться к вашему мужу. Пойдем, Пьетро.
Пьетро пошел за ней. Стыд, который он испытывал, был самым ужасным, самым отвратительным ощущением на свете.
Антуанетта не произнесла ни слова. Всю дорогу домой она молчала. Лицо ее в лунном свете было прелестно и ясно.
Пьетро не мог этого перенести. Ни одна женщина на свете не может видеть такое и не…
Но Антуанетта не была такой, как все женщины на свете. Она была самой собой.
Она могла.
– Спокойной ночи, муж мой, – сказала она и пошла к маленькой комнате, в которой спала последние два года.
– Туанетта! – взмолился Пьетро. – Туанетта, Бога ради…
– Мы поговорим позднее, – сказала она. – После того, как я обдумаю все…
Думать, видимо, ей пришлось долго и тщательно. Ибо на протяжении последующих двух недель июня она разговаривала с ним со спокойной веселостью и только о случайных мелочах жизни. Часто беседовала с Симоной, так как Готье и его молодая жена задержались у них.
Пьетро с трудом сохранял спокойствие. Он сводил Готье в оружейную мастерскую и показал ему новые доспехи, которые заказал специально для себя. Оружейник ужасно сопротивлялся, изготавливая эти доспехи. Глянув на них, Готье согласился с оружейником. Шлем был легким, – слишком легким, по утверждению Готье, хотя с надежной прокладкой изнутри. Кольчуга без рукавов прикрывала только грудь, опускаясь чуть ниже поясницы, оставляя руки и ноги незащищенными. Щит представлял собой маленький круг, прочный, но такой небольшой, что мог прикрыть только часть груди Пьетро.
Оружие для атаки тоже создавалось по этому принципу – на удивление тяжелый маленький топор с таким острым лезвием, что им можно бриться. Пьетро доказал это, сбрив им трехдневную щетину с подбородка. Меч оказался таким коротким, что почти смахивал на кинжал, и очень легким, так что когда Готье взвесил его в руке, то даже не ощутил его веса.
– Это оружие рассчитано на меня, – объяснил Пьетро. – Неужели ты не понимаешь? Одень меня в такие доспехи, какие носишь ты, и я с трудом смогу двигаться. Единственное, чем я обладаю, это быстрота, подвижность. Поверь мне, я заставлю эти игрушки работать…
– Не пройдет и часа в сражении, – застонал Готье, – как тебя разрубят на части!
Пьетро посмотрел в ту сторону, где сидели Антуанетта и Симона. Симона держала на руках маленькую Элеонору.
– Возможно, – прошептал он, – это было бы не так уж плохо, Готье.
На следующее утро прибыл королевский посланец.
Пьетро услышал звук трубы и спустился, чтобы встретить посланца.
– Король, – прокричал посланец, – приказывает вам явиться со всеми вашими людьми, включая юношей, которые могут ухаживать за лошадьми или таскать дротики! Да будет вам известно, что Оттон Германский вторгся во Францию! Он стоит сейчас в Валансьене, и войско его так многочисленно, как саранча, опустошившая в древние времена Египет. Король нуждается в вашей помощи, приходите!
Пьетро заметил, как расширились глаза Антуанетты. Может быть, теперь, подумал он, хотя бы теперь она сможет простить меня…
Но она не проронила ни слова.
Пьетро и Готье начали приготовления. Они пригласили настоятеля монастыря в Фондюбуа и исповедались ему в своих грехах. Потом они составили завещания и передали ему, он заверил их своей подписью и сказал, что завещания будут храниться в аббатстве. Готье распорядился, чтобы в случае его гибели на поле боя его похоронили у церкви в Монтрозе. Пьетро, не предполагая, что его может постигнуть такая участь, оставил такое же распоряжение – он должен быть похоронен в Пти Мур, в освященной земле. Он завещал пятьсот ливров на обедни за упокой своей души.
Это были грустные дни. Наблюдая за этими мрачными приготовлениями, Симона плакала.
Огромные темные глаза Антуанетты были сухими. Но она не отводила их от лица мужа.
Стоял жаркий июль. Пьетро не мог заснуть. Завтра он отправляется на войну – в нелегкий поход против плохо вооруженных и уступающих числом еретиков. Германские рыцари считались самыми сильными и самыми грозными воинами в христианском мире. Даже мысль о том, что если французы одержат победу, то Фридрих станет не номинальным, а подлинным императором Римской империи, не слишком помогала Пьетро.
Он сидел у окна, глядя в темноту. Было уже очень поздно, но он потерял всякую надежду заснуть. То, что он сделал, нельзя простить, но теперь, когда он будет смотреть смерти в лицо, она могла бы найти в своем сердце несколько нежных слов. Слов, которые сейчас для него так много значат.
Он устало поднялся и начал раздеваться. Потом лёг на широкую постель и уставился в потолок. В тот самый потолок, на который он в одиночестве смотрел столько ночей.
Поначалу он не был уверен, что это ему не почудилось. Он лежал и прислушивался. Потом вновь услышал этот звук, теперь он уже был уверен. Шорох босых ног по полу.
Она тихо подошла и села на край постели.
– Мой господин, – осторожно позвала она. – Ты спишь?
– Нет, Туанетта, – ответил Пьетро.
Она уже приготовилась ко сну, и на нее было очень приятно смотреть. Лунный свет струился на нее сквозь окно, и все ее тело казалось серебряным. Очень красиво. Согласно обычаю, она спала обнаженной.
– Выслушай меня, – шептала она. – То, что я должна сказать тебе, очень трудно выговорить, муж мой. Не смотри на меня. Отвернись и слушай.
Пьетро отвернул лицо.
– Я очень старалась научиться любить тебя. Тебя… и моего ребенка. Я… я не смогла. Я молилась Пресвятой Деве, молилась самому Господу Богу – ничего не помогло. То, что во мне, это как смерть…
Пьетро лежал не двигаясь.
– Я разговаривала с настоятелем. Я всегда испытывала тягу к религии. Он предложил мне все же постараться выполнить данный мною тебе обет. И тогда – если я не смогу, – тогда наш брак может быть расторгнут. Тогда я смогу уйти в монастырь. Я хочу этого, Пьетро… так хочу! В монастыре я обрету покой – буду слушать заутреню и вечерню и молиться весь день…
Пьетро застонал.
– Я не буду, – с горечью сказал он, – стоять на твоем пути.
– Симона обещала взять мою дочь и вырастить ее, как свою собственную. Для маленькой Элеоноры это будет гораздо лучше…
Пьетро молчал.
– Я была уверена, что ты поймешь. Я и сейчас уверена. Только – Господи, помоги мне? – я теперь не уверена в другом – смогу ли я оставить тебя… сейчас.
Пьетро обернулся и глянул на нее.
– Да-да, – всхлипывала она. – Посмотри на меня! Я хочу – о, Пьетро, мой Пьетро, я плачу каждую ночь с тех пор, как я узнала про нее, – я хочу спать с тобой!
Пьетро встал, протянул руки и схватил ее в объятия, но слишком поспешно.
– Подожди! – воскликнула она. – Я еще не готова… Пожалуйста, Пьетро, пожалуйста!
Он положил ее на постель, нашел в темноте ее губы. И тут почувствовал, как она содрогнулась. Ее тело, такое теплое еще секунду назад, стало ледяным, окостенело от холода.
– Пьетро, – всхлипывала она. – Бога ради, Пьетро, отпусти меня, отпусти, отпусти меня…
Он разомкнул свои объятия. Она, пошатываясь, отошла от кровати, потом согнулась пополам, и ее вырвало на пол…
Пьетро лежал, опираясь на локоть, и смотрел на нее. Когда кончились ее страшные спазмы, он поднял глаза к небу.
– О Господи, – взмолился он, – сделай так, чтобы битва, на которую я завтра уеду, стала последней битвой в моей жизни…
Она вернулась к кровати и опустилась рядом на колени. Она протянула руку и стала гладить его волосы.
– Ты видишь, дорогой, – прошептала она, – я не создана для тебя. Я старалась – честно старалась, – но я ничего не могу поделать с собой. Я люблю тебя, Пьетро. Но моя любовь не от мира сего. Теперь ты будешь свободен от меня. Найдется другая женщина, нежная и красивая, которая принесет тебе счастье…
– Такая, как Иветта? – жестоко спросил Пьетро.
– Нет. Это я… я толкнула тебя к ней. Ты мужчина. От тебя нельзя ожидать, что ты станешь жить как монах. Я простила тебя. И не проси у Бога себе смерти в этой битве. Я молилась, чтобы ты жил и обрел счастье. Господь услышит мои молитвы – ибо я очень близка к нему… теперь…
Утром, когда приехал настоятель, чтобы благословить рыцарей, собравшихся в Пти Мур, который занимал среди всех замков центральное положение, Пьетро и Антуанетта заперлись с ним больше чем на час Перед тем как они вышли, были принесены соответствующие клятвы, подписаны необходимые документы. Решать этот вопрос должен будет совет епископов, но Жорж, настоятель аббатства Фондюбуа, был уверен, что они согласятся. Будучи человеком мудрым, он чувствовал, когда люди говорят правду.
После этого Пьетро отправился на войну. На вершине холма он обернулся и посмотрел на прелестный маленький замок Пти Мур. Он никогда больше не увидит его. В этом он был уверен.
Пьетро и Готье – ветераны прошлых войн и люди, много путешествовавшие, ехали налегке. У них с собой было всего два мула с поклажей и двое слуг. По дороге на Перонн они могли убедиться в правильности своей умеренности.
Стояла жара. Все дороги, ведущие к Перонну, месту сбора войска, назначенному королем, были забиты. Сюда съезжались отряды со всей Франции. А в этой самой феодальной из всех феодальных стран их съезд превратился в беспримерно пышное зрелище.
Каждый час в город вступали новые знамена. Небеса содрогались от барабанного боя, грома труб. Знатные бароны въезжали в город на верховых лошадях, их боевых коней вели на поводу справа от хозяев. Они прибывали с многоцветными шелковыми шатрами, с сундуками, набитыми роскошными одеждами, драгоценностями. Они везли с собой запасные доспехи и оружие, вина, продукты, шутов и менестрелей для развлечений, соколов и гончих псов для охоты.
Пьетро с удивлением рассматривал их. Трудно было поверить, что эти люди собрались на столь ответственное дело, как защита родной земли. Бесконечные караваны мулов, растянувшиеся на целые мили, вливались в город.
А следом за ними тянулись тысячи коробейников со всевозможными талисманами и амулетами, вылечивающими раны и спасающими от смерти, с шелками и кружевами для прекрасных дам этих господ. Затем – менестрели, которые ударяли по струнам лютен и пели. И шуты, фокусники, а вдобавок еще одна армия – отвратительные женщины, без которых, очевидно, не обходится ни одна война. Солдат нуждается в утешении, прежде чем пойдет на смерть.
– Клянусь распятием Господним! – выругался Пьетро. – Они что, думают, будто отправляются на турнир?
Готье пожал плечами.
– Многих ждет смерть, – сказал он. – Неужели ты, Пьетро, хочешь лишить их этого последнего роскошного представления?
– Нет, конечно, – отозвался Пьетро. – Прости мне мое дурное настроение, сир Готье…
Готье положил руку в железной перчатке на плечо Пьетро.
– Я все понимаю, – спокойно сказал он. – Но ты, Пьетро, должен знать одно. Для меня ты все равно останешься братом. Горячо любимым братом. У тебя большое будущее. Мне не нравится, что ты отправляешься на битву в таком настроении. Переверни страницу, Пьетро! Впереди у тебя чистые страницы, на которых предстоит писать. Что ты напишешь на них? Я думаю, героические дела и новую любовь, достойную тебя. Вперед! Переверни страницу, Пьетро!
Ожидание сражения всегда самое тягостное. Вскоре стал ощущаться недостаток в продуктах, поскольку приходилось кормить такое количество ненужных ртов. И – как в каждой летней военной кампании в истории – люди стали умирать, как мухи, от дизентерии. Уже спустя неделю воду нельзя было пить. В городе стояла такая вонь, что Готье и Пьетро разбили свой лагерь в пяти милях в стороне.
Когда двадцать пятого июля пришел приказ выступать, все обрадовались. Готье, представляющий здесь своего отца, заседал в Королевском Совете. Он там не выступал, но внимательно слушал. Никто не знал, что собирается предпринять Гвельф. Французские рыцари надеялись схватиться с ним на равнине вблизи Камбре, но некоторые опытные воины были уверены, что он минует эту равнину и двинется прямо на Париж.
Двадцать шестого они остановились в Турне, на границе в Фландрией. Никто не спал в эту ночь. Разведчики принесли известие, что гермацы движутся к Бовине – пустоши в девяти милях отсюда.
Пьетро наточил свое оружие и смазал легкую кольчугу. Это будет сражение, которое сам он не выбирал. Завтра ему предстоит скакать в бой и рисковать жизнью ради чужой страны…
Но эта земля встретила его хорошо и обращались с ним справедливо. Земля, где он нашел друзей, где, если бы не злая судьба, с радостью он готов был жить и умереть и вырастить своих сыновей французами.
И кроме того, ставкой сейчас была судьба Фридриха. Если звезда Пьетро не обещает ему ничего хорошего, то ведь это та же звезда, под которой родился и Фридрих. Он связан с Фридрихом.
Если в Бовине судьба императора повернется к лучшему, не будет ли это значить, что и его судьба…
Он, улыбаясь, смотрел на серый рассвет. Странное чувство, нарождавшееся в его груди, было надеждой.
Несмотря на ранний час, лагерь уже был на ногах. Французы хотели явиться в Бовине первыми. Предстояло переправиться через реку Марке и занять позиции, чтобы болота оказались у них на флангах. Тогда Оттон не сможет напасть на них неожиданно. В то же время, если его войско двинется на Париж, французы смогут нанести ему смертельный удар…
Пьетро ехал верхом, проклиная про себя жару. Улитка и та двигалась бы быстрее. Их движение замедляли караваны мулов. С пяти часов утра и до полудня войско ползло по жаре и пыли, и к тому времени, когда пехота и мулы перешли мост через Марке, епископ Гарен из ордена госпитальеров, храбрейший из воинов-священнослужителей, вернулся с рекогносцировки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55