Я уже знаю, что домик в Майами на мое имя куплен и ждет. И большая часть моих сбережений уже на счету.
На днях уезжаю и я. Один. Люба, женщина, которая не оставила меня в трудную минуту и которая вытащила меня, можно сказать, с того света, остается здесь.
Америка — не для нее. Так она решила. И я ее понимаю, потому что уверен, что Америка — и не для меня. Для меня главное постоянство в жизни и преданность близкого человека. Тогда я готов для него на все.
Но я должен ехать. Дело себя исчерпало. Я знаю, что власти уже всерьез обеспокоились, почему упали продажи законных конвертов.
Вернее, беспокоились они и раньше, но теперь им взбрело в голову сравнить количество проданных конвертов с количеством пройденных через ведомство в виде писем. Времена перестали быть бесхозными.
Зачем я все это пишу? Когда-то, обманув меня на последние мои гроши, мошенники помахали мне на прощание ручкой. Или, точнее, сунули напоследок дулю под нос.
Это письмо — не дуля. Может быть, исповедь. Я уверен, что в Америке меня не достанут, так что пишу смело. Письмо-то попадет в редакцию только после того, как я уеду.
Но главная его цель — это обращение ко всем, у кого мы когда-то украли одежду.
Я хочу вернуть этим людям похищенное. Конечно, мода с тех пор изменилась. Но, думаю, соболья шуба — достойная замена. Я прошу людей, чьи дубленки и шубы были похищены из институтских гардеробов, откликнуться на это письмо. И сообщить в редакцию «Одесского вестника» свои координаты. А заодно и приметы их украденных вещей. То же самое можно сделать по телефону посредника (в скобках был указан телефон).
С уважением. Филипп ».
Может, в этом месте и стоило закончить главу. Поначалу я так и решил: остальное — лишнее.
Хотя история на этом не закончилась. Просто продолжение ее показалось мне слишком... не то чтоб сентиментальным, а даже каким-то сериальным. В смысле смахивающим на перипетии слезных сериалов «мыльных опер».
С другой стороны, какое мое дело, на что история смахивает. Она — чья-то жизнь, и не мое право подрихтовывать ее. Мое дело рассказать все как есть, рассказать, что было дальше.
А дальше было вот что...
Я дочитал это то ли письмо, то ли рассказ. Посидел еще какое-то время молча. Попробовал переварить. Не смог.
Спросил у Гарика, дружка-репортера:
— Когда оно пришло?
— Давно. С год назад.
— И что было потом?
— Юридический отдел переправил в милицию. Там разбирались.
— Что сказали? Гарик пожал плечами:
— Ничего вразумительного. Мол, все чушь. Но печатать запретили.
— Про дубленки я слышал.
— Я — тоже.
Я помолчал и напомнил:
— Что ты говорил насчет Интерпола?
— Письмо опубликовала какая-то американская газета. Интерпол прислал запрос: имели ли место приведенные в письме факты?
— Что ответили наши?
— Кажется, нет. Но точно не знаю.
— Но это несложно выяснить. Про дубленки мы и так знаем. С марками может разобраться экспертиза.
— Оно нам надо?.. Вони бы было. Но, между прочим... — Гарик многозначительно посмотрел на меня. — Как-то эта информация разошлась и у нас. Или напечатала его какая-то газетенка, или часть американского тиража попала сюда.
— С чего ты взял?
— В редакцию пришло несколько писем. Семь, кажется. От бывших хозяев дубленок.
— Ну?
— Что «ну»?
— Шубы они получили?
— Откуда я знаю? Вряд ли. За письмами никто не пришел. И потом их изъяла милиция.
— Посредника проверяли?
— Конечно. Слесарь с судоремонтного. Ни сном ни духом. Ему звонят. Он передает.
— Отдел писем регистрирует всю почту?
— Конечно.
— Могу я получить список адресатов?
— Почему нет?!
В этот же день я пошел по адресам. На третьем адресате я понял, что все это и впрямь чушь. Ни один из них, точнее, ни одна шубы не получила.
Вечером дома из праздного любопытства я извлек из нижнего ящика стола архив. Старые письма. Принялся разглядывать марки. Причем марки разных лет. Разглядывание ничего не дало. Да и что оно могло дать мне, неспециалисту?!
Я уже собирался вернуть письма в стол, когда, словно спохватившись, обратил внимание на одну деталь: некоторые из конвертов пересекал едва заметный шов бывшего изгиба.
Решил покопаться в этом деле. Зачем-то мне это надо было. Понять, что правда в том письме и зачем оно было написано. Шубы-то людям не вернули. И вообще многое не сходилось. Не вязался добродушный, наивный даже образ пишущего с грандиозностью аферы, которую он якобы провернул. Но кое-что и сходилось. Например, факт похищения дубленок. И сложенные когда-то конверты из моего архива.
Хотелось докопаться до истины.
Я знал, что предприму на следующий день. Но с утра заглянул в библиотеку. Все нужные мне материалы обнаружились в компьютере. Мне выдали их буквально через пятнадцать минут.
Оказалось, что подделка марок в ущерб почте — явление в мировой истории довольно редкое.
...В 1872 году в почтовом отделении Лондонской фондовой биржи работал клерк, который продал фальшивых марок не менее миллиона экземпляров. И это за один год и из одного окошка. Марки, которые он продавал, имели самый высокий почтовый номинал — 1 шиллинг, и клерк сам наклеивал их на телеграммы.
В начале 1873 года эти шиллинговые марки вышли из обращения, и аферу пришлось прекратить. Однако раскрыта она была только через 25 лет. Да и то благодаря одному филателисту, которому вздумалось отклеить марку от бланка. Он вдруг обнаружил, что марка эта без водяного знака (без филиграни, если уж изъясняться на филателистическом жаргоне).
Поднялся большой шум. Правительство, чтобы оценить нанесенный почте ущерб, принялось собирать сведения о наличии таких марок у коллекционеров, и факты вскрыты были потрясающие. Почтовое ведомство заявило, что ущерб ему исчисляется суммой в 50 000 фунтов стерлингов. Истинное количество марок не было до конца выяснено. Эксперты признали, что марки были выполнены на очень высоком полиграфическом уровне.
Другая история произошла в 1902 году в Германии. Однажды при проведении обыска берлинская полиция обнаружила большое количество почтовых марок. Находке не придали особого значения, но передали в почтамт для экспертизы. Эксперты тщательно изучили марки, признали их подлинными и выдали разрешение на запуск в продажу. Позже выяснилось, что марки все-таки фальшивые.
Почтовое ведомство не смирилось с приговором государственных специалистов и долгое время еще утверждало, что марки все же настоящие.
Значительный случай подделки курсирующих марок произошел также во Франции. В 1923 году была подделана стандартная, то есть расходящаяся в самом большом количестве, марка достоинством в 25 сантимов с изображением сеятельницы (символа Франции).
Марки распространялись в основном через табачные лавочки — традиционные для Франции точки распространения почтовой и печатной продукции, что-то вроде наших киосков «Союзпечати». Однажды несколько марок приобрел известный французский филателист, автор книг по подделкам, Фернан Серран. В купленных марках что-то его насторожило. Он принес их домой и тщательно исследовал. И известил полицию о том, что марки фальшивые. Через некоторое время полицейским удалось арестовать парочку молодоженов, совершавших свадебное путешествие из Франции в Испанию. Выяснилось, что молодые люди — страстные коллекционеры и изготовили фальшивые марки в собственной мастерской. Проезжая по Франции, они расплачивались в табачных лавках целыми листами собственной продукции. При обыске у них изъяли еще более 25 тысяч единиц. Как потом выяснилось, это были жалкие остатки. В общей сложности они «оприходовали» почтовых марок на сумму более ста тысяч франков...
Материалы только добавили мне неудовлетворенности.
...Художественный руководитель студенческого театра уверенно заявил, что в девяностых годах они Шекспира не ставили. Напрягшись, вспомнил, что классику вроде бы ставила театральная студия Дворца моряков.
Во дворце мне не пришлось даже подниматься по лестнице. Бывший режиссер ныне служил вахтером. Он и подтвердил, что «Гамлет» у них шел. И легко вспомнил двух исполнительниц роли Офелии — Симу Гуревич и Ларису Дудко.
— Фамилии девичьи? — спросил я.
— Конечно. Они были студентками. Хотя... — он задумался. Вспоминал. — Дудко уже была замужем. Муж часто встречал ее после репетиций.
— Как его звали, не помните?
— Нет.
— Не Филиппом?
— Точно. Она его называла Филей. Но фамилия у нее была девичья.
— Она потом еще раз вышла замуж. Не знаете, фамилию сменила?
Вахтер-режиссер чуток поразглядывал меня. Вдруг снял трубку телефона. Набрал номер. Сказал в трубку:
— Нолик? Привет. Это я. У тебя в последнем фильме в эпизоде снялась моя девочка. Да, Лариса. Какая у нее сейчас фамилия? Как? — Он помолчал. — Загляну.
Вахтер положил трубку. Сообщил:
— Романова.
«Ишь ты», — подумал я. И тут же вспомнил.
Но все же достал список адресатов, приславших заявки на шубы. Четвертой в нем значилась фамилия Романова. С одним инициалом — Л.
И, конечно, с адресом.
Дом, в котором жила Романова Л., хоть и располагался на границе Молдаванки, но был крепким, ухоженным. В подъезде пищевые запахи преобладали над запахами кошачьих меток.
Дверь мне открыла не очень молодая, в недалеком прошлом красивая, женщина.
«Она», — сразу понял я. Представился:
— Я из газеты. — И протянул ей гвоздику.
Она заметно удивилась. Брови ее несколько нескоординированно поползли вверх.
— Из газеты?
— Хочу взять интервью.
— Со мной?
— С вами.
Она отстранилась, давая мне войти. Я понял, что она пьяна.
— Готовлю материал об одесских актрисах, — заговорил я, снимая куртку.
И осекся. На вешалке в прихожей висела шикарная соболья шуба.
Я подумал: может, сменить роль? Заявить, что я настоящий претендент на шубу. Что это у моей дубленки, а не у ее, была латка возле левого кармана...
Я повесил куртку рядом с шубой. Обернулся к хозяйке.
— Лариса, так?
— Так, — пьяно мотнула она головой. Куцая челка ее мотнулась.
Я вдруг понял, что немолодой она кажется только из-за расслабленных мышц лица. И из-за недовольного выражения, которое свойственно этим мышцам.
— Что-то вас давно не видно на экране, — начал я с места в карьер.
Она непонимающе уставилась на меня. И вдруг выдала:
— Это все он.
— Кто?
— Муж. Если бы не он, я была бы... — Она обреченно покачала головой. И закончила неожиданно: — Была бы в Америке. На Майами... Я была бы знаменитой.
«Гм», — подумал я.
— Нет взаимопонимания? — заумничал я.
— Нету, — челка опять согласно мотнулась.
— Бывает.
— Если бы вы знали, какой человек меня любил. Миллионер...
«На черта ей та гвоздика, надо было взять бутылку», — мелькнула у меня мысль.
Но с этим проблем не было. Хозяйка провела меня на кухню. Усадила. Достала второй фужер. Набухала и мне из коньячной бутылки.
И тут вошел муж. Вошел спокойно, кротко даже. Без всяких ревнивых фокусов. Бросил тоскливый взгляд на жену, поздоровался со мной и предложил переместиться в комнату. Я послушался. По пути на всякий случай предупредил:
— Я из газеты. Думал взять интервью. Похоже, в другой раз...
— Вы не подумайте, — заволновался он. — Это у нее редко... Хотя... — Он вдруг передумал оправдываться. Пошел резать правду-матку: — Вы не поверите, буквально за полгода. Не знаю, что делать. Она возненавидела меня...
Я уже все понял. Почти все. Ай да Филя! Ай да простак!
— Буквально два слова, — попросил я, прорываясь на кухню.
Хозяйка сидела за столом, осовело глядя на стакан.
— Мне нужен адрес Филиппа, — строго сказал я. Надеялся, что строгость и неожиданность сработают.
Они и сработали.
Женщина испуганно дернулась взглядом. Мгновение силилась, вспоминая. Послушно произнесла:
— Пятая станция... Фонтан... — Она назвала номер дома и квартиры.
— Всего доброго, — попрощался я с горемыкой супругом.
Больше в этом доме мне делать было нечего...
На перекрестке Пятой станции Фонтана я задержался у цветочного лотка. Подумал, не взять ли гвоздику. Не взял.
Дом нашел сразу. Он в округе был один из немногих престижных. Дверь с нужным мне номером была бронированная, дорогая. Я прислушался. Услышал, что в глубине квартиры плачет грудной ребенок.
Занервничав, нажал кнопку звонка.
Такой я ее себе и представлял. Простой, миловидной, с выражением смиренности на лице. Правда, за полминуты успел представить ее себе с ребенком на руках, а ребенка не было. Он продолжал прерывисто плакать в комнате.
— Люба? — спросил я. Даже не поздоровавшись.
— Нет, — сказала она. — Меня зовут Надей. Проходите.
Я растерялся. Начались нестыковки. Сначала — ребенок, теперь —не Люба, а Надя.
Вошел в прихожую. И первым делом зачем-то посмотрел на вешалку. Ничего примечательного на ней не обнаружил. Да и не рассчитывал обнаружить.
— Проходите, — кротко предложила женщина и пошла в комнату.
Я — за ней.
Она обошла детскую кроватку. Продолжила качать ее. Малыш от неожиданности притих.
— Вы из милиции? — спросила она. Я растерялся. Не знал, что ответить. Какой ответ будет лучше. Да еще ребенок сбивал с толку.
— Нет, — сказал я. — Я друг Филиппа. Мы когда-то вместе работали грузчиками...
— Это неправда, — просто сказала она.
Я помолчал. Потом сказал:
— Я не из милиции.
— Я знаю.
И тогда я решил не врать. Насколько это возможно.
— Я из газеты. Из «Одесского вестника».
— Откуда у вас адрес?
— Мне его дала... Лариса.
Женщина кивнула.
— Я хотел бы поговорить о вашем муже. Согласитесь, судьба его вызывает интерес.
Она смотрела на меня кротко. Думала о чем-то своем.
— Это его ребенок? — спросил я. Шагнул к кроватке. Глянул на малыша: — Как зовут?
— Филипп.
В тот момент я почему-то не подумал: «Точно — сериал».
И имя малыша меня почему-то не обескуражило.
— Похож на отца?
Во взгляде ее мелькнуло что-то вроде сочувствия ко мне.
— Может, вы сами расскажете? — предложил я. — Что посчитаете нужным.
— Что рассказывать... — Она на мгновение запнулась. И продолжила явно заученно: — Филипп на Майами. У него свой дом. Двухэтажный. Недалеко от квартиры Пугачевой и Киркорова...
И вдруг я понял, что все это ложь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22