От длительного ожидания на холодных камнях Репп испытывал вялость. Все это время он, используя свою незаурядную способность к самоконтролю, полностью блокировал свой мозг, прогнал неприятные мысли, сомнения, укоры сожаления. Он положил свой мозг в огромное, холодное как смерть место, давая ему возможность очиститься в пустоте. Репп никогда с уверенностью не знал, что может произойти в этом похожем на транс состоянии и никогда не разговаривал об этом с другими. Он просто знал, что такое упражнение воли во многом идет ему на пользу, рождает ледяное, сверхъестественное спокойствие, которое является прочным фундаментом для хорошей стрельбы, для действительно фантастической стрельбы. Этому он научился в России.
Но сейчас настало время выйти из этого состояния, разогреться. Репп начал с упражнений, педантичной физической подготовки. Он перевернулся на живот, сцепил пальцы у себя на затылке, локти расставил в стороны. Затем медленно оторвал от земли торс, задрав подбородок вверх, насколько позволяли мышцы живота. Он покачивался, тянулся, чувствуя обжигающую боль по мере того, как росло напряжение мышц; затем с удовольствием расслабился. Вверх, удержаться, расслабиться; цикл из трех позиций, повторенный десять раз. Затем плечи и верхняя часть груди — это было труднее, он не хотел делать классические отжимания, чтобы не испортить чувствительность рук, упираясь ладонями в камни. Для этого он видоизменил отжимания и делал их на локтях: упирался ими в землю, держа кулаки перед глазами. Затем он опустил кулаки, оставив свое тело держаться на локтях, — трудный трюк, от которого вскоре заныли мышцы плеч, груди, всей верхней части тела. Но Репп заставил себя продолжать упражнение и наконец почувствовал, как его тело начало выделять капельки пота, а из воротника куртки заструилась теплота.
Он лег на спину и выставил руки вперед, повращал ими по часовой стрелке, потом наоборот, каждый раз вытягивая их как можно сильнее, заставляя кости еще на лишний миллиметр или более выдвинуться из своего ложа из хрящей и мышц. По мере того как руки наполнялись кровью и вены расширялись, он стал ощущать в них пульсацию. Репп делал каждое упражнение, пока не начинал чувствовать боль, зная, что это пойдет ему на пользу. Затем он стал быстро сжимать и разжимать руки, расставляя пальцы словно когти, до тех пор пока не почувствовал, что они начали гореть и дрожать. Наконец он снова лег на спину и замер без движения. Репп чувствовал, что его тело стало теплым и свободным. Он знал, что все это сейчас превратится в силу, а когда его сердце успокоится и начнет нормально биться, он обретет железное спокойствие. Сквозь полог из сосновых ветвей он уставился на мигающие в мертвом ночном небе звезды. Он внимательно глядел на темноту, нависшую над ним. Она была непроницаемой, мистической, огромной. Репп прислушался к лесным звукам. Он слышал шипение ветра в иголках, заставляющего их тереться друг о друга. Он чувствовал, что наступает необычный момент: он превращается в часть ночи, в ее силу. Ощущение силы разворачивалось в нем, словно спазм. Он тонул в потоке уверенности. Ничто не сможет остановить его. Он представил себе несколько будущих минут. В прицеле здание будет холодным и сплошным. Затем расплывчатый момент, почти что вспышка: из открытой двери в холодную ночь улетучивается тепло, поднимаясь вверх миллиардами крутящихся молекул. И вот в поле зрения появляется дрожащая, расплывчатая фигура, почти как одноклеточное существо, микроб, бактерия, феномен биологии. Затем другая, и еще одна, они суетятся, кружатся в черно-зеленом свете, который им придает «Вампир», и Репп начнет считать... три, четыре, пять... а пальцем отведет рычаг предохранителя STG и начнет наводить... тринадцать, четырнадцать, пятнадцать... перекрестье «Вампира» абсолютно черное, модернизированное пересечение двух линий, и в нем он держит нарисованную фигуру... двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть...
И тут он начнет стрелять.
Звук самолета стер созданные образы из глаз Реппа. Он перевернулся на живот и пододвинул камень к винтовке. Он чувствовал спокойствие и целенаправленность, был сгустком воли. Он еще не хочет подтягивать к себе винтовку и слишком долго находиться в позиции для стрельбы.
Звук самолета начал затихать. Репп взглянул на часы. Была почти полночь. Еще уйма времени.
Была почти полночь. Они находились в воздухе уже около часа, и Роджер, может быть, и чувствовал себя когда-либо в своей жизни более несчастным, но не мог припомнить когда. Прежде всего, он боялся. Он еще никогда так не боялся, потому что еще ни разу в жизни не совершал боевых прыжков. Он был так напуган, что ему было больно дышать.
Вплотную за этим ужасом, делая его еще острее, сильнее, следовала горечь. Он испытывал чудовищную горечь. Война закончилась! Этот факт цеплялся за другой: он идет в бой!
Далее, еще ниже по шкале его невезения, было то, что он чувствовал себя очень неуютно. Он сидел, скрючившись в корпусе «москито», который несся вперед со скоростью 408 миль в час. Двухмоторный штурмовик, известный своей маневренностью и скоростью, был рассчитан на трех человек, а Роджер был четвертым после пилота и Аутвейта, которые сидели рядом в верхней кабине, и Литса, который сидел в носовом стеклянном колпаке. Для него нашлось только малюсенькое откидное сиденье, типичная британская штучка, втиснутая в туннель между кабиной и носом, и теперь ему приходилось сгибаться, как негритенку, чистящему туфли. К тому же он был нагружен снаряжением, что делало тесноту еще более невыносимой: во-первых, парашют и, во-вторых, очень странный автомат «томпсон» М-1, одиннадцать фунтов гангстерского дружочка. Хуже всего то, что люк, через который им всем вскоре придется сделать Великий Шаг, похоже, был не очень хорошо закрыт и свободно грохотал всего в футе от Роджера, а холодный воздух завывал через щель. Но вообще-то что на этой посудине не громыхало? Она действительно была деревянной, фанера, клей и парусина, прямо как дейтоновский аэроплан братьев Райт. И такой же холодный. И воняло бензином, а двигатели, достаточно большие, чтобы нести чертов торпедный катер, свисали по обе стороны с крыльев как раз рядом с корпусом, прямо «роллс-ройс 1680», и они страшно вибрировали, наполняя молодые кости Роджера страхом. У него болела голова, и не было аспирина. Он чувствовал легкую тошноту, а совсем недавно заглянул вдоль коридора к Литсу — это было совсем рядом, шесть футов — и увидел через его сгорбленное плечо белизну. Белизну? Это снег, дубина. Затем самолет накренился и плавно опустился вниз. На секунду в животе у Роджера образовалась пустота, и он понял, что они в Альпах. Они пересекают Альпы.
Внезапно Тони нагнулся вниз и оказался рядом с ним, спустившись со своего насеста в кабине. Он грубо отодвинул молодого Роджера, словно тот, черт подери, ничего не значил, и распахнул люк. Холодный ночной воздух ворвался в самолет и проник Роджеру под куртку. Его бледная кожа покрылась пупырышками, и он начал дрожать.
«Что происходит?» — подивился он.
Его «негритянская» лавочка в самолете не была даже снабжена разъемом для переговорного устройства. Весь этот период можно было изобразить в трех веселых картинках: вот он в темном туннеле в брюхе самолета, без возможности что-либо увидеть, не знающий, что происходит; вот внезапно открыли люк; и вот Тони проверяет свое снаряжение. Роджер почувствовал, что Литс пробрался по туннелю и оказался рядом с ним. Литс отчаянно жестикулировал. Он был охвачен каким-то нездоровым возбуждением. В глубине, под ощущением холода и страха, Роджер почувствовал онемение и даже усталость.
Литс прижал один из наушников Тони к уху Роджера и проговорил в свой ларингофон:
— Родж, думаю, мы нашли это место. Мы делаем круг, пилот постарается высадить нас в поле, к западу от монастыря. Тони прыгает первым, затем я, потом ты. Когда приземлишься, увидишь за стеной монастырь, он очень разукрашен орнаментом, четыре этажа...
— Цыплятки, цыплятки, это мама-наседка, тридцать секунд до прыжка, — перекрыл голос Литса спокойный, ровный молодой голос пилота.
— Он будет стрелять из гор за монастырем, прямо во двор. Мы подойдем с противоположной стороны. Наша задача попасть во двор до того, как туда выйдут дети. Понятно?
Роджер обессиленною кивнул.
— Прыгаем с шестисот. И не забудь дернуть за кольцо у парашюта, вытяжного стропа здесь нет.
Роджер в ужасе вдруг осознал, что хотя он и прошел парашютную подготовку, но никогда в жизни еще не дергал за кольцо, всегда был милый вытяжной строп, на который не действовала паника и который обязательно раскрывал для него парашют. А что, если это кольцо примерзнет?
— Десять секунд, цыплятки.
Тони посмотрел на них. Его лицо было вымазано камуфляжной краской. Десантная шапочка надвинута глубоко на уши. Он поднял вверх большой палец — очень подходящий жест для второй мировой войны. Но вторая мировая война ведь закончилась.
— Пошли, цыплятки, пошли!
Тони нырнул вперед. За ним последовал Литс.
Роджер бросил быстрый взгляд на часы. Было все еще около полуночи. На какую-то долю секунды ему пришла в голову мысль, что он может затаиться и вернуться в Нюрнберг вместе с парнем в кабине. Но пока он раздумывал над такой альтернативой, его ноги, похоже, сами, по собственной воле, приняли героическое решение и поднесли его к дыре в днище самолета. Он упал в тишину.
Настало время стрелять.
Репп, как всегда, был очень спокоен. Теперь остались только он и винтовка. Ее слегка маслянистый запах, знакомый запах среди ароматов леса, достиг его носа, и он воспринял это как заверение в успехе. Дыхание стало ровным и плавным, как тихая музыка, снабжая его тело потоком кислорода. Репп чувствовал себя необыкновенно живым, сосредоточенным, веселье щекотало нервы. Великое уныние прошло.
Он оперся на локти — живот и грудь прижаты к камням, ноги расставлены для опоры — и подтянул к себе винтовку. Прижал приклад к плечу. Сжал пистолетную ручку винтовки, металл с пластиком, холодные как кость, но быстро согревающиеся в его руке.
Репп установил оружие на двуногу, чувствуя его быстрый ответ на свои движения. Оно казалось живым, послушным. Репп обладал особым чувством к оружию, в его руках оружие оживало, было словно зачарованным. Другой рукой он выставил окуляр прицела «Вампира». Проверил заряд батарей. Указательный палец Реппа нашел изгиб курка, а найдя его, опустился.
Он передернул затвор, который скользнул по маслянистой поверхности, оказав небольшое сопротивление, затем со щелчком достиг упора, и Репп отпустил его, дав ему самостоятельно вернуться на место, унося из магазина в ствол первый патрон со специальным медленным зарядом, одновременно открывая пылезащитный козырек казенной части. Вся система слаженно работала, подчиняясь воле Реппа: газовая камера, ручка и сам затвор, подающая система и замок — все части двигались и вставали на свои места внутри оружия, и он, наблюдая, как части движутся, щелкают и встают на место, получал огромное удовольствие. Репп проверил переключатель рода стрельбы: полуавтоматическая — и снял винтовку с предохранителя.
Воздушный поток унес Тони. Литсу казалось, что он спускается в какой-то липкой патоке. Он видел англичанина в тридцати метрах ниже и метрах в ста в сторону, видел, как ветер треплет белое полотнище его парашюта, но больше ничего разглядеть было нельзя. Гудение моторов «москито» осталось только в памяти. Литс опускался в тяжелой тишине, а за минуту до того, как его ноги коснулись земли, он увидел, как трепещет парашют приземлившегося Тони. В момент приземления Литс испытал взрыв боли, из глаз у него посыпались искры, а ноги сразу же начали ныть. Он сделал ошибку, попытавшись освободить их от веса своего тела, упал на плечо и ягодицы и секунду лежал в растерянности, ошеломленный ударом. Парашют Тони трепетал на том конце поля, уже ни к чему не прикрепленный. Литс тяжело встал на ноги. Они болели, как черт знает что, но, похоже, работали нормально. Он расстегнул ремни, почувствовал, как они соскальзывают с него, и встряхнулся, чтобы полностью освободиться от парашюта.
— Черт, — сказал кто-то совсем рядом одновременно со звуком шлепнувшейся плоти и сотрясением земли.
Литс взглянул туда и увидел Роджера, который вставал на ноги, борясь со своей парашютной упряжью.
Литс скинул с плеча «томпсон» и огляделся вокруг. Он находился сейчас в долине, на лугу, по колено в траве, а вокруг маячили низкие холмы. Ему показалось, что примерно в четверти мили он различает здание и окружающую его стену.
— Туда, — прошипел он все еще не пришедшему в себя молодому сержанту и медленно побежал, превозмогая боль.
Тони нигде не было видно.
Тони бежал. Он быстро сокращал расстояние. Чувствовалась боль, но небольшая. Он не знал, где его автомат, — потерял его во время приземления. Но цель все еще оставалась далеко впереди.
Он просто продолжал бежать. Кто-то другой внутри его тела тяжело дышал. Ему хотелось откашляться или вообще остановиться. Пробежка. Они что, не представляют, что некоторые джентльмены не бегают вульгарно по полям, доводя себя почти до тошноты, так что их собственный пот начинает жечь им кожу? Джентльмены никогда не потеют. Сапоги казались до невозможного тяжелыми, а высокая трава замедляла движение. Но Тони чувствовал в себе абсолютную ясность.
Репп откинул крышку прицела и наконец — последний шаг — положил свободную руку на винтовку, прямо возле коробки. Он прижал правый глаз к мягкой резиновой чашке окуляра.
Мир, по понятиям «Вампира», был зеленый и безмолвный.
Репп чувствовал себя очень терпеливым и почти полезным. Он ощущал себя не частью истории, а самой историей, грубой силой, проникшей в ночь, чтобы настоящее сделать будущим. Возможно, что на данный момент это и выглядит дикостью, но при взгляде из далекого будущего это будет Добром, Справедливостью и Честностью.
В прицеле закрутились огоньки, словно миллиард миллиардов молекул вырвались из открытых дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44