Никто не спросил о его неприятностях с «Бронзовым веком». Моне был молчаливым и мрачным. Писсарро – задумчивым и печальным, а Ренуар делал набросок хорошенькой, круглолицей девушки за соседним столом.
Дега, раздосадованный отсутствием внимания, разразился целой тирадой, обращаясь к Огюсту:
– Наши картины все еще считают творениями безумцев. По-прежнему рисуют на нас карикатуры в «Шаривари».
– А ты предпочел бы делать это сам, – перебил Ренуар.
Дега горячился:
– Буржуа по-прежнему не желают тратить денег на наши картины. На выставке дело доходило даже до драки, а публика не просто смеется над нами, а издевается, чуть не набрасывается, и нам почти ничего не удалось продать. Того, что мы выручили, не хватило, чтобы окупить стоимость одних рам. Естественно, что наши картины теперь намеренно не допускают в Салон. Ну, а ты-то чем недоволен?
Огюст не произнес ни слова, но лицо его выражало сочувствие.
– Друг мой, – продолжал еще громче Дега, – что же нам остается – с моста в Сену, и топись?
В разговор вступил Писсарро:
– Мане страшно переживает все эти нападки, а им нет конца вот уже сколько лет.
Снова вмешался Дега:
– Мане, – сказал он холодным тоном, – задумал добиться ордена Почетного легиона. Поделом ему.
– И хотя не выставлялся с нами, – сказал Писсарро, – Салон все равно его отверг.
– Мане надоели все эти скандалы, – сказал Ренуар. – Если он выставляется с нами, то, значит, Салон плохой, если он выставляется в Салоне, то тогда наш друг Дега не дает ему жизни. Стоит ему изобразить то, что он видит, как его немедленно осыпают бранью. Он больше не в силах такое выносить.
– Мане слишком слабохарактерный, – авторитетно заявил Дега.
– Наш друг Дега мнит себя не иначе как Людовиком XIV, – сказал Ренуар.
– Я придерживаюсь иного мнения, – отпарировал Дега. – Жизнь не беспрерывный праздник, на жизненном пути нас ждут и злоба и насмешки. Мы обитаем в мире глупцов. И я не столь наивен, чтобы ждать от жизни добра. Подумать только, называют нас импрессионистами, словно это какое-то бранное, непристойное слово.
Как печально, подумал Огюст, что и его и всех нас преследуют одни неудачи. А когда он решился признаться, как он несчастлив, Дега изволил посмеяться над шумом вокруг «Бронзового века». И никто не сказал доброго слова о его работе. Он понял, что друзья – презирают его за попытки добиться благоволения Салона. Возмущенный, он встал и, быстро попрощавшись, направился к двери.
– Прощай, – коротко ответил Дега. И снова принялся критиковать Мане.
Ренуар вдруг сказал:
– Постой, Роден, я пойду с тобой.
Ренуар проводил его до остановки батиньольского омнибуса и, пока поджидали, объяснил Огюсту:
– Не осуждай их. Моне сейчас особенно не везет. Жена беременна, денег нет, картины не продаются, он в ужасном положении. Мане одолжил ему денег, но это не выход, хотя Мане искренне старается помочь. А Фантен засыпает Моне никому не нужными советами. У Писсарро дела еще хуже. Скоро родится четвертый ребенок, а ни денег, ни надежд что-нибудь продать, он даже поговаривает, не бросить ли живопись. Дега очень озлоблен и клянется никогда больше не выставляться.
– А как твои дела? – спросил Огюст.
– Я продаю достаточно, чтобы не голодать. Кое-кому нравится мой колорит, – ответил Ренуар.
– Только и всего?
– А зачем обольщаться? Во всем Париже не сыщется и десятка людей, которые согласятся купить картину без благословения Салона. Большинство любителей искусства не купит и наброска за пять франков, если автор не выставляется в Салоне. Но я на эту удочку не поддаюсь, я знаю, качество работы не зависит от того, где ее выставляют. Каждый работает в меру своих сил и таланта. Все остальное не имеет значения. Даже статьи на первой странице «Фигаро».
– Спасибо тебе. – За что? – удивился Ренуар.
– За добрый совет, если только я смогу ему последовать.
– А кто сказал, что ему надо следовать? – рассмеялся Ренуар. – Я не так уж глуп, чтобы этого ожидать. – Желтый омнибус показался из-за угла, и Ренуар сказал на прощание: – Когда-нибудь я напишу твой портрет, Роден, и таким образом обеспечу тебе бессмертие.

7

Огюст тем не менее решил не ждать, а действовать. Он пригласил Буше позавтракать, чтобы узнать, когда Салон собирается выставить «Бронзовый век».
Они встретились в кафе Тортони на Итальянском бульваре. Стоял теплый летний день, и сначала Огюст чувствовал себя отлично, сидя за мраморным столилом, выставленным на широком тротуаре, но Буше не сообщил ничего хорошего. Он сказал:
– Я выведу их из оцепенения, но на это потребуется время.
– Сколько же еще? – Огюсту казалось, что все их усилия напрасны.
– Не могу сказать. Если мы сейчас будем слишком подталкивать Институт, это может вам сильно повредить. Они и без того слышать не могут о ваших друзьях-импрессионистах. А если вы еще будете нажимать, мы можем лишиться того, чего добились.
– Понятно. – Огюст подумал: «А чего, собственно, сумел он добиться?»
– Они не только не допускают в Салон новичков, но и старых мастеров: Милле, Делакруа, даже Курбе, хотя его-то уж, я был уверен, хотя бы после смерти признают и примут.
На Буше был элегантный цилиндр, модный сюртук, и Огюсту казалось, что в своей простой накидке и широкополой шляпе он выглядит по сравнению с ним простым рабочим. «Этот Буше на десять лет моложе меня, утонченный, очаровательный, с манерами вельможи, обладает привлекательностью, столь необходимой для успеха, чего у меня никогда не было и не будет», – с горечью думал Роден.
– В скором времени будет проведено несколько скульптурных конкурсов, – сказал Буше. – Почему бы вам не принять участие в одном из них?
– Я не любитель конкурсов.
– А кто их любит? Но если одержите победу в одном из них, то не будете зависеть от Салона.
– Вы хотите сказать, что мне надо примириться с их равнодушием и попробовать добиться успеха в другом месте?
Буше разочарованно покачал головой:
– А вы упрямы, Роден.
Огюст смотрел на человека, который, как ему казалось, мог стать его добрым другом:
– Значит, мне больше не рассчитывать на Салон?
– Этого я не говорил. Но думаю, вам не следует всецело зависеть от их ответа.
Как объяснить Буше, что это стало для него делом чести!
– Вот если вы окажетесь победителем, они будут вынуждены немедленно принять вас обратно.
– Я не рассчитываю на победу. Я не стараюсь угодить общепринятым вкусам.
– И тем не менее вы можете победить. Это конкурсы на проекты памятников, а у вас как раз именно та мощь.
Огюст подумал, уж не советует ли ему Буше отказаться от карьеры скульптора и превратиться в простого резчика по камню?
– А что это за конкурсы? – спросил он.
– Замыслы у них самые широкие, – с подъемом сказал Буше. – Третья республика предполагает провести конкурс на создание мемориального памятника в честь защитников Парижа во время германской осады, его собираются соорудить в Курбэвуа.
– Словом, как говорил Гийом, патриотический сюжет. Ну, а остальные?
– Памятник Байрону в Гайд-парке, в Лондоне.
– Интересная тема. Почему вы не примете участия?
– Не по моей части. Мои работы слишком лиричны для памятников. Но, конечно, победа в таком конкурсе принесет широкую известность. И судьи весьма солидные – Теннисон, Дизраэли, Мэтью Арнольд и несколько скульпторов Теннисон, Альфред (1809–1892)-английский поэт.
Дизраэли, Бенджамин (1804–1881)-английский писатель и политический деятель. Лидер консервативной партии.
Арнольд, Мэтью (1822–1898) – английский поэт и критик.

. Победить в таком конкурсе – великая есть.
Больше помощи ожидать было неоткуда, и несколькими неделями позже Огюст, хотя и ненавидел спешку и дал себе слово никогда больше не торопиться, принялся лихорадочно работать над проектом памятника Байрону. «Если победа, – со злостью думал он, – ко всем чертям тогда и Салон и Институт».
Он прилежно изучил все произведения Байрона и, прочитав его лирическое описание Греции, избрал тему – Байрон на берегу Эгейского моря. Он воображал себе поэта прекрасным, как Аполлон, и обнаженным – разве богу нужны одежды, они только скрывают великолепие тела. Но когда дошло до лепки, задрапировал фигуру от пояса и ниже в скромную мантию. Он боялся, что повторение «Бронзового века» напугает излишне стыдливых, викториански скромных британцев. И, не считая, тратил деньги, создавая один проект за другим, пока не пришел к окончательному решению. В конце концов, остановив выбор на полузадрапированном Аполлоне, он подготовил его для отливки в бронзе. Статуя стояла на пьедестале, с двух сторон ее поддерживали символические фигуры меньшего размера, олицетворявшие Правду и Красоту. Роза похвалила – очень красиво, и Огюст чуть не уничтожил памятник. Но он уже потратил на него половину сбережений. Переделал голову, особенно подчеркнув печаль и страдания поэта. Работал день и ночь, при газовом свете, керосиновой лампе и свечах.
Когда все было почти закончено, он пригласил Буше.
– Замысел блестящий, – сказал Буше. Пораженный Огюст пробормотал:
– Замысел? Скульптура – не литературное произведение. Что вы думаете о технике?
– Тело исполнено великолепно. – Буше обнял Огюста за талию и объявил: – Вы привлечете всеобщее внимание. Уверяю, вас признают даже в официальных кругах.
Почему же он недоволен? Не потому ли, что эта полузадрапированная фигура своего рода компромисс? Огюст сердито уставился на монумент. Фигуре требовалось придать больше движения, чувства, напряжения. Ведь Байрон не был безликим существом, это был человек умный и проницательный, бунтарь, не прекращавший борьбу против существующего порядка.
Огюст принялся за переделку фигуры, и Байрон стал более мускулистым и сильным. Надо пожертвовать изяществом ради энергия и мощи. Работая над Байроном, Огюст часто вспоминал Буше – он чуть было не попросил его позировать, но теперь убедился, что это было бы неверным шагом.
Через неделю фигура была отлита в бронзе; Огюст постарался, чтобы подпись была как можно незаметней и не повлияла на мнение жюри. Статуя была отправлена на пароходе в Лондон. Оставалось ждать.
Никто не известил Огюста о дальнейшей судьбе посылки, хотя его уведомили, что в Лондоне получили статую. Много месяцев спустя он прочел в газете, что на конкурсе было представлено тридцать семь проектов и победителем оказался Ричард Бельт. Проект Родена даже не упоминался.
Он написал организаторам конкурса, но ответа не получил. Наконец, потеряв уже почти всякую надежду, он послал умоляющее письмо своему старому другу Легро. Легро сообщил Огюсту, что не обнаружил и следов его работы, и посоветовал поскорее приехать в Лондон самому. Памятник словно в воду канул. Легро предполагал, что британцы просто уничтожили его, поскольку он оскорблял их чопорность. Огюст поблагодарил Легро и решил впредь ставить подпись на самом видном месте. Он понимал, что нельзя оставить это дело без внимания, но денег на поездку в Лондон не было.
И к тому же он работал над «Беллоной». Безразличие, проявленное к его «Байрону», привело Огюста в бешенство, и он решил, что есть лишь один путь отмщения: участвовать и победить в конкурсе на памятник, посвященный осаде Парижа. С тех пор как окончилась война, его не покидало намерение выразить свое отношение к хвастливым победителям – создать олицетворение Родины таким, каким он его себе представлял: мужественным, непокоренным, в образе Жанны д'Арк, девушки из Лотарингии, такой, как Роза.
Роза была в восторге, что он избрал ее моделью для Жанны. Она позировала радостно, с видом победительницы и вновь обрела облик той девушки, за которой он некогда ухаживал. Лицо у нее ожило, от усталости не осталось и следа, она вновь стала миловидной, одушевленной, полной веры в себя, она наслаждалась, чувствуя себя незаменимой.
Но это счастливое выражение лица совсем не устраивало Огюста. Он затеял с ней спор, перечисляя проступки сына, который вновь вышел из повиновения, – мальчик не проявлял никакого интереса к новой работе отца, ведь он видел маму каждый день. И Роза, защищая сына, бросилась в атаку на Огюста со свирепостью тигрицы.
Вот это мне и нужно, обрадовался он.
Но когда закончил в терракоте бюст в виде богини войны, увенчанной шлемом, то решил, что бюст мал для памятника, хотя и остался им доволен.
Этот бюст он использовал для одной из двух героических фигур – новой фигуры богини войны, которая в победно-гордой позе возвышалась над телом раненого воина. Роден придал лицу этой новой Беллоны выражение ярости и непокорности, то, что ощущал сам, – и дал ей крылья, желая показать, что Франция непобедима даже в обороне. Композицию он назвал «Богиня войны», но затем переименовал ее в «Оборону» и отослал группу на конкурс в Курбэвуа Эта работа Родена имела разные наименования: «Гений войны», «Защита», «Побежденная родина». Однако чаще всего она называется «Призыв к оружию». Композиция состоит из двух фигур: раненого воина и женской фигуры, олицетворяющей родину, страстно зовущей к отмщению.

. Работу он разборчиво и на самом видном месте подписал: «О. Роден».
После долгого ожидания судьи конкурса сообщили, что проект его был отвергнут при первом же отборе. Тридцать проектов выдержали первичный отбор, но не «Оборона». Лишь одно служило утешением Огюсту в ужасном чувстве безысходности, овладевшем им: на этот раз ему возвратили работу.

8

Это был год неудач. К концу года у Огюста уже не оставалось денег, а признания он так и не добился. Будущее казалось столь беспросветным, что когда Каррье-Беллез предложил Огюсту работу на Национальной фарфоровой фабрике в Севре – с условием, что ему будет предоставлено время на собственную работу, – он сразу согласился На Севрской мануфактуре Роден работал с 1879 по 1882 год

.
Каррье-Беллез, он был теперь художественным директором знаменитой фабрики, беседовал с Огюстом не как начальник, а, скорее, как учитель. Он не стал поминать старого, а только сказал:
– Мне нужен человек с вашим мастерством и талантом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87