- Поня-я-тно, - усмехнулся Андрусов. - "Где вы были, что вы делали,
нет ли связей со старыми знакомыми? Так, что ли?"
- Почти так. Раз уж вам хочется в таком порядке, давайте в таком: где
вы были двадцать первого сего месяца, скажем, между семнадцатью и
двадцатью одним часом?
- До восьми тридцати здесь, в магазине. В полседьмого приезжал
инкассатор забрать выручку. Вот я ее и считал. Помогали мне продавщицы.
Ушли мы все вместе, - понимаете, _в_м_е_с_т_е_, в восемь тридцать, потому
что готовили витрину, обновляли... С этим вопросом все ясно? - с издевкой
спросил Андрусов. - Может позвать девочек моих, чтоб подтвердили?
- Пока не надо. Когда потребуется, с этим я управлюсь сам... Второй
вопрос вы уже сами сформулировали: из старых знакомых никто не объявлялся
до двадцать первого или после с каким-нибудь предложением?
- Отвечаю. Я только влип по-дурости. Что-то закружило голову - полез.
Дали срок, отсидел исправно, сказал себе: "Синяк этот останется на всю
жизнь. Не набей себе, дурак, еще один". Понятно говорю?
- Вполне.
- Значит, старых друзей побоку. Нужно заняться серьезным делом,
сегодня самое время. Можно зарабатывать десятки миллионов без хлопот с
уголовкой. Резонная мысль?
- Вполне.
- Теперь ответьте мне: красивый магазин?
- Очень.
- Знаете, какой у меня оборот?
- Не знаю, - сказал Джума, - наверное большой, но это, видимо,
коммерческая тайна.
- Если вы очень хотите, могу назвать.
- Не стоит, - ответил Джума.
- Итак, я легально процветаю. Видели, сколько покупателей? Так на кой
черт мне при таком деле лезть в какой-то пыльный музей, кого-то грабить, а
потом дышать парашей и кормить вшей на нарах или, чего доброго, пойти по
"расстрельной"? Есть смысл?
- Никакого, - согласился Джума.
- Коньяку хотите? - по-барски предложил Андрусов.
- Нет, я бесплатно не пью, а у вас, как понимаю, на разлив коньяк не
продается. Будьте здоровы, - круто повернувшись, Джума вышел. "Алиби твое
я, конечно, проверю, - подумал Джума. - Ты, конечно, подонок по сути
своей, по рассудил правильно: лучше нюхать запахи в этом магазине, нежели
в лагерном бараке..."
До оговоренной встречи с Паскаловой у дома, где жил Гилевский,
оставалось много времени, и Джума отправился по намеченному на сегодня
маршруту...

Рядом с антикварным магазином находился пункт скупки драгоценных
металлов на лом. Тут всегда вертелся разный люд, пытавшийся заработать:
перехватывали шедших в скупку, предлагали цену за грамм, скажем, серебра
или золота, повыше, нежели в скупке, делали таким образом бизнес. Милиция
махнула на них рукой: сейчас разгонишь, а через час они снова тут, как
мухи на мед. Дельцы посолидней кучковались у антикварного. Среди них
топтался и крепкий мужичок в желтой сорочке с распахнутым воротом, в
растоптанных широкой ступней видавших виды туфлях и в давно неглаженных
брюках, которые он то и дело подтягивал, пытаясь натянуть на живот. Это
был Джума Агрба. Он не был похож на любителя и знатока антиквариата, его
никто не принимал всерьез, даже сторонились, поскольку знали друг друга,
знали, кто чем интересуется: кто иконами, кто бронзой, кто старинным
чугунным литьем, кто старым русским фарфором или немецким с голубыми или
хотя бы с зелеными мечами на обороте.
К нему, отделившись от толпившихся и сновавших, подошел хорошо одетый
парень, на лице светозащитные очки, и наклонившись, спросил:
- Видать с Кавказа?
- Раз видать, значит с Кавказа, - ответил Джума, чья внешность - чуть
выпуклые глаза и дугообразный нос редко кого вводили в заблуждение.
- Что-то привез или интересуешься чем? - спросил парень.
- Сперва сними очки, глаза хочу увидеть, не люблю втемную.
- Ну даешь! - засмеялся парень, но очки снял. - Так что?
- Ищу.
- Что?
- А что предложишь? У нас в Сухуми любят красивые вещи.
- Дак у вас же стреляют! Голод, нищета.
- Сейчас не так уж стреляют. Постреливают. Но богатый народ еще
есть... Что предложишь?
- Каминные бронзовые часы. Начало XIX века.
- А почему в магазин не сдаешь?
- Там ставят мало да еще двадцать процентов комиссионных сдирают.
- А посмотреть можно?
- Идем.
Он повел Джуму в подъезд рядом с магазином. Там стоял другой парень с
большой красивой спортивной сумкой.
- Достань ходики, - сказал ему первый.
Тот извлек каминные часы. Под стеклянным колпаком мерно двигался
маятник. Джума повернул в руках часы, пощелкал языком, сказал:
- Это ж надо такое чудо сделать!.. Сколько хочешь за них?
Продавец назвал цену.
- Только мне нужно посоветоваться с корешом, без него не могу, он
часть своих вкладывает и толк в вещах знает, а потом торговаться будем.
- А где твой приятель?
- В гостинице рядом.
- За полчаса управишься?
- Я бегом.
- Давай, чеши.
Джума быстро зашагал, свернул за угол, оттуда - к музею. Замдиректора
Реброва застал у себя, объяснил в чем дело.
- Вряд ли это наши. Экспозиция часов у нас временная, развернули на
полгода, я ее на память знаю, сам комплектовал. Идемте посмотрим.
В небольшом зале находилась выставка старинных часов. Это были
уникальные работы часовых дел мастеров XVII-XIX веков. Такого количества и
красоты часов Джума никогда не видел. "Темный ты, Агрба, человек", -
сказал он себе.
Ребров прошелся вдоль стен, где были выставлены часы, увлекая за
собой Джуму, потом решительно сказал:
- Нет, тут все цело.
- Ну и слава Богу, - вздохнул Джума. - Извините, что побеспокоил...
Продавец часов ждал его.
- Ну что, где ж твой приятель? - спросил.
Джума извинительно развел руками:
- Не захотел, сказал, что в часы боится вкладывать бабки.
Парень махнул рукой, выматерился, куда-то слинял. До закрытия
антикварного магазина на перерыв оставалось минут пятнадцать. Джума вошел.
Заведующий сидел у себя в маленькой конторке, что-то считал, тыча пальцем
в калькулятор, увидев Джуму, приветственно поднял руку. Они были знакомы.
Джума не раз приходил сюда, когда случались ограбления квартир. Войдя,
Джума притянул за собой фанерную дверь, взял ее на крючок.
- Садись, майор, - предложил директор. - Чашечку кофе с коньячком?
- Не откажусь.
- Что за новые заботы? - спросил директор, разливая коньяк по рюмкам.
- Как идет торговля? - задал встречный вопрос Джума.
- Какая теперь торговля! Народ обезденежел, все, что можно проел.
Иногда кое-что приносят, да и то привозное, - он поставил перед Джумой
чашечку, банку с кофе.
- Тут мне сейчас один воробей часы каминные предлагал, XIX век.
- Знаю я его и эти часы. Фуфло. Собраны из разных.
- Ты мне вот что скажи, - Джума выпил коньяк и стал потягивать кофе,
- последнюю неделю тебе ничего не приносили интересного?
- Что имеешь в виду? Часы, фарфор, бронзовое литье? Из какой жизни?
- Могли принести все, что угодно.
- За последнюю неделю, говоришь? - он задумался. - Принял я на
комиссию старинную хорошую люстру, ханукальный еврейский семисвечник,
кубачинский кувшин. Пожалуй, и все.
- Что комитенты?
- Люстру и семисвечник сдала пожилая женщина, уезжают в Израиль.
Интеллигентная дама. А кувшин - солидный такой полковник-летчик. Я
спросил, как к нему попал кувшин, сказал, что приобрел в Дагестане, а
сейчас дачу строит, деньги нужны. Сдал очень дешево, чтоб быстрей
продалось.
"Не то, не то, - думал Джума. - Люстру из музея незаметно не
пронесешь. А остальное - пустяки. Из-за этого не убивают. Там брали, если
брали, что-то покруче..."
Поблагодарив за угощение, Джума сказал:
- Ежели что появится такое... ну сам понимаешь... дай знать.
- Непременно. Мне влипать с краденым тоже неохота. А кого обокрали?
- Одного профессора, - соврал Джума...
На улице у скупочного и возле антикварного почти уже никого не было,
магазины закрывались на перерыв.
Свой перерыв Джума провел в небольшом кафе "Янтарь", взял два
бутерброда - с колбасой и сыром, - чашку кофе. Он медленно ел, чтоб
скоротать время, вслушиваясь в разговоры посетителей. Господи, о чем
только люди не говорили! Кофе он не допил - переслащенный, а сладкого
Джума не любил. "Сладкий!" - вдруг вспыхнуло в мозгу. Как я забыл про
него! "Сладкий" - это была кличка человека, имя и фамилию которого Джума
запамятовал, он был странный тип, сколько Джума помнил, всегда неопрятно
одевался, вечно бледное худое лицо с буграми от юношеских прыщей и всегда
улыбочка, змеившаяся на тонких губах, вертлявая походка. При этих внешне
отталкивающих чертах, был "Сладкий" мягким, услужливым, добрым. Когда-то
занимался фарцовкой, затем, когда ремесло это почти усохло, остался не у
дел: удачливые фарцовщики выбились в бизнесмены. "Сладкий" же стал
маклером, занимался только антиквариатом. Имелась у него привычка,
походившая на страсть: был помешан на портретной живописи, мог по
несколько часов торчать в картинной галерее, которую посещал раз в неделю
обязательно, где его уже знали не только, как штатного посетителя, но и
как знатока, и относились к нему добродушно, как к неудачнику,
несостоявшейся одаренной личности. Когда что-либо требовалось Джуме при
оперативно-розыскных нуждах, "Сладкий" не отказывал. Он не являлся
стукачом ни платным, ни по призванию, а был просто услужливым человеком.
Джума, разумеется, тоже старался быть джентльменом, дабы никто из
окружения "Сладкого" не заподозрил его в предосудительных связях с
милицией...
"Что-то я его не видел сегодня в этой тусовке", - подумал Джума,
направляясь снова к антикварному и скупочному магазинам. Народу тут
поубавилось. Но все еще вертелись. Высмотрев молоденького паренька, видно
еще неопытного, хотя и не новичка, судя по тому, как он общался с
остальными, Джума подождал, покуда тот отделится, и подошел:
- Привет. "Сладкого" не видел? - спросил.
- Уехал он, - ответил паренек.
- Куда, с чего бы?
- А у тебя что, товар есть?
- Куда, говорю, уехал?
- В Донецкую область. Мать где-то там у него померла.
- Давно уехал?
- На прошлой неделе. Зачем он тебе? - спросил паренек.
- Я привез ему из Америки письмо от дяди-миллионера.
Парень понял, что его разыгрывают, отошел. Покинул это злачное место
и Джума: пора было идти на встречу с Паскаловой.

Кира ждала Джуму возле подъезда дома, где жил Гилевский. Рядом стояла
немолодая женщина в оранжевой безрукавке - дворничиха. С момента смерти
Гилевского в квартиру его никто не входил, хоронили из музея. Паскалова и
Джума пришли тогда в музей. Похороны получились какие-то жиденькие,
бедные, народу было маловато. На церемонии в музее еще так-сяк, а на
кладбище и вовсе негусто. Выяснилось, что никто не знает, есть ли у
покойного какие-нибудь родственники - настолько он жил одиноко и замкнуто.
Потом задавались вопросом: приглашать ли священника для отпевания, не
знали: верующий был Гилевский или нет. Но учитывая его возраст, решили
позвать священника из церкви святых Петра и Павла. Суетливый и беспомощный
замдиректора Ребров произнес у гроба небольшую скучную речь, отмечая в
основном заслуги Гилевского, как ученого, отдавшего музею сорок лет своей
жизни. Паскалову тогда поразило, что так мало народу, она поделилась этим
с Джумой. Он сказал с присущей ему профессиональной прямотой: "А может он
досадил всем?.."
Вот о чем вспомнил Агрба, подходя к Паскаловой. Кира послала
дворничиху к соседям, чтоб присутствовали в качестве понятых. Нашлась
молодая женщина, врач, сидевшая дома в декрете. Как и предполагала Кира,
маленький ключ на связке прочих ключей, найденных у Гилевского, оказался
от английского замка на входной двери. Вошли вчетвером. Обдало тяжелым
застоявшимся воздухом, из маленькой прихожей ступили в первую комнату. На
всем лежала пыль - на полированном столе, небольшом серванте с красивой
посудой, на стульях и книжных полках, прикрепленных к стенам дюбелями.
Полки были заставлены книгами плотно, без просветов.
- Пожалуйста, стойте в сторонке, ни к чему не прикасайтесь, - сказала
Кира дворничихе и беременной женщине, сложившей руки на большом животе.
Она прошла вдоль полок, обратила внимание, что никаких новых изданий,
собраний сочинений тут не было - в основном книги с потертыми корешками,
большинство в мягких обложках, много книг на немецком и французском
языках, и все они - по искусству. Осмотрев поверхности стола, полок,
стульев Паскалова не нашла ни сантиметра, где бы тронута была пыль. Затем
прошли в другую комнату. И тут Паскалова едва не ахнула: стены были
завешаны старыми иконами, оригиналами офортов под стеклом в рамочках,
картин не было, но висело шесть больших портретов казацких гетьманов.
Тоже, видимо, старые работы, о чем свидетельствовали мелкие
паутинки-трещинки. В оконном простенке возвышалась орехового дерева горка,
за стеклом которой стояли фигурки, вазочки, блюда из мейсенского фарфора.
"Как же он не боялся, что его обворуют? - удивилась Паскалова. - Дверь
запиралась всего на один хлипкий замок!" Она мало смыслила во всем этом,
но понимала, что такой знаток, как Гилевский, едва ли собирал бы то, что
не относилось к произведениям искусства...
У противоположной стены стояли диван с бельевой тумбой, узкий
платяной шкаф, а в углу, у самого окна, небольшой письменный стол. И всюду
нетронутая пыль, не сдвинутые с места вещи. В платяном шкафу на полках
лежала невысокая стопка белья, а на вешалках висело несколько не новых
сорочек, два ношеных костюма и плащ с залоснившимся воротником.
Кира присела к письменному столу, аккуратно открыла тумбу, ящики.
Пока она просматривала бумаги, Джума вышел на кухню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19